Константин Шавловский
Константин Шавловский

Тимур Кибиров: «Ностальгия в государственных масштабах»


Тимур Кибиров. Фото из семейного архива

Что такое ностальгия?

Вряд ли я совершу открытие, если скажу, что это нормальное воспоминание о детстве, о молодости. И в этом смысле ностальгия нашего поколения мало чем отличается от ностальгии Набокова по своему усадебному детству.

Герман в своих фильмах реконструирует Советский Союз 1950-х годов. И в них чувствуется жгучая ностальгия по тому чудовищному времени…

Талантливый человек (не будем высокопарно говорить — художник) не может относиться без жадного любопытства к предмету своего описания. Неизбежно возникает желание избавить этот предмет от поглощения временем. Поэтому определенные ностальгические мотивы можно найти не только у Германа, но даже и у Солженицына в «Архипелаге ГУЛаг».

И у вас?

Конечно. Хотя я не склонен думать о своем советском детстве как о потерянном рае. Что это был за рай, мы прекрасно понимаем. Но это было время нашей молодости. И моя ностальгия существует на пересечении жалости к исчезнувшему времени с пониманием того, что ничего идиллического в нем на самом деле не было. Я считаю, что ничего ужаснее, чем советское государство, не было и нет. Надеюсь, и не будет. Но это была наша жизнь, а человеческая жизнь не может быть мусором. Поэтому те как бы ностальгические стихи, которые я писал во второй половине 1980-х, в частности «Сквозь прощальные слезы», были продиктованы полемикой с общей интеллигентской брезгливостью к советской жизни и к советской культуре. Я уверен, что можно было испытывать ко всему советскому гнев, ненависть — да все что угодно, только не брезгливость и не презрение. Это чувства лакейские. На закате советской власти я вдруг для себя обнаружил, что советский мир, такой, какой он есть на самом деле, никем не описан. О нем писали либо апологеты, официальные врунишки и дурачки, либо оппоненты, и все по-своему его искажали. Я совершенно ясно увидел, как исчезает, рушится целый мир, который эстетически никем не осмыслен. Есть у нас пушкинская Россия, есть Петербург Достоевского, есть Советская Россия 1920-х годов, а вот те самые послехрущевские годы — чрезвычайно на самом деле интересные, необычные, ни на что не похожие, — их как будто и не было. Тогда я понял, что этот мир нужно спасать хотя бы для того, чтобы моя дочь могла понять, что было с нашей страной в это время. Я уверен, нет ничего, что не было бы достойным закрепления в памяти. В идеале люди должны помнить все. Тогда они могут делать правильные выводы.

Ваши стихи, которые писались в конце 1980-х, уже как бы пронизаны ностальгией по советской власти. Но ведь эта власть еще была-здравствовала.

У меня была твердая уверенность в том, что власть уже не та, что все кончается и советский мир, как Атлантида, погружается в бездну. Я хотел его сохранить.

А эти ностальгические чувства были присущи, например, вашему кругу?

У нас об этом как-то впрямую не говорилось. Но все эти песнопения под водочку, они уже в 1980-е вовсю происходили. Лев Семенович Рубинштейн, тот до сих пор не может остановиться (я без всякой иронии, он замечательно это делает). Но тогда пели в основном песни 1930–1940-х годов. Может быть 1950-х. Все в компании были чуть старше меня, и мои попытки запеть песню 1960-х или, уж не дай бог, начала 1970-х воспринимались как какая-то мерзость. Помню, года два назад мы с Акуниным спорили о советских песнях. Он говорил, что песни 1930–1950-х людям запомнятся, потому что их сочинили талантливые люди, а песни 1970-х забудутся и никто не будет их петь. А мне кажется, что «Умчись, лесной олень!» и все тому подобное будут петь точно так же те, для кого это была музыка детства. У меня, например, существует безумная ностальгия по яркости восприятия мира. В детстве мы всякую дурость можем почувствовать острее, чем в зрелом возрасте — самое настоящее искусство. Роллингов и битлов в юности я любил уже не так сильно, как в детстве — нелепую песню про журавленка. В том наивном восприятии идиотских песен и фильмов было такое богатство, которое никакие Феллини и Антониони не заменят никогда.

Когда писались «Сквозь прощальные слезы», чего у вас было больше — любви или ненависти к СССР?

Отношение к советскому миру не может не быть двойственным. Про мерзости режима все понятно. А, например, мой папа — политработник и коммунист, чрезвычайно хороший и порядочный человек. И я всегда четко разделял создателей советской мифологии и ее носителей. С одной стороны, политические и революционные деятели, с другой — мир обыкновенных советских людей. Вот все мы любим прекрасные, очень талантливые советские песни. Но цинизм, с которым одурманивали с помощью этих песен или фильмов несчастное население, заслуживает совершенно определенной нравственной оценки. Благословенны те халтурщики и бездари позднесоветской эпохи, которые делали плохие фильмы! Но многие не халтурили, и идеология наполнялась тем самым содержанием, без которого она была бы скучна, неинтересна и никогда бы не вызвала энтузиазма в массах. Были и прекрасные фильмы, и великие песни. Ведь советская цивилизация и так называемый идеальный советский человек были созданы совсем не Сталиным. Что Сталин мог сделать? Только запугать и уничтожить. Человеческое сознание может по-настоящему измениться лишь под воздействием великой культуры и великого искусства. Не краткий курс истории ВКП(б), а книги и, главное, фильмы воспитали советского человека. И за это с советских художников спросится.

Вы эти фильмы сегодня с каким настроением смотрите?

Я же тоже дитя разложения советского мира, поэтому какие-то фильмы смотрю с усмешкой, какие-то с интересом. А вот что чувствовал мой отец при просмотре «Кубанских казаков», я до сих пор понимаю с трудом. Я ему говорю: «Ты же сам из станицы, ты ж мне рассказывал, в каком кошмаре вы жили, так почему же тебе этот фильм не кажется оскорбительным?» Судя по всему, старшее поколение — они свою личную жизнь воспринимали как отдельные недостатки. Что, в общем, мир устроен вот так, как показано на экране, а то, что происходит какое-то безобразие, так оно устранимо. И вся путинская стабильность, которая, судя по всему, ощущается сегодня большинством, строится по тому же принципу: в новостях перестали показывать киллеров и проституток, а показывают фермеров с доярками. И реальная проститутка уже воспринимается как отдельный недостаток общества, которое живет так, как показано в новостях. Вот поэтому ностальгия по советским временам — это очень вредная штука, как, впрочем, всякая ностальгия по прошлому в государственных масштабах. Поскольку она уводит человека от реальности, от попыток искать необходимые решения для сегодняшнего времени. Хотя я и сам эту ностальгию преодолевал с трудом. Ведь конец советской власти — он был чрезвычайно комфортен для всех. И для тех, кто помнил голод и репрессии, и для военного поколения, и для послевоенного. Конечно, не было колбасы — ну ничего, можно в Москву съездить за колбасой. Зато никого не стреляют, а главное — чтобы не было войны.

А как же Афганистан?

Да кто о нем знал! Его же в новостях не было. Зато вроде как даже музыку разрешили западную слушать. Конечно, не американскую, польскую, но разрешили. Я помню свои циничные рассуждения в начале перестройки о том, какие наши товарищи у власти дураки: так просто было спасти систему, а они не догадались. Надо было быть чуть-чуть посговорчивее, самую малость: интеллигенцию заткнуть изданным Солженицыным и Набоковым, а народ — веселой музычкой. Вот и были бы все довольны: и интеллигенция, и народ, и власть.

Поэтому сегодня система возвращается в обновленном виде?

Я считаю, что нынешняя власть не озабочена реконструкцией советского строя. Тут все хитрей. Воплощаются подсознательные мечтания советского человека. Чего хотел наш гражданин на закате советской власти? Чтобы все было по-прежнему, только еще чтоб музычка звучала повеселее, а по телевизору девчонок голых показывали. Желательно еще наличие колбасы в магазине, но, в общем, это не принципиально.

Пусть к реконструкции нынешний режим отношения и не имеет, но власть же сознательно заигрывает с прошлым.

А ей просто не с чем больше заигрывать. Ностальгия — единственное, что сегодня объединяет людей старше тридцати лет. Но вот что поразительно — неосознанная ностальгия была и остается у людей, которые искренне ненавидели советскую власть. И это ностальгия по ясности мироустройства. Зло было советской властью, а счастье начиналось там, где она заканчивалась. И даже те, кто понимал, что все далеко не так просто, в глубине души все равно не могли так не думать. Я по себе сужу. И по этой простоте ностальгируют очень многие, и последствия этой ностальгии печальны. Люди — и те, кто любил, и те, кто ненавидел советскую власть, — охотно, как старая полковая лошадь при звуках боевой трубы, сразу стали реагировать на недемократическую современную власть ровно так же, как на советскую. А она, эта власть, другая.


дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить