Труды и дни
Это время тихой сапой убивает маму с папой
«Представление» Сергея Лозницы начинается так, словно это не что иное, как продолжение «Блокады». Первые десять минут кажется, будто нам снова предлагают прямое столкновение с зафиксированным на кинопленке прошлым. Вычищенная хроника (на сей раз выпуски журнала «Наш край» за 1950–1960-е годы), перезаписанный звук, закадровый голос молчит. Ощущение, словно наблюдаешь за инопланетной жизнью. По заснеженной пустыне, скрипя, фырча, усердствуя металлическими частями своих организмов, движутся трактора, за ними шагают аборигены. У аборигенов веселые, иссеченные ветром лица. Сельхозработы, постройка плотины, установка подледных сетей — все это показывается долгими планами, с примерной дотошностью. Кидают, сверлят, ворошат, укладывают силос. Часто даже нельзя толком сказать, что происходит на экране. Что они делают? Мнут лен? Я уже не знаю, как это должно выглядеть, — просто завороженно смотрю за очередностью нехитрых действий. Вот приехал агроном, проследить за посадкой озимых. Доволен. Монтаж прямолинейный. Так же был выстроен вуайеристский «Хлеб наш насущный» Николауса Гайрхальтера, в котором, как и в фильме Лозницы, читалось упоение механикой ежедневного труда, обеспечивающего жизнедеятельность. «Жизнедеятельность» — хорошее слово. Жизнедеятельность в «Представлении» — главный предмет авторского интереса. Действия, в которых просматривается нечеловеческая автоматика жизни, этой великой и пугающей машины, которая неостановимо тащит вперед сама себя.
Но все это только первые минут десять. До тех пор, пока к эпизодам, рисующим трудовой энтузиазм, Лозница не приклеивает репортаж о культурном мероприятии. Актеры-любители разыгрывают в местном театре спектакль о трудностях становления советской власти на селе. Удивительно, но исполнители на сцене обнаруживают куда больше жизни, чем реальные селяне в поле. У театра свои представления о жизни, которая, если судить по фильму Лозницы, сама по себе в достаточной степени театральна. Действительность в «Представлении» состоит из заученных движений, отточенных постоянными репетициями и исполнениями партий. Что жизнь — конвейер на сталелитейном заводе, движение поездов, тяжелое равномерное громыхание пресса. Ощущение механистичности происходящего усугубляют звук и монтажные склейки советских новостных роликов, которые автор постепенно впускает в свой фильм. Интонация от благостной до гневной. Радость радостна, печаль печальна, ярость яростна, воля неколебима. Сталевар, уставившись в прибывшую камеру, отвечает корреспонденту, словно читает по бумажке, — оба явно встретились впервые, но играют профессионально. Эти люди знают, у кого какая реплика. «Расскажите о трудовых успехах…» — «В этом году мы решили перевыполнить план на…» Это, в общем, не информация, и даже не пропаганда. Скорее церемониал, техника безопасности. Хронике пока отводится почетная роль — она фиксирует соблюдение процедур. Вот радиокорреспондент отправляется на станцию, чтобы встретить прибытие какого-то особенно героического поезда. Состава еще нет, но он уже взял в руки микрофон, чтобы проговорить душераздирающее: «На этой станции никогда не прекращается жизнь». Не прекращается, значит. Ах, что за жизнь, что за ладная система! Не какое-то там броуновское движение. Космос, порядок, свод правил. Может, и неудобная, но зато предсказуемая. Как расписание поездов. От сбоев в таком расписании становится как минимум неловко. Вот, скажем, сюжет о приезде в Ленобласть Никиты Хрущева. Сперва все по порядку — генсек спускается по трапу, целует каравай, садится в кабриолет, проезжает по заполненным радостными жителями улицам, начинает произносить речь: «Да здравствуют наши прославленные рабочие, да здравствует наше героическое крестьянство!» Но вдруг отвлекается, вспоминает свой вчерашний день: на каком-то химкомбинате ему показали «чудо» — процесс изготовления каучука. Генсека распирает от косноязычной, но искренней радости неофита, глаза горят: «Когда видишь, как наши ученые…» Пошло-поехало.
Тотальная упорядоченность провоцирует тотальный абсурд — спасает только театральная мера условности. Действующие на экране персонажи рады короткой передышке. Или это только кажется? Однажды заученное слово забывается, и следует сбой, коллапс. Как сладостны эти секунды забвения и потери контроля. На встрече с председателем передового колхоза несет дивную околесицу автор книги «Свекла», доктор сельскохозяйственных наук Красочкин (особенно восторженно он произносит слово «консультации»). Октябрята и пионеры в полном парадном облачении при флагах и барабанах идут на субботник и зачем-то тащат с собой горшки с фикусами. Или вдруг извечные хроникальные марши, переплясы и балалаечников сменяет классический Lets Twist Again — это студенты какого-то вуза бичуют низкопоклонство перед Западом, а их сверстники слишком увлекаются представлением, чтобы оценить, насколько вредна порицаемая «так называемая музыка». Награду за помощь органам госбезопасности получает домохозяйка. Да, «бакалейщик и кардинал — это сила». В начале второго часа картину охватывает тотальное безумие. Бичевание частников, откармливающих свиней ворованным хлебом (лица воров, конечно, смонтированы с поросячьими пятаками), филигранно отснятый пляс посреди леса, Ленин с развевающимся флагом въезжает в кадр на невероятном постаменте.
В сбоях системы отчетливо слышится дыхание смерти. Однажды количество ошибок станет критическим, и матрица перезагрузится. Но пока еще не смердит.
Повторяющееся, копирующее день за днем общество словно готовит себя к вечной жизни. Оно обращено в будущее. Оно летит в космос. Стремится оживить Ленина, пока только на словах, — приросли красные галстуки к «юным» революционерам, видевшим Ильича в «незабываемом» 1919 году. Однако часы уже тикают. Ближе к финалу в «Представление», составленное, как было сказано, из хроники 1950–1960-х, влетает песенка из совсем другого времени: «Не крутите пестрый глобус, / Не найдете вы на нем / Той страны, страны особой, / О которой мы поем…» Время безжалостно к нашим планам. Поезда опаздывают.
«Представление» ломается в финале, когда на экране появляется мальчик Сережа. Будущий первоклассник. Тут-то и понимаешь, что фильм Сергея Лозницы — это его представление не столько о двух послевоенных десятилетиях жизни не существующей ныне страны, сколько о жизни вообще и собственной в том числе. Он находит определенное сходство не только в кадрах повседневной хроники и снятом на пленку театральном спектакле. Нет, наша с вами жизнь, жизнь здесь и сейчас, — представление не в меньшей степени. И дело даже не в сюжете о выборах конца 1950-х, хотя поди найди десять отличий между ними и выборами 2008 года. Бог с ними, с выборами. Дело в том, что рутина существования, правила проживания и выживания вечны, какой бы год ни красовался на календаре.
Кто мы? Чем занимаемся? Отчего живем? Похоже, вся жизнь не более чем плод наших представлений о ней. Мы долго репетировали. Заучили движения. Родители и окружающие — все нам советовали. Но кто сказал, что мы должны делать так? Говорим иногда, что осточертела рутина, но втайне, конечно, мы любим ее. Ведь она спасает от потрясений. Организованность дает ощущение того, что можно еще что-то изменить. Утром встаем, чистим зубы, затем идем на работу. Мы знаем, чем себя занять. Зимой холод, весной авитаминоз, летом отпуск. Порядок, прочувствованный еще в детстве. Здоровое сердце должно биться ровно.
В идеально расписанной, сложенной, упорядоченной (порядок поддерживается соответствующими социальными институтами), составленной из маленьких бесконечно повторяющихся ритуалов жизни есть одна загадка — смерть. Подсознательно понимаем: событие единичное, важное. Всем, наверное, было бы легче, если бы оно перестало казаться сбоем в программе, получило свою рифму. Какую? Может, рождение? Не имею ни малейшего представления.
В финале мальчик Сережа поступает в школу, чтобы вместе со своими сверстниками овладеть наукой выживания. Учительница научит его тянуть вверх руку, поднимать крышку парты, вставая во время ответа, и правильно переходить дорогу. «Дети, сегодня самый радостный день в вашей жизни». Счастливого пути, ребята! Представление начинается.
Читайте также
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве
-
Трепещущая пустота — Заметки о стробоскопическом кино