Марина Дроздова
Марина Дроздова

Толчея прототипов


Еще князь Андрей Курбский никак, хоть убей, не мог перенести, что царь Иван Грозный звал его холопом, несмотря на продолжительное творческое сотрудничество в деле строительства государства. И многие, многие умы скорбели по поводу холопского менталитета, что веками определял социальное, гражданское и культурное пространство страны… Когда общество было переведено на европейские, рационально-демократические рельсы, потребовалось переопределить и категорию подчинения. Отныне формулировка выглядела так: «реализация одним человеком потребностей другого путем собственных частных усилий, которые должны быть оплачены». Жизнедеятельность в качестве прислуги стала делом частного выбора — профессионального, психологического и т. п. Ее статус изменился бесповоротно — в сравнении с тем периодом нашей истории, когда прислуга не вписывалась в этику равноправного общества (с одной стороны) и когда служение правящей партии было неотъемлемой частью гражданского существования (с другой стороны). И вот — решительный культурологический кульбит делает слугу самым актуальным персонажем текущего момента истории.

Солнце

Именно этот персонаж находится на передовой, где лязгают саблями «старое» и «новое». Именно в его поведении воплощаются социальные потери и грезы, меняются все системы знаков («положительных» и «отрицательных», «доброго» и «злого»), тасуясь в очередном пост-историческом пасьянсе. Из лона литературной традиции выступают тени, чтобы вновь отступить во мрак, оставив в наследство нынешнему поколению свой родовой атрибут: горькую честь викторианского мажордома, корысть французской горничной, егозливость славянского приказчика, демонизм подданного тоталитарного режима, бездарную грусть крепостного. Мифы то толкают друг друга в бока, то на пятки наступают, то лезут поперек батьки — дабы посреди того самого пекла явить новые свои воплощения.

В Европе на тему прислуги больше всего снимали — и продолжают снимать, — конечно же, англичане. Идеями благородной нищеты, чопорности жестко структурированного общества, холодной протестантской этики питалось не одно поколение сценаристов, анализировавших категории свободы, подчинения, службы. Внутренняя независимость английского слуги строилась на его доверии к собственному выбору. Причем неприятная судьба тоже трактовалась как выбор индивидуума, который нашел в себе силы родиться: войти в тяжелый, несправедливый мир и принять свою участь. Вера в  онтологическую возможность выбора в предтой жизни развеивала унизительную каждодневность распорядка дня.

Для французов тема прислуги и ее отношений с работодателем тоже очень неслучайна — с их-то многовековой традицией въедливого и  радикального подхода к устройству социальной системы. На этом сюжетном поле говорливые галлы неустанно обсуждают проблемы гражданской и личностной независимости. От классиков ХВИИИ века — к Мишелю Фуко с его безнадежно печальной, но героической аналитикой микроскопических форм давления общества. Французская пара анархиста и буржуа всегда готовы мутузить друг друга — национальный спорт. Наше современное кино побаивается социума. Не потому, что трусовато, а, думается, из-за выработанного десятилетиями недоверия к  «гражданской» и «общественной» теме. Которая закономерно ассоциируется с вульгарностью и насилием. Однако по поводу самого актуального социального типа — профессиональной прислуги — авторы все же начинают явственно беспокоиться. А некоторые — даже и рефлексировать.

«Магическую силу образа» наиболее полноценно демонстрируют энергичная Виктория из серила «Моя прекрасная няня» и загадочная Галина из фильма «Требуется няня».

Моя прекрасная няня

Виктория чарует телезрителей свободой воли и явным ощущением комфортабельности жизни. В декорациях сериала Викторию любят и  ценят, платят зарплату, которая ее устраивает, и ей не надо за собой посуду мыть да пыль вытирать. К тому же хозяйственная ветреница свободна от предрассудков — придерживаясь выдуманной сценаристами матримониальной мании, в остальном она открыта для всех предложений. Она служит в доме романтичного музыкального продюсера Максима, потому что это ей удобно и комфортно — вот ключ к ее хорошему настроению и завидной витальности. Виктория, в сущности, «служанка двух господ»: ее стихия — водевильная кутерьма, пользуясь которой, она легко освобождает себя от долженствований и рефлексий. Хитрюга. Она свободна, поскольку на самом деле служит не хозяину, а своим прихотям. Для исполнения которых нашла должные декорации и оправдания. Виктория — служанка из итальянской буффонады, наследница мирандолин и смеральдин, воспреемница вольного духа площадного фарса. Такие встречаются и вне сцены — и всегда чувствуют себя очень мило. Свой образ жизни (в том числе работу) они выбирают из природной лени сосредоточиться на чем-либо. Кроме своих, повторюсь, прихотей — а чтобы реализовать их вне сферы домашней прислуги, надо напрягаться значительно больше.

Галина из фильма Ларисы Садиловой, бывшая преподавательница биологии и практикующая няня — дама средних лет, будто скрывающая в недрах своего погрузневшего тела крупномасштабные планы единоличных военных операций против социума. Галина, на самом деле, тоже может похвастать завидным чувством свободы. Но анархи ческого толка. Ее выбор — служить частным лицам — связан именно с тем, что она прекрасно понимает, как должность няни и прислуги хороша для манипуляции социумом: сгустком людей, их планов и желаний. Не настоящим неохватным обществом, которое Галине несимпати чно по каким-то ее собственным причинам (не будем в них вникать: ясно, что там детские травмы). С большим миром не сладить, понимает она как умный человек. А с моделью или ячейкой социума — которой, как известно, является семья — можно играть как с игрушкой. Отвинчивая голову или навязывая банты. Люди представляются Галине взводом оживших оловянных солдатиков (или, скажем, группой игрушечных медвежат): их можно выстраивать в ряды, менять диспозиции. И проживать с помощью мизансценирования разные жизненные коллизии — вымышленные, или случившиеся, или недослу чившиеся.

Работа няни — по большей части, конечно, лишь идеальный маскарадный костюм, позволяющий маленькой тиранке Галине сохранять свое инкогнито целыми сутками, неделями, месяцами. Будто с помощью хитрого оптического прибора мы смотрим на взаимоотношения тирана и рядовых ответственных граждан: тиран — крохотный, граждане — большие. А не наоборот, как у нас бывало. Увы, отказ от этого дивно дизайнированного Галиного маскарада никак не оправдан.

Жмурки

Заметим, что как и попрыгунью Викторию, Галину не волнуют вопросы подчинения и служения — ее беспокоит только то, что мешает или попросту не помогает ее планам, ее тактическим и стратегическим задачам. Заметим также и то, что эти девицы при соответствующих обстоятельствах легко могли бы превратиться в подружек (и — прямиком в продолжение фильма Клода Шаброля «Церемония»). Обе они — явления скорее универсального, нежели национального характера. Обе — анархистки по самой своей сути. Одна — интриганка, другая — террористка. Одну сдерживает религия гламура, другую распаляет склонность к маниям.

Насколько появление именно таких героинь закономерно для нашего кинематографа «здесь и сейчас»? Думаю, тут может идти речь о драматургической разработке типа личности, принципиально не склонной к коллаборационизму с обществом. Ее погружают в обстоятельства «от противного». В этом режиссерский трюк. Он работает.

Но не только в детской вызревает новая отечественная генерация кинослуг. По мятежным дорогам «Мамы не горюй-2» Максима Пежемского бродит пара «демонов на договоре» — наемные криэйторы идеологического климата. Им скучно, бес. Их цепляет быть под каблуком у любого заказчика (включая жен), поскольку эти знатоки жизнеустройства знают: стопроцентная подчиненность освобождает от моральной и прочей (что даже важнее) ответственности. И, соответственно, разжигает азарт к манипулированию фантомами — каковыми они считают все тех же граждан. Да и вообще все вокруг, в том числе себя самих. Проверенная схема. Криэйторы эти тоже не рефлексируют по поводу подчиненности некоему «всевышнему» (он за кадром) — всякие должностные мелочи несравнимы с пленительным фронтом работ, который отрывает им их статус.

Тут подтягиваются и «шестерки» из «Жмурок» Алексея Балабанова. На мой вкус, самые трагические фигуры из обсуждаемого ряда. Как биологически здоровых и мощных существ, их раздражает мелочь, которая ими управляет. Однако картина мира для них — вещь застывшая, не склонная к изменениям: косогор, болото, кладбище, дождь. И именно поэтому им непонятно, как-то физиологически непонятно, почему они, великаны, служат гномам. Вот их и ломает. Отсюда же членовредительство, распространенное в этой среде атлантов с мыльными пузыриками вместо неба. От «шестерок» исходит звериный дух, и в этом пантеизме, право же, есть даже что-то жизнеутверждающее.

Чего нет в тлене тотального обслуживания всех всеми, которым пропахло пространство «Водителя для Веры» Павла Чухрая. Картина слабая и фальшивая вдруг странным образом оказывается хороша именно явно ощутимой фактурой — скользкого подлаживания всех и  вся под хозяев, видимых и невидимых. Которых к тому же на самом деле не существует, потому что абсолютно все — слуги. Таков уж местный природный закон. Хозяином станет тот, кто уловит запах свободы. Поэтому так подманивает нервничающих героев пот заокеанских вояк, играющих в своей закрытой зоне в волейбол. Они — инопланетяне; за нехитрой решеткой, отделяющей их спортивную площадку, — иная система притяжения. Не скользкая. В том смысле, что никого друг к другу не тянет, чтобы услужить. Как это происходит с другой стороны проволоки.

Прекрасный историк Вадим Вениаминович Сапов, размышляя об антироссийских идеях Петра Яковлевича Чаадаева, высказал примерно такую мысль: «Католицизм вышколил в Европе своего гражданина, а православие, будучи религией более глубокой по своей сути, не вышколило, не сумело; отсюда все наши эксцессы…». Не углубляясь в теологическую дискуссию — любопытно все же: в какую сторону потянется бодрая команда отечественной прислуги? «Подсядет» ли мятежная русская душа на идею общественного договора? Ведь именно он позволяет разным социальным сословиям уживаться. В относительном мире. В быту. Ну, хотя бы в тех ситуациях, когда политические хитрости не качают лодку. А из таких моментов в стабильном мире и складывается повседневность. Надолго ли увлечет стабильность сложного россиянина? Это и любопытно. Это и выводит героя-слугу на авансцену драматургии — поскольку его локальные приключения будут повествовать о том, комфортно ли чувствует себя общество как структура с определенными границами и перегородками. Или дух возопиет и позовет к новым перспективам соборности? А может, приклю чения, в которые должность слуги завлекает таинственную русскую душу, окажутся значительно более захватывающими, чем банальная чистка раковин и проверка школьных дневников чужих детей?..

Мне-то лично кажется, что наш, аутентичный сюжет — это не слуги, охотящиеся на хозяев (как у Шаброля или Лоузи), а хозяин, развернувший охоту на своих слуг. В тот момент, когда они реально его достали своими приключениями и приступами апатии. А выдавливать по капле раба у него, хозяина, нет времени. Да и тоскливое это дело — возиться с каплями, гомеопатия занудная.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить