Ольга Калинина
Ольга Калинина

Сказочка


В поселке по имени Поселок, на краю города по имени Город жила-была девочка совсем без имени. Ничья девочка, совсем одна, с напряженным по-волчьи лицом, с длинной челкой. Однажды ярко раскрашенная длинноногая мама приехала и привезла ей волчок — тоже ярко раскрашенный. И стал крутиться этот волчок на краю стола, между светом и темнотой — крутился, крутился, а потом упал. Тут и сказке конец.

Вот такая сказка: алкоголизм, блядство, вульгарность, безотцовщина, полунищета, одна кровать на троих. Равнодушие и злость. Сгущенка, гематоген, бабка, лампа. Кладбище. Грязная, тоскливая история о материнской нелюбви и неправильном детстве, рассказанная чистым голосом за кадром. Чистые цвета: розовая кофта — белый снег, белое молоко — красная кровь, голубое платье — ярко-рыжий шиньон, синие колготки — желтые ножки стола. Красные сапоги — зеленая трава. Даже в милиции — ярко-синие стены. Чистая кожа, ясные глаза. Отчетливые звуки: скрип снега, плеск воды, шаги, шорох снимаемой одежды. Громкие щелчки настольной лампы — «маяка», которым девочка пытается дать сигнал отсутствующей матери. Светло и контрастно — среди могил на кладбище, в комнате, где лежит мертвая бабка. Комната, где месяц пьет мать, — тоже светлая, просторная, полупустая. Какая-то наивность, геометричность съемки: строго фронтально, строго сверху. Профиль, анфас — никакой трехмерности, никакого объема; картинки из детской книжки.

Эта простая, провинциальная, житейская и жуткая история требует, казалось бы, смазанности и серости — но нам показывают ее условно и ярко, в детском пересказе; как сказку.

И было бы совсем не страшно, можно было бы пожать плечами и забыть через полчаса, умей герои говорить. Двух законченных предложений было бы достаточно, чтобы от фильма ничего не осталось. Но нет двух законченных предложений — есть только мучительные повторы, вынимающие душу, тягучие повторы, повторы-заклинания. «И не нужен мне никакой ежик даже, и не нужен мне никакой ежик даже» — монотонно твердит девочка, нелепо давя этого ежика подушкой. И ни за что не поверить, что это по-настоящему, если бы она молчала. Но заклинание срабатывает, и все понятно — да, девочка убила ежика.

Сказка, которую мать рассказывает дочери, лежа голышом на кровати — это главный эпизод, — совершенно невыносима. Тянутся, медленно отходят в темноту слова — «подхожу… подхожу… разворачиваю… палкой так разворачиваю… а там… а там… а там…»; медленно отдвигается в темноту камера, густеет напряжение по обе стороны экрана. Это никакая не сказка — это история происхождения. Только так ее и можно рассказать, только так можно почувствовать ужас ребенка, который наконец понимает, что он чужой, что он волчонок, найденный в мешке на кладбище, одинокий и ненужный.

А потом мама и вовсе бросает девочку, в очередной раз отправившись в погоню за своей жизнью.

Непонятно, сколько прошло лет — наверное, много. Девочка выросла у хромой тетки, но так и осталась волчонком. В ее мыслях (закадровый текст — единственная связная речь в фильме, не дающая сойти с ума от повторов и междометий) — уверенность, что однажды в дверь позвонят, что возвращение состоится. И оно состоялось — только глупо чего-то от него ждать. «Дочки-матери» — это не «отцы и дети»: никто не одумается, не смягчится, немота не пройдет. «Мы не говорили с ней никогда» — звучит за кадром. «И не поговорим» — хочется добавить от себя.

С вернувшейся матери время смыло рыжину, красоту, длинноногость. Краски тускнеют; в финале все-таки появляется грязь, шум, неясность. Камеру трясет, когда дочь в последний раз пытается догнать мать на ночной улице; слабо горят фонари, смешиваются звуки. Тут и сказке конец: вспыхнули фары, упал с края стола волчок.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить