хроника
Подготовлено редакцией
Подготовлено редакцией

Вход в «Тесноту»


— …Вы были киноманом. Расскажите, на каком кино вы росли, какое кино сформировало вас как личность?

— Ну, я могу сказать, что на тот момент, до учебы в мастерской Александра Николаевича, я себя личностью еще не ощущал, к сожалению. Хотя к моменту поступления, как я уже говорил, мне было 20 лет. Поэтому я скажу просто про любимые картины. Мне нравился ранний Иньярриту — «Сука-любовь», «21 грамм». Нравился Нолан. Нравились ранние фильмы фон Триера — «Танцующая в темноте», например. А «Рассекая волны» я вообще считаю его лучшим фильмом. Конечно же, «Криминальное чтиво» Тарантино — один из любимейших фильмов до мастерской.

— Как бы вы определили главное в том, что Александр Николаевич пытался донести до вас?

— Любовь к литературе. Он всегда говорил, что режиссер должен как можно больше читать. Это самое главное, что он пытался нам вдолбить. Всё уже там, все характеры, все сюжеты, истории. И это на самом деле так. Многие ребята начинают высасывать что-то из пальца, когда можно просто взять хорошую литературу и что-то оттуда почерпнуть. Я тогда впервые открыл для себя Андрея Платонова, он теперь мой самый любимый писатель благодаря Александру Николаевичу. Я стал читать Фолкнера, познакомился с Кортасаром. Не говорю о Достоевском и Толстом — я знал о них и до учебы.

Кантемир Балагов: «До учебы у Сокурова я себя личностью не ощущал», Kinopoisk.ru

 

— Есть ли какие-то темы, которые были табуированы в вашей школе — и которые Сокуров ни за что не стал бы поддерживать?

— До учебы в мастерской я снимал сериал, который был в стиле Тарантино, немного жесткий. И Александр Николаевич, когда я поступал, сказал: «Если ты будешь снимать насилие, то не будешь у меня учиться». Теперь я понимаю, почему он это сделал, — и благодарен ему, потому что очень важно воспитывать себя изнутри. Если у режиссера нет внутренних рамок, то ничего хорошего не выйдет.

«Если бы не Сокуров, этого фильма просто не было», Esquire

 

— Насколько я знаю, в мастерской Сокурова была спартанская подготовка, это правда?

— Да, до такой степени, что в какой-то момент я даже хотел уйти с курса. От усталости. Иногда мы приходили на занятия в девять утра, а уходили в три часа ночи. Когда, например, приезжал преподаватель по истории кино, Алексей Гусев, и мы с ним за неделю должны были пересмотреть всю историю французской «новой волны». Потом, у нас был курс актерского мастерства, и к приезду Сокурова каждый должен был готовить отрывки и показывать. А параллельно мы должны были снимать, документальное или игровое, но раз в семестр должен был быть у каждого хотя бы один фильм. И все время нужно было очень, очень много читать — потому что приезжали преподаватели по зарубежной литературе, по антропологии.

— Вы чувствовали себя участниками какого-то уникального эксперимента?

— Когда мы смотрели работы выпускников российских киношкол, мы чувствовали, что нам очень повезло с Сокуровым. Он ставил во главу угла не академизм, а нашу индивидуальность. Вплоть до того, что запрещал смотреть его фильмы, которые мы, конечно, тайком от него смотрели,— ему было важно, чтобы мы не повторяли ни его почерк, ни почерк других знаменитых режиссеров.

— Когда «Теснота» попала в Канн, вы удивились?

— Еще бы. А о том, что фильм попал в «Особый взгляд», я вообще узнал из пресс-конференции. Потому что изначально речь шла о другой программе. Я просто полез в интернет узнать, будет ли в основном конкурсе новый фильм Кешиша.

— Почему именно его?

— Мне очень нравятся все его фильмы, не только «Жизнь Адели», но особенно «Кус-кус и барабулька», и «Черная Венера», конечно. Мне очень близко по стилю то, что он делает. С ним я могу выключить голову и просто следовать за режиссером. Это редко с кем у меня бывает.

«Сокуров запрещал нам смотреть его фильмы», Коммерсантъ

 

— А вы как прежде всего идентифицируете фильм — как кабардинский или как российский?

— Это в первую очередь российский фильм, Кабардино-Балкария — это часть России. Я не хотел бы разделять эти понятия. Очень важно, чтобы зритель воспринимал это кино как российское, а не региональное. В этом и заключается проблема: в этом регионе есть молодые талантливые ребята, многие из которых учились в нашей мастерской, но так как к Кабардино-Балкарии относятся как к региону (иногда даже не как к российскому), они сталкиваются с большими препятствиями при запуске проектов.

Кантемир Балагов: «В нашем фильме нет никакой особой кавказской экзотики», Бюллетень кинопрокатчика

 

— Есть ощущение, как будто это сделано по очень подробной раскадровке.

— На самом деле я не умею рисовать раскадровки. Когда я писал режиссерский сценарий, то в общих чертах набрасывал действие и мизансцены. А дальше мы поехали искать локации и, когда нашли, сняли pre-shoot — то есть полностью фильм со статистами. От начала до конца. Исходя из этого я вносил правки в режиссерский сценарий. Это очень помогло. Одно дело — раскадровки, а другое — когда ты имеешь дело с реальной локацией, под которую надо подстроиться. Съемочной группе тоже было удобно — никто не метался по площадке, пытаясь понять, что делать (улыбается). Кроме того, у нас было всего 24 съемочных дня, надо было работать дико быстро.

«Молодежь на Кавказе воспитывается слишком воинственно». Газета.ru

 

— Чем определялась степень откровенности взгляда камеры во время съемок сцен секса, насилия или конфликта? Семейные ссоры у вас сняты крупно, в кадре — только лица, плечи. А сцену потери героиней девственности вы снимаете издали, фактически в каше, частично загромождая кадр какими-то коробками. Даже из пресловутого «чеченского видео» вы выбираете общие планы в ужасном VHS-качестве.

— Когда я нащупывал свой почерк, какое-то свое видение, мне очень помогли лекции Александра Николаевича, в которых он учил нас, что трагедия всегда статична. Если вы снимаете трагическую сцену на общем плане и камера относится к происходящему абсолютно равнодушно, вы получите очень сильный драматический эффект. Именно поэтому так стреляет сцена секса — она не раскадрована, снята на общем плане, статична. Только так мы можем спроецировать происходящее на свой реальный опыт: если мы являемся свидетелями какой-нибудь трагедии, мы видим ее всегда на общем плане. Если мы увидим ее на крупном, мы просто умрем (смеется) — ну или будет какой-то другой эффект — но не присутствия.

— Но у вас есть сцена, снятая в совершенно другом регистре, — эпизод исступленного танца героини на дискотеке. Там-то как раз есть эффект приближения!

— А тут я шел как раз от обратного. Референсом я взял сцену танца в баре из «Сатанинского танго» Белы Тарра, там есть буквально несколько секунд крупного плана мужчины, который совершает странные движения и кричит: «Танго! Танго!» Меня эта сцена так зацепила, что я решил тоже показать надлом героини через похожую психофизику.

«Александр Николаевич предлагал эту сцену вырезать», Colta.ru

 

 

— Один из сильнейших эпизодов фильма — хроника казни боевиками российских солдат. Из-за достоверной манеры, в которой снята «Теснота», эта документальная пленка становится центральным, страшным, но тем не менее органичным эпизодом, хорошо показывающим природу жестокосердия, охватившего регион в 90-е. Как по-вашему, в какой момент происходит поломка, после которой человек начинает думать, что все, кто на него не похож — враги?

— Сама сцена, в которой герои смотрят эту хронику на кассете, была придумана и прописана еще на стадии сценария. Я понимал, что это нужно для истории, для того чтобы передать контекст времени и места. Один из важных моментов «Тесноты» заключается в том, что мои герои живут в ощущении войны. Чечня, сами знаете, не так далеко от Кабардино-Балкарии. Все, что там, в любой момент может перейти на нашу территорию. В общем, этот эпизод мне был нужен. Но это не просто эпизод. Это то, что я пережил сам. Это моя история. Где-то в 2002 году, когда я еще был школьником, ко мне подошел мой друг и сказал: «У меня есть одна запись, пойдем к тебе, посмотрим». У меня был средненький компьютер, но — редкость на тот момент — там был дисковод. И мы стали смотреть. Это была видеозапись казни, похожая на ту, что вы видите в фильме. Я хорошо помню первое свое впечатление — увиденное поражает настолько, что ты сидишь как парализованный. Ты толком не можешь понять, что сейчас произошло, но оторваться тоже не можешь. Мы не смаковали подробности, если вы об этом хотите спросить, но мы пересматривали эти записи по многу раз. Это парадоксально, это необъяснимо, но это очень яркое проявление нашей, человеческой, двойственности: смесь страха, ужаса и любопытства, связанного с жизнью, смертью, жестокостью и, возможно, неумением ни то, ни другое толком объяснить на своем уровне.

— Эта запись была первым опытом того, как вы увидели человеческую смерть?

— Да. Но важным было и то, что эту смерть людям причиняли люди.

— Откуда вообще взялась хроника, которая используется в фильме?

— Я ее нашел в открытом доступе в интернете. Она до сих пор там есть.

Кантемир Балагов: «Мои герои живут в ощущении войны», РБК

 

— Правда, что перед премьерой «Тесноты» в Каннах на дорожке звучал «Иерусалим» Тимура Муцураева?

— Да, да. Мне написали из Канн: «Когда зритель стоит в очереди, когда он сидит в зале и ждет вас, обычно мы ставим какую-то музыку. Если у вас нет предпочтений, мы можем поставить свою». Я подумал, что надо зрителя настроить на кино. И отправил им Муцураева. Французы, думаю, не особо поняли, но почти половина зала все-таки была русскоязычная. И когда мы ехали на фотоколл, возле зала «Дебюсси» стояла очередь, и на всю набережную Круазетт играл Муцураев. Это было странно.

— Чем твои одноклассники из школы занимаются?


— Кто-то живет в Москве, что-то пытается продавать. У кого-то семья, у кого-то своя мойка, у кого-то свой игровой клуб «Сони-плейстейшн» в Нальчике. Кто-то работает в органах, а кто-то до сих пор, кажется, не работает. Я изучал бухучет, но, скорее всего, меня бы тоже куда-нибудь туда запустили — в органы. Слава богу, что этого не произошло: не очень хочется быть клерком.

«Теснота»: Мария Кувшинова беседует с режиссером Кантемиром Балаговым, Афиша Daily

 

 

— Нальчик сильно изменился?

— Люди, которых я любил, конечно, сильно поменялись. Но визуально за пределами центра все осталось почти таким же. Я, например, живу в Александровке — это такой райончик, не совсем на отшибе, но и не совсем в центре. Поменялись только заборы — в 90-х они были невысокими, а сейчас люди строят такие двухметровые заборы, чтобы их никто не видел и никто не трогал.

«Сокуров запрещал нам смотреть его фильмы», Коммерсантъ

 

— А сейчас какая ситуация? Евреев совсем не осталось?

— Ну, остались, конечно. Есть синагога, есть небольшая диаспора, но она намного меньше, чем в девяностых. Недавно я был на фестивале в Мюнхене и с удивлением обнаружил, что там очень много уроженцев Нальчика — и кабардинцев, и евреев. Там всем было несладко. Да и сейчас люди уезжают.

— Вы же тоже уехали?

— Я живу в Петербурге. В Нальчике невозможно заниматься кинематографом, там нет людей, которые в этом заинтересованы. Если ты хочешь чем-то заниматься, надо уезжать.

«Молодежь на Кавказе воспитывается слишком воинственно». Газета.ru

 

— Ваши родители — мусульмане?

— Наша семья позиционирует себя как мусульманская, но никто не молится, намаз не делает. Дальние родственники есть, которые молятся. Но мама и папа — нет.

— Есть ли трудность примирения с мыслью о том, что вот ты — мусульманин, с одной стороны? А с другой — люди, которые захватывают твой город и убивают твоих близких — делают это с именем Аллаха на устах.

— Это интерпретация. Не могу сказать, что я полностью прочел Коран, но в том, что я читал, не было никаких прямых указаний к убийству людей. Нигде не было ни намека на то, что убийство каким-то образом поощряется. Для меня большая проблема состоит в том, что для многих людей из-за всего того, что тогда у нас происходило, того, что происходит сейчас в разных местах мира, религиозные мусульмане ассоциируются с угрозой. Это болезненный вопрос. Мне трудно говорить на эту тему, потому что у меня есть друзья, очень верующие мусульмане, — одни из самых миролюбивых людей на свете. Однако, живя в Москве, они сталкиваются с непониманием и высокомерным отношением к себе. Знаете, почему? Только потому, что они молятся!

Кантемир Балагов: «Мои герои живут в ощущении войны», РБК

 

— Ну и последний вопрос. Это интервью — одно из, кажется, нескольких десятков, которые вы дали всего-то за пару месяцев. Есть ощущение, что ваша жизнь изменилась кардинально и неотвратимо? Чувствуете себя звездой?

— Да нет, я не чувствую себя знаменитостью. Я понимаю, что все это не постоянная величина — фильм пройдет в прокате, и только время покажет, нужен ли он людям и есть ли в нем какая-то художественная ценность. С другой стороны, я понимаю, что без Александра Николаевича Сокурова «Теснота», возможно, вообще не попала бы в Канны.

Дело не в протекции, а в том, что он просто обратил внимание на фильм, который могли не заметить. Я очень многим ему в этом смысле обязан. И вообще, такой мастер — это настоящая стена, защита. С другой стороны, тот поворот, о котором вы говорите, я ощутил, когда картину взяли в «Особый взгляд». Тут я понял, что выбранный мной путь оказался правильным. Как сказал на днях мой брат, если у человека есть цель, он ее обязательно добьется. Мне кажется, это правда.

«Молодежь на Кавказе воспитывается слишком воинственно». Газета.ru

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить