Интервью

Ковбои дикого Востока. Интервью с Монсом Монссоном


Монс Монссон

— Не могу не спросить, где вы нашли своего героя. Парень из Конго, застрявший в Гуанчжоу, — не то чтобы типичная история, тем более для шведского режиссера.

— До того как поехать в Китай, я много времени провел в Конго. Я знал нашего героя Лебрана, пытался сделать с ним другой фильм. А потом оказался в Гуанчжоу, который исторически очень связан со Швецией — значительная часть шведского благосостояния была построена на торговле с этим местом: я хотел обнаружить там этот шведский след. Но обнаружил совершенно новую бизнес-среду, которая во многом функционирует так же, как 200, 300 лет назад функционировала коммерция на Западе.

Значительная часть этого комьюнити была африканской. Такие города внутри города. Это было для меня открытием. Еще более захватывало то, что эти африканские сообщества занимаются такой довольно абсурдной индустрией демократии: можно прийти на фабрику и сделать заказ на стикеры, футболки, зонтики с любой символикой для предстоящих выборов в какой-нибудь развивающейся стране.

И вот я, белый европеец, брожу по Гуанчжоу и понимаю, что я никак к этому не причастен. Сидя в Швеции, очень легко думать, что все происходящее в Европе чрезвычайно важно, что эти события определяют происходящее в мире. И тут Гуанчжоу: Азия и Африка там находятся в тесных отношениях, которые прекрасно обходятся без Европы. Для африканцев их старые метрополии — Брюссель, Париж, Лондон — уже не имеют такого значения. Лебран мечтает о Гуанчжоу, и это его будущее. Сейчас, когда границы закрываются, он никогда не сможет поехать в Швецию, зато может легко поехать в Гуанчжоу, получить рабочую визу за пару сотен долларов, собрать небольшие деньги у своей семьи, вложиться в какое-то производство, и вернуться домой с мешками продукции. Гуанчжоу — новый фронтир, а он ковбой дикого Востока.

Затерянный в Кантоне. Реж. Монс Монссон, 2014

— Откуда ваш интерес к Конго?

— У нашей страны не было колоний, но Швеция, к сожалению, помогала Бельгии в ее колониальных делах: многие шведы отправлялись туда военными, моряками, миссионерами. В общем, мы сыграли определенную роль в этой отвратительной истории. После Второй Мировой, когда Швеция пережила кратковременное безумие и собиралась даже произвести атомную бомбу, уран мы должны были получать из Конго. Между Конго и Швецией много связей. А я, когда был моложе, играл в футбол, и большинство моих товарищей по команде было из Конго — они были беженцами от режима Мобуту. Когда режим пал, я поехал в Конго со своими друзьями-футболистами. Именно благодаря этим поездкам я и начал заниматься кино.

— До самого конца вашего фильма не совсем понятно, документальный он или игровой. Он непривычно киногеничен для документалистики. И история развивается как будто по написанному сценарию.

— Я сам до конца не понимаю, как его определить. Все происходящее основано на реальности Гуанчжоу — этой капиталистической индустрии, развернутой в сторону развивающегося мира: африканское комьюнити, китайский средний класс, транспортные компании, занимающиеся логистикой в Средней Азии. Вассим, владелец склада, — это реально существующий человек из Ливана. Мы открывали новую реальность и пытались встроить все это в фильм. Это сложно, особенно в Китае, иметь доступ, время и необходимые ресурсы, чтобы глубоко погрузиться в среду. Отсюда и художественная, постановочная часть: она была единственным способом подробно рассказать о том, что представляет собой этот мир. Лебран играет сам себя. Я привез его в Гуанчжоу и провел его через тот опыт, который переживают все на его месте, — получаешь визу, летишь туда, пытаешься найти партнера, заключить сделку, ну и вернуться домой. С одной стороны, он был актером, но в то же время, делал все то же самое, что и остальные.

— То есть он по-настоящему пытался заработать денег этими предвыборными футболками? Или это было частью постановки?

— Лебран действительно имеет отношение к политике в Киншасе, но не знает на чьей он стороне, зачем и почему. Президент Кабила, для чьих предыдущих выборов он не в срок напечатал агитационные футболки, будет переизбираться этой осенью. На третий срок, в обход конституции. То, о чем идет речь в фильме, должно произойти сейчас, в 2016-м.

— Фильм в том числе воспринимается как сатира: вы насмехаетесь над политтехнологиями и показываете, как их определяют частные экономические флуктуации. Это особенно занятно смотреть в России, где политехнологии все больше демонизируются.

— С точки зрения европейского мира, вычеркнутого с карты в Гуанчжоу, мне было интересно показать, как центральные для Европы идеи — греческое представление о демократии и так далее — становятся предметами купли-продажи.

Затерянный в Кантоне. Реж. Монс Монссон, 2014

— У вас были какие-то конкретные кинематографические ориентиры в работе над картиной? Энтони Кауфман в Indiewire сравнивает «Застрявшего в Кантоне» с Клер Дени и Цзя Чжанке, и это довольно точное сравнение.

— Большая честь быть упомянутым в ряду с такими режиссерами. Я их, конечно, очень люблю и, наверное, на каком-то уровне оглядывался на них. Но в основном я просто пытался приспособиться к условиям, возможностей развернуться было немного. Мы просто ходили вместе с Лебраном — частично импровизировали, частично вместе открывали для себя, каким образом может развиваться история. И сталкивались с новыми персонажами. Вассима мы встретили на улице. В Сильви, безнесвумен из Камеруна, в которую он влюбляется в фильме, он влюбился по-настоящему, и мы поняли, что нужно ввести ее в фильм. Так что это был очень свободный процесс, развивавшийся самопроизвольно. Например, обилие крупных планов — это всего лишь потому, что так проще снимать, не привлекая к себе много внимания.

— Мне нравится эта формулировка, что вы открывали для себя историю вместе с персонажем. Наверное, поэтому ваш фильм все-таки показывали на фестивалях как документальное кино.

— Желание рассказать историю этого города и показать этот мир было связано с довольно щекотливыми моментами — и с китайской точки зрения, из точки зрения конголезцев. Единственным способом это сделать было поместить Лебрана как выдуманного персонажа в эту реальность и вместе с ним обнаружить, какая история из нее выстроится.

— Как вы считаете, может ли неигровое кино сегодня полноценно соревноваться с игровым за интерес публики? То, что ваш фильм выпускают у нас в прокат сразу в нескольких городах, — очень редкое по местным меркам событие.

— Я надеюсь, что это будет прецедентом. Но с другой стороны, это часть давно существующей кинематографической традиции. То, как снимался «Нанук с Севера», очень похоже на процесс создания «Затерянного в Кантоне». У нас была неисследованная кинематографом территория, где мы проводим своего рода кастинг и, как Роберт Флаэрти, воспроизводим реальность перед камерой. Потом, как вы знаете, первый материал фильма Флаэрти сгорел в монтажной, и он вернулся, чтобы снять все заново. И все же это считается одним из первых документальных фильмов в истории.

На самом деле никаких правил нет, есть только кино. Я не знаю, какой должна быть документалистика. У меня был долгий разговор на эту тему с Фредериком Уайзманом — он очень расстраивается, когда его фильмы определяют как «документальные». Для него это в первую очередь фильмы, movies, движущиеся изображения. Так их воспринимали в начале, и так их нужно называть и сейчас.

Затерянный в Кантоне. Реж. Монс Монссон, 2014


— Ваш новый фильм «Док» будет показан в «Форуме» на Берлинале. Можете рассказать про него?

В каком-то смысле место его действия похоже на Гуанчжоу. Это порт Мальмё на юге Швеции, где находится гигантский автомобильный парк. Одна шведская компания контролирует всю индустрию транспортировки автомобилей, и поскольку гигантские корабли, на которых их доставляют, не могут входить в Балтийское море, они сгружают машины в Мальмё. Дальше они переправляются оттуда, в Россию, в основном. Парк, куда прибывают роскошные авто ценой в миллионы долларов, обслуживается самыми низами социальной лестницы в Швеции. Это практически трудовой лагерь посреди всеобщего благополучия. Самая, мне кажется, абсурдная и парадоксальная подробность — то, что личный автомобиль — это символ свободы индустриальной эпохи. Это фильм о консьюмеризме, но также и о солидарности.

Швеция сильно изменилась за последние полгода и, мне кажется, мы уже не в состоянии узнать себя. Легко помогать другим, когда это ничего не стоит. Недавние события, связанные с закрытием границ, стали проверкой нашего морального компаса и показали, как много вокруг лицемерия и как мало стоят наши ценности. Надеюсь, фильм сможет поставить эти вопросы перед зрителями. Хотя бы перед шведской аудиторией.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: