Ежи Сколимовский: «Мне не нравится XXI век»
Простите, я не очень хорошо себя чувствую, поэтому буду говорить чепуху.
Это вряд ли. Почему вы выбрали для фильма такую форму: короткие эпизоды, которые потом складываются в единую картину?
Если честно, я устал от традиционного нарратива в кино, от классического способа рассказывать истории. Развитие характеров, изменения в психологии и поведении, трехактная структура, сюжетные доминанты — все это мне надоело. Я столько раз все это уже делал. Какой смысл постоянно повторяться? Мне захотелось чего-то другого.
Пролог отличается от остального фильма — это домашнее видео, сцена вялого конфликта семейной пары. Зачем вам понадобились две разные манеры съемки?
Как раз для этого: чтобы отделить пролог от остального фильма. Это введение, небольшой экскурс в жизнь героев. Основная часть — широкий экран, прекрасная операторская работа, панорамы Варшавы. А пролог сделан на маленькую камеру, с плохим звуком. Потом он заканчивается и вашему вниманию предлагается сам фильм — «11 минут».
С чего началось кино: с катастрофы в финале или с историй отдельных ее участников?
Главная идея была в том, чтобы показать, как катастрофа происходит почти беспричинно. Ревность одного мужчины создает обвал непоправимых трагических последствий. И да, финал родился раньше остального фильма.
Скучать зрители не будут, но немного страданий никому не повредит.
Почему картина называется «11 минут»? Почему не десять, не двенадцать?
Во-первых, эта цифра хорошо выглядит. Во-вторых, как я уже сказал, придумывая сценарий, я шел от конца к началу. Как собрать в одном месте разных людей в один и тот же момент? Кто это может быть? Может, там проедет мотоцикл? Хорошо. Кто управляет мотоциклом? Студент? Священник? О, курьер! Курьер годится, потому что можно проследить его путь от клиента к клиенту. Что курьер развозит? Наркотики? Интересно. Так я придумал и остальных персонажей: здесь художник под мостом рисует пейзаж, здесь девушка с собакой. Но сколько должно быть героев? Пять — мало. Пятнадцать — много. Нечто среднее, да? Может быть, восемь? Восемь раз по 11 минут — получается 88 минут, плюс пролог и финал — выходит нормальный хронометраж фильма.
Очень практично.
И красиво. Посмотрите, как хороша цифра «11».
Почему в этом фильме такой оглушительно громкий звук?
Громкий, да? Но ведь мир сходит с ума, вы должны это признать. Я не собирался снимать комфортное кино, не собирался развлекать, хотя оно, очевидно, получилось смотрибельным. Скучать зрители не будут, но немного страданий никому не повредит. Фильм может быть понят и как метафора неожиданного события, которое может произойти где угодно и когда угодно. Мы оказались перед лицом новой политической ситуации, которая рано или поздно приведет к катастрофе.
Не хотел бы говорить, что меня тошнило этим сценарием, но примерно так оно и было
Что вы имеете ввиду под «новой политической ситуацией»?
Все, что происходит сейчас. Неожиданные перемены.
Украина, Россия, ИГИЛ?
Вы все назвали сами. Мне кажется, мы движемся к глобальной катастрофе. Как она будет выглядеть, я не знаю, но смотрю на ситуацию очень пессимистично.
Вам не нравится XXI век?
Мне не нравится XXI век.
Люди тоже изменились?
Мне кажется, отношения между ними стали более хищническими. Не могу подобрать правильные слова.
Я снял фильм, который сделал меня по-настоящему несчастным, — «Фердидурку».
Вам удобнее изъясняться образами, чем словами?
Конечно, поэтому я и снимаю кино, рисую картины. Я не люблю говорить. Написание сценария — самая сложная часть моей работы. Хотя, мне кажется, мне всегда удавались правдоподобные диалоги, начиная с самых ранних работ вроде «Ножа в воде» (все слова, что там сказаны, были написаны мной). Не хотел бы говорить, что меня тошнило этим сценарием, но примерно так оно и было: я заставлял себя работать каждый день, норма была — минимум четыре страницы. Иногда получалось быстро, иногда сидел по двенадцать часов. Процесс съемок — сплошное счастье. Это как спорт, как вождение машины — ты что-то делаешь сам, и быстро видишь результат. А потом снова пытка — монтаж. У нас было шестьдесят пять рабочих версий. Шестьдесят пять! В общем, мне трудно формулировать. Понимаете, этот фильм — стихотворение. Как можно объяснить стихи? Можно только искать какие-то смыслы, которые на виду или скрыты. Я чувствую, что в сегодняшнем мире есть что-то опасное, и пытаюсь передать это ощущение.
В 1990-е вы перестали снимать кино…
На 17 лет.
Почему?
Потому что я снял фильм, который сделал меня по-настоящему несчастным, — «Фердидурку». После него, я понял, что слишком большое количество компромиссов лишило меня права называться художником. Я что, снимаю кино только ради денег? Решил прерваться на пару лет, прийти в себя. Приходил в себя почти двадцать, но все это время писал картины, что нравилось мне гораздо больше, потому что картина — целиком моя, тут ни с кем не надо сотрудничать. У меня было много выставок, я продавал картины музеям и частным коллекционерам — я чувствовал себя реализовавшимся художником. Я снова почувствовал себя автором, который честен с собой.
Зарифмованная боль. Из романа Витольда Гомбровича «Фердидурка»
Почему роман «Фердидурка» так популярен в Польше?
Гомбрович — великий писатель… Я совершил ужасную ошибку. Вся суть его книги — в языке. Уверен, что не существует адекватных переводов «Фердидурки». А сюжета как такового там нет. Снимая экранизацию, я зачем-то решил делать это на английском, собрал европудинг из актеров — пару французов, шотландца… Брал деньги здесь, брал деньги там. Слишком перед многими пришлось отчитываться. В общем, я был ужасно несчастен.
Почему вы тогда вернулись в кино?
Потому что я абсолютно уверен в своем таланте режиссера.
А зачем вы снимаетесь в чужих фильмах как актер?
Это самые легкие деньги в моей жизни. Лучше, чем продавать картины: с ними мне всегда жалко расставаться — я слишком их люблю.
Читайте также
-
Абсолютно живая картина — Наум Клейман о «Стачке»
-
Субъективный универсум — «Мистическiй Кино-Петербургъ» на «Ленфильме»
-
Алексей Родионов: «Надо работать с неявленным и невидимым»
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
Джульетта и жизнь — «Можно я не буду умирать?» Елены Ласкари
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком