Никита Елисеев
Никита Елисеев

Террорист № 1


Сила и слабость

«В террор можно влюбиться», — так писал русский философ Василий Розанов. В вопросах страсти он разбирался. Как ни странно, на человеческом уровне, одновременно бытовом и метафизическом, этот афоризм объясним. Выберем все возможные определения человека и человеческого: человек — разумен, добр, глуп, зол, производителен, ленив, склонен к вере и безверию, счастлив, несчастен, смертен, но понимает, что есть вечность. Перестанем перебирать варианты. Остановимся. Человек — слаб. Дальше уже можно вертеть по-разному.

Можно влюбиться в террор как в преодоление слабости. Кратчайшим, вернейшим путем. Вчера ты был никем. Ты был унижен и обижен. Ты всех боялся. Сегодня боятся тебя и таких, как ты.

Можно влюбиться в террор как в единственный способ добиться справедливости. Пример. Ярчайший. Бьющий в глаза. Генерал-губернатор Трепов приказал высечь политического заключенного Боголепова. Трепову показалось, что тот недостаточно вежливо его приветствовал в тюремном дворе. После порки Боголепов покончил с собой. В приёмную Трепова пришла 28-летняя женщина, Вера Засулич, и выстрелила из револьвера в генерал-губернатора. Тяжело ранила, поэтому не надо скорбеть о тяжёлой судьбе представителя властной вертикали, дожил он до 1906 года. У женщины, пальнувшей в того, кто унизил человека, с честью всё в порядке. Что, собственно, и было признано судом присяжных: Веру Засулич, как известно, оправдали. Особый случай, специфический. Согласен. Но, рассуждая о терроре, его стоит учитывать. Оскорблённое чувство справедливости вкупе с чувством бессилия, униженности, обиды. Вот вам и бомба готова. «Он мал, он зол, он молод», — точно сформулировал современный российский поэт Михаил Щербаков.

С чего началась террористическая деятельность Rote Armee Fraktion в ФРГ? Со своеобразного выражения протеста против войны во Вьетнаме. С взрывов бомб в универсамах. Причем тут, спрашивается, Вьетнам? Ребята это растолковали. Западным обывателям плевать на то, что Вьетнам жгут напалмом, так мы им покажем, как это бывает… Забыли, как бомбили немецкие города? Так мы напомним… Хорошо или плохо такое напоминание — другой вопрос. Сейчас речь идет об истоках, которые, право же, недурно обозначил тишайший обыватель в философии, Василий Васильевич Розанов: «В террор можно влюбиться».

Исторические аналогии

Принято: они не работают. История одномоментна и неповторима. В этом её кардинальное отличие от социологии и политологии. История — река, в которую нельзя войти дважды. Выстрел в приёмной генерал-губернатора, после которого генерал-губернатор остаётся жив, хотя и не очень здоров, не сравним со взрывом в универсаме, унесшим жизни мирных западногерманских обывателей. Вера Засулич так же не похожа на руководительницу Rote Armee Fraktion Ульрику Майнхоф, как не похож лагерь палестинских боевиков, где проходили подготовку западногерманские террористы, на кружок русских добровольцев, готовящихся к отправке на Балканы на помощь братьям-славянам, где Вера Засулич научилась стрелять.

Всё так, но всё же, всё же, всё же… Если уж верно то, что в конце пребывает начало, то не менее верно и то, что в истоке кроется итог. Хотим мы этого или нет, но родина политического терроризма — Россия. Во второй половине ХIХ века ирландские фении почём зря палили в английских колонизаторов; немецкие социал-демократы дважды стреляли в германского императора; американский анархист подстрелил президента; французские, испанские и итальянские экстремисты тоже не брезговали… прямым действием, но нигде политический террор не был выражен так сгущённо, так сконденсированно, как в России. Именно здесь народовольцами, а следом за ними эсерами была выработана тактика, стратегия, политика и (как ни страшно это писать) этика террора. Здесь терроризм выкристаллизовался в чистом виде. Здесь не было привходящих факторов, как нефть или уверенность смертников в том, что после гибели их в раю ждут гурии. Русские террористы, как правило, были атеистами, то есть ни о каком воздаянии не помышляли. И, наконец, в России политический терроризм стал политической силой, с которой, допустим, нельзя договариваться. Но игнорировать которую, не учитывать которую — невозможно. Поэтому стоит взглянуть на Россию прошлого.

Убийство Александра II 1 марта 1881 года.

Два лика террора и третий метальщик

Да. И сразу увидеть два лика террора в самом удачном, решающем ударе самой крупной и действенной террорной партии всех времен и народов — «Народной воли». Сейчас не так важно, что этот удар (удавшееся покушение на Александра II) привёл к разгрому означенной партии — к стратегической неудаче. Александр II под натиском террористов уже готов был пойти на уступки, уже готов был подписать указ о (скажем так) предпарламенте. После его гибели на престол взошёл его сын, Александр III, ни на какие уступки идти не собиравшийся. Да ему уже и не требовалось.

По какой-то удивительной причине после убийства Александра II жандармерия с молниеносной быстротой перехватала почти всех террористов. Тоже интересная тема, но её мы пока оставим в стороне. Обратим внимание на сам «акт», как это называли русские террористы. В карету императора летит первая бомба. Бросает первый метальщик, Рысаков. Он бросает как можно дальше. Он остается невредим. Убито несколько казаков из охраны и мальчик-пирожник, подбежавший за каким-то чёртом к карете (не пирожки же он собирался предложить самодержцу).

Рысакова вяжут. К нему подходит уцелевший (пока) император. Смотрит на убийцу. «Хорош…», молчит, потом добавляет: «Слава Богу!» Рысаков моментально отвечает: «Слава ли ещё Богу…» Внимание. Потом на допросах Рысаков выдаст всех, кого может выдать. Но выдавать он начинает уже сейчас. Его дело было убить и скрыться. Он не собирался погибать. Поэтому он предупреждает царя: «Слава ли ещё Богу…», то есть, кроме меня есть ещё метальщики, бегите, Ваше Величество. Метальщиков было ещё двое: Емельянов и Гриневицкий. Если бы царь не был так ошарашен — и не только бомбой, но и всем, что на него навалилось за последние три года, он бы отреагировал адекватно. То есть как можно скорее покинул бы место преступления.

Если бы не была так ошарашена охрана, то царя бы увезли. Но… после предупреждения он огляделся и пошел прямиком к молодому человеку, стоявшему у ограды. Это и был метальщик, Гриневицкий. Когда между ним и царём осталось шагов пять, он швырнул бомбу под ноги… себе и царю. Швырнул наверняка — чтобы и себя, и объект охоты. Вот это и есть два лика терроризма. Один — убить других, но самому спастись. Иной — сделать всё, чтобы убить, в том числе и ценой собственной жизни. Эти два лика есть в любом террорном акте. Есть те, кто не погибнет, ибо посылает на смерть других. А есть те, кто готов погибнуть сам.

Смертельно раненого царя укладывают в сани, чтобы везти во дворец. Поглубже засунув бомбу под мышку, помогает казакам погрузить царя… третий метальщик, Емельянов. Правильно: он единственный из собравшейся толпы, кто сохраняет ясную голову. Он ведь знал, что сейчас произойдет, и был готов к случившемуся. Интересная деталь. Разумеется, если после взрыва обнаруживается парень, который оперативнее и грамотнее всех ориентируется в адовом пространстве гибели и боли, то, скорее всего, он побывал в таких переделках, в таких горячих точках, которые всем прочим и не снились. Но вполне вероятно, что это… третий метальщик. Запасной, так сказать, вариант.

Организатор

Теперь стоит взглянуть на организатора. На того, кто всё это организовал, и как организовал! Он был уже арестован, сидел в Петропавловке, а машина, им запущенная, действовала чётко, без сбоев. О чём он и написал сразу же после удавшегося покушения новому царю, Александру III: «Если новый государь, получив скипетр из рук революции, намерен держаться в отношении цареубийц старой системы; если Рысакова намерены — казнить, было бы вопиющей несправедливостью сохранять жизнь мне, многократно покушавшемуся на жизнь Александра II и не принявшему физического участия в умерщвлении его по глупой случайности. Только трусостью правительства можно будет объяснить одну виселицу, а не две».

А. Желябов. Рисунок К. Е. Маковского. 26-29 марта 1881 года.

Виселиц будет больше. Итак, Желябов Андрей Иванович, сын крепостного крестьянина Таврической губернии, недоучившийся студент Новороссийского университета в Одессе, народник, один из организаторов земледельческих коммун на юге России, подпольный псевдоним «Тарас» — кто он? Какой пример он показал потомкам? Какой пример — сейчас более или менее понятно, но вот кто он — этот вопрос не решён до сих пор. Возможны три варианта ответа.

Первый, напрашивающийся сам собой: гладиатор, революционный нетерпеливец, безумный фанатик. Царь-реформатор предоставил ему и таким, как он, все возможности для легальной деятельности, а он — за бомбу, за револьвер. В результате такого нетерпения, такого неистовства рушится всё здание реформ и он же первый гибнет под обломками. А к власти приходит реакционер, ни о каких реформах, конституциях и парламентах даже не помышляющий. Нужды нет, он «получил скипетр из рук революции» и благодарить её за это не намерен. Как ни странно, наиболее фундированно, пусть и в сугубо художественной, беллетристической форме эта точка зрения была высказана в романе советского писателя Юрия Трифонова, так именно и названном — «Нетерпение».

Две другие версии относительно Желябова — взаимосвязаны; обе высказаны были в полемике. При всей внешней грубости этой полемики, сама по себе она была куда как серьезна и не проста. О Желябове заспорили Василий Васильевич Розанов, тот самый, что безапелляционно грохнул: «В террор можно влюбиться», и Пётр Бернгардович Струве, высокообразованный экономист и либеральный политик, будущий министр торговли и промышленности в последнем белом правительстве у Врангеля. Струве в одной из своих статей обронил: «Желябов — единственная политическая голова среди всех русских революционеров». В ответ получил яростную ругань Розанова. Цитировать не хочется. Хочется пересказать современными словами.

Какая «политическая голова»? О чем Вы, Пётр Бернгардович? Адреналинщик, придурок, которому всё равно, во имя чего швырять бомбы, лишь бы жизнь на краю гибели, а не скука,  дрёма… Патологический убийца. Ему бы только кровавые заварухи устраивать, он в них как рыба в воде. После взрыва в Зимнем дворце, который он умудрился устроить с помощью краснодеревщика Степана Халтурина, на Украине крестьяне и городские низы громят еврейские местечки: жиды хотели убить Царя-батюшку! Что делает этот Ваш политик? Строчит прокламацию. Молодцы ребята, бей их, кровососов, но кроме них есть ещё помещики, а ещё чинодралы, крючки судейские, бей их всех под корень! За землю и волю, ребята! За царя-освободителя! И это тот же деятель, что сварганил бумагу в американский Сенат после того, как тамошний анархист убил тамошнего президента, мол, партия «Народная воля» скорбит со всем американским народом. Просим не смешивать нас с безответственными экстремистами. И вы этому бандиту верите? Да даже если бы Александр II подписал не робкий конституционный проект Лорис-Меликова, а самую что ни на есть демократическую конституцию, и если бы его желябовцы не убили, неужели вы полагаете, что этот ваш «политик» не нашёл бы повода и причины схватиться за бомбу? Неудача на выборах, не прошедший в парламенте законопроект, отказ от единственно верного социалистического, или национального, или общемирового пути развития — вот она и бомба в кармане.

Убедительно. Тем удивительнее точка зрения либерала Струве. Он уверен, что Желябов — политик. Более того, гениальный политик, которого уродливые социально-политические обстоятельства загнали в антиполитику, в террор. Антиполитикой террора он пытался прошибить антиполитику самодержавия. И ему это чуть было не удалось. Парадокс: если бы не взрыв на Екатерининском канале, в этот день или чуть позже в России была бы конституция, подписанная царём под натиском террористов.

Политика — искусство компромисса. И вот ещё один парадокс: Желябов-то как раз и пошёл на компромисс. Он — социалист, народник. Он (как и Александр II) вовсе не в восторге от буржуазно-демократического развития. Он (как и Александр II) убеждён в том, что у России особый путь. Он мог бы в своих программных документах требовать хоть социализации земли, хоть национализации фабрик. Но он и его партия требуют только одного: созыва Земского собора с обеспечением свободы агитации всем партиям, каковые, само собой, должны быть созданы.

Желябов абсолютно убеждён, что счастье человечества может быть достигнуто только на социалистических путях. Он абсолютно убеждён, что счастье России может быть достигнуто только на пути крестьянского, общинного социализма. Но, как всякий настоящий политик, он прекрасно понимает, что у кого-то может быть совсем другая, но столь же абсолютная убеждённость. Пусть выбирает народ. Поэтому партия названа «Народная воля», поэтому не раз и не два высказано утверждение: мы склонимся перед волей народа. Пусть народ самостоятельно и ответственно выберет ту власть, тот путь, которые ему подходят. Если это будет не наш путь и если этот путь будет несчастлив для народа, мы (пользуясь демократическими правами) растолкуем его (народа) ошибку, и тогда уже перед волей народа придётся склониться другим.

Поэтому Желябов обращался ко всем слоям населения: к молодым радикалам, интеллигентам-либералам, к буржуазии, к крестьянам-ксенофобам, к дворянству. Сейчас мы все — едины. Потом, когда начнётся нормальная политическая борьба, мы будем по разные стороны. Чем это не политический расчёт, не чётко сформулированная политическая цель? А средство? Террор? Охота на царя? А какие средства у него оставались? Единственная политическая сила в России — царь. С ним и нужно беседовать. Бомбами? Револьверными выстрелами? А чем? Петициями, прошениями, письмами, как Унковский, Серно-Соловьевич, Чернышевский? Петиции — под сукно. Унковского — в Петропавловку. Серно-Соловьевича и Чернышевского — в Сибирь. Агитацией среди народа, мирной пропагандой? Все пропагандистские кружки разгромлены — вот единственная реакция власти. Военный переворот? Декабристы доказали, что и это невозможно.

Остается — террор. С одной стороны — бомбы, с другой — деловое, компромиссное предложение. Вам не по нраву выборная власть, нам — капитализм. Мы идём на такой же компромисс, как и вы. Соглашайтесь, продолжите ваши реформы, начатые в конце пятидесятых. И ведь царь начинает соглашаться. Тактика начинает себя оправдывать. Накануне гибели он подписывает проект Лорис-Меликова.

Что даёт столкновение этих трёх точек зрения? Да только то, что все они верны. В Желябове было всё, о чем писали и Розанов, и Струве, и спустя много лет Трифонов: и революционное нетерпение фанатика, и адреналиновая страсть авантюриста, и трезвый расчет политика. Но если это так, то, значит, в любом террористе в той или иной мере есть те же качества, что и в террористе № 1, Андрее Ивановиче Желябове. Весь вопрос в том, как бы ослабить два первых качества и усилить третье? Два первых качества ослабляются социально-политическими условиями. Третье усилится само собой. Азбука. Но сложить из этой азбуки слова я, к примеру, не в силах. Не политик. Исторический, если можно так выразиться, публицист. Что будет, я понять не могу. Что было — более или менее знаю.

Казнь А. Желябова, С. Перовской, Н. Кибальчича и других первомартовцев 3 апреля 1881 года.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить