«Сеансу» отвечают — «Посетитель музея»
СЕАНС – 1
Андрей Нуйкин
«Посетитель музея» — больной фильм про больные проблемы. Проблематика, которая там затронута, настолько для нас жизненно важна и еще недооценена, что как раз и побуждает больших художников страстно вклиниваться в этот процесс и пытаться пресечь безответственную беспечность человечества перед лицом катастроф, которые неотвратимо надвигаются. Фильм Лопушанского — включение сирены, тревога. Бесконечные отходы, отбросы цивилизации, по которым, как по пустыне, приходится человеку пробираться. Резервация дебилов — самое страшное, что можно себе представить. В фильме много чисто пластических находок, создающих действительно кошмарное впечатление, что в данном случае и требуется. Много операторских удач, скульптурно решенного материала. Мертвое море, затопившее все культурные центры. Оно плещется у все более высоких точек, угрожая их затопить. Люди, относительно благополучные в этом кошмаре и даже благодушествующие в разговорах о бытовом своем благополучии, — это тоже страшно. Попытка сохранить благополучие на фоне мировой катастрофы выглядит как проявление дебильности человеческой личности. Но почему этот фильм все-таки кажется больным? Не только от больной проблематики. От того, что мы все сейчас больны и к больным проблемам подходим не всегда вполне адекватно. В этом отношении фильм мне представляется очень противоречивым симбиозом авторского фильма-откровения, прозрения, полного искреннего пафоса и боли, и в то же время, да простит мне автор, фильма ужасов. Там торчат уши жанра, который, не будем забывать, создан для развлечения, а не для того, чтобы о чем-то всерьез предупредить человечество. Обращение к религиозности также содержит большое противоречие: человечество подступило к таким этапам перехода в новое качество или к гибели, что саму религиозность сейчас натужно реанимируют. Это не приживается, выглядит искусственным приращением. И оно не спасет человечество вновь, как не спасала религия и прежде. Вот трепетная молитва к Богу, который должен отпустить дебилов. Не очень понятно — почему только дебилов. Всех, похоже, надо отпустить из этого мира, потому что мир больной и выродившийся уже. Но если есть Бог, как он мог допустить? И здесь наша фантазия в страхе замирает перед лицом реальности, которая ждет человечество. Я думаю, что Лопушанский — один из тех людей, которые ответственность за будущее берут на себя и призваны привлекать полусонное сознание человечества к этой проблеме. Отмирание человечества видится настолько ужасным и отвратительным, что, может быть, это — задача вообще непосильная для искусства. Вообще растление не может найти адекватного художественного выражения. Резервация дебилов — одна из ступенек страшного будущего человечества, если оно вовремя не остановится. Можно представить себе и этап чуть попозже: когда и нормальные люди будут находиться в резервации, а дебилы со своей безумной логикой, со своими нечеловеческими страстями и побуждениями окажутся главной силой, господствующей на земном шаре. Такой фильм должен был появиться при всех его внутренних противоречиях.
Андрей Шемякин
«Посетитель музея» — отнюдь не подражание Тарковскому. Оба режиссера размышляют о том, чему уже как минимум две тысячи лет, — о мессианстве и о жертве во спасение человечества. Но можно понять тех критиков, которые не приемлют картину, — слишком велика сила ее визуального воздействия, срабатывает механизм самозашиты. И все же… все же… Константин Лопушанский, на мой взгляд, слишком сосредоточен на экстатических задачах — на изображении последствий гибели материального мира — в ущерб мысли о подлинных причинах духовного ужаса, овладевшего героями фильма. Фильм задуман как задача: «дано — требуется доказать», но вместо действительных доказательств вылезают банальности вроде «зловредного» телевизора или спасательного пояса в соседстве с Писанием, и вот уже апокалиптический антураж начинает восприниматься как внешняя подпорка для еще не прожитого сюжета. Но момент истины есть, он выражен лучшей сценой фильма — сценой праздника веточек, этим отчаянным желанием дебилов найти еще одну единоспасающую идею и выбрать еще одну человеческую жертву. Но это уже не древняя, а вполне сегодняшняя история о том, во что может вылиться всегдашнее противоречие между идеалом и реальностью, если оно осознано нищими духом, которые, боюсь, не блаженны.
Александр Оболенский
Сейчас перед всем человечеством сюит шекспировский сакраментальный вопрос: «быть или не быть?» И этот фильм — философское размышление о том же. Этого наш зритель, к сожалению, не любит. В целом картина производит гнетущее впечатление, но людям ее обязательно надо показывать. И ведь все, что мы видим в фильме — уже не фантастика. Автор, безусловно, хотел заставить людей задуматься. Но наверняка найдутся те, кто захихикает в зале. Увы, это лишь будет подтверждением того, что все подобное может стать реальностью. Несмотря на семидесятилетнее выкорчевывание религии, все мы верующие. Но мне кажется, что сейчас это — опасная тенденция. Вспомните пословицу: «На Бога надейся, а сам не плошай». Вот мы уничтожали веру, но при этом все равно насаждали новую, создавая кумира, нового бога. Не удалось это потому, что в христианской религии Бог себя приносит в жертву. А нашему богу приносились в жертву миллионы людей. А люди сейчас не хотят жертвовать собой. И главный герой фильма не приносит себя в жертву — его приносят. И видно, что это — бессмысленная жертва, ни к чему не ведущая, а герой так же беспомощен, как все остальные. Фильм — слепок с нашей действительности, в нем можно найти любые параллели. Если говорить о религии — то это сегодняшнее увлечение НЛО и прочим, надежда, что прилетят и наведут порядок. И каждый считает, что уж он-то, хороший, останется, а остальных, плохих, уберут. Или, к примеру, дебилы. Они недовольны, они неустроены — и ищут жертву, чтобы ее разорвать и разрядиться. А дальше — ритуалы, жизнь и накопление раздражения до следующего праздника. Так и на сессии: ищут что-то, чем можно пожертвовать. Сегодня это — кооперация. А завтра? Озеро Имандра в городе Апатиты, где я живу, очень похоже на море из фильма. Оно отравлено — те же белесые волны, нельзя ловить рыбу. В предгорье — лунный пейзаж: срытые горы, изъеденные, взорванные. Еще двадцать пять лет назад все было по-другому. А недалеко городок Мончегорск — там все выедено и выжжено кислотными дождями. Сейчас из этих отходящих газов ежедневно собирают целый состав цистерн с серной кислотой! А мы все говорим — дай! Самое страшное — потребительский дух общества, чему немало способствовала наша правящая идеология. Идея всемирного изобилия при коммунизме. Всё — всем. А раз всем, значит и мне… Раньше ведь человеку была больше присуща жертвенность, милосердие. Работали — для детей, воин шел на войну за семью, за род — такова была доминанта общественного развития. А сейчас?
Виктор Матизен
Две поразительные вещи в этом фантастическом по жанру фильме: его абсолютный реализм (ибо небывалое количество уродов, имбецилов и идиотов, представленных на экране, существует в нашей жизни, хотя и скрыто от наших глаз) и то, что отчаянный вопль этого сонма калек — почти неприкрытый крик огромной страны: «Господи, выведи нас отсюда!».
Алексей Герман
Я считаю, что Лопушанский — большой мастер. Мне всегда невероятно интересно смотреть, что он делает. Как он умеет выстроить кадр, как он работает с актерами. Мне стало плохо с сердцем от того, на каком уровне искусства была выполнена в картине «Письма мертвого человека» атомная катастрофа. Я вышел из зала и пил корвалол. Я поставил себя на место этих людей, ощутил, что это могло быть со мной. Это редкость в искусстве. В новой картине — «Посетитель музея» — он свою планку не снизил. А те люди, которые его ругают… Лопушанского не спишешь в убытки, он известный в мире человек, мне только кажется, что его талант (а тут мы имеем дело с большим талантом) только выиграл бы, если бы он сам не писал сценарии. С одной стороны, кажется, что Господь ведет и другой рукой не напишешь, а с другой стороны, почему-то американцы и англичане призывают для этого дела писателей. А поскольку Лопушанский занят Богоискательством, то я думаю, а почему бы ему не снять Библию? То, что хотела бы снять церковь. Думаю, что в этой ситуации он уже не уходил бы ни вправо, ни влево…
Петр Смирнов
Под конец конкурсного показа XVI МКФ я стал изрядно уставать — казалось, что с экрана мне читают некий житейско-психологический роман с одними и теми же действующими лицами — мужчиной и женщиной, настолько озабоченными своими внутренними переживаниями, что им просто некогда взглянуть на мир и задать себе вечный, но нестареющий вопрос: кто мы и куда идем? Не каждый поодиночке, а все мы — человечество. Может быть, поэтому так сильно и мощно прозвучал для меня фильм Константина Лопушанского «Посетитель музея» с его библейскими, надбытовыми проблемами, его апокалипсисным видением грядущего мира. Я не люблю крик, но иногда он нужен, необходим, чтобы очнуться, пробудиться от суеты и монотонности буден, чтобы заставить окружающих содрогнуться, подумать не только о себе, но и о мире, его будущем и, может быть, попробовать что-то исправить в нем. У кино существует множество функций — познавательные, развлекательные, просветительские, я же больше всего ценю в нем то, что потрясает, вышибает меня из привычной жизненной колеи. И судя по тому, что «Посетителю музея» присужден «Серебряный Георгий», жюри фестиваля в данном случае разделяет эту точку зрения.
Анатолий Денисов
Не могу сказать, что меня обуревал ужас. Работая в комитете по экологии, узнаешь вещи более страшные. И я все время воспринимал «Посетителя музея» как фильм про наше общество. Поэтому и религиозная сторона картины не удивляет. Ведь в наших невыносимых условиях как-то надо было жить, и вполне естественным было обращение к религии, мистике. Общество наше было совершенно противоестественно: экономически, политически и нравственно. И просуществовать в нем можно было только со слепой верой во что-то сверхъестественное. В фильме представлены символические мы. Так как с точки зрения нормального человека мы все были сумасшедшими. Исповедовали какой-то бред. И только фанатизм держал нас в рамках этой жизни. Ибо реалии были совершенно противоположны словам. Но массы верили. В фильме мы видим: это будущее. Но, с другой стороны, это наше ближайшее прошлое. Ибо стремление изуродовать, сделать себе подобным того, кто не таков, — было нашим любимым занятием на протяжении десятилетий. И если суммировать, то это своего рода взгляд из будущего в прошлое. «Воспоминание о будущем» — штамп, но весьма подходящий.
Валерия Притуленко
А чем, собственно, интересен мне фильм «Посетитель музея»? Тем, что вопрос, наконец, можно поставить ребром: что же все-таки означает для нашего общественного, а также художественного, сознания образ дебила? («Образ дебила в советском кино», — по-моему, это звучит внушительно.)Скандирование вышеозначенных дебилов: «Выпусти нас отсюда!» — наводит на простую мысль. Это мы с вами, соотечественики!
Михаил Ямпольский
«Посетитель музея» интересен тем, что очень полно и декларативно выражает реальное состояние нашего общественного сознания. В этом контексте фильм является существенным выражением противоречий и болезней нашего общества. Этот фильм также ставит вопрос о том, может ли существовать на экране безобразное, хаотическое без эстетизации. Противоречивость «Посетителя музея» заключается в том, что чудовищный по своим физическим характеристикам мир обработан по законам эстетики. Закопченные окна домов, красный апокалиптический свет и прочее накладывают эстетический глянец на происходящее. Перед нами чудовищная свалка цивилизации, которой художник если и не любуется, то превращает ее в эстетический объект. Вопрос, возникающий в результате, — вопрос о том, как показывать антиэстетический мир в художественном тексте, не подвергая его эстетической лессировке. И, наконец, в фильме отчетливо проступает оппозиция между высокой, духовной культурой, олицетворяемой музеем и религией, материальной культурой в виде деградировавшей до стадии свалки цивилизацией. В каком-то смысле фильм разделяет характерное для нашего общества представление о том, что экологическая катастрофа, катастрофа нашей цивилизации в целом, является результатом духовного упадка человечества. Не случайно люди на метеостанции так декларативно материалистичны. Думаю, что это представление является плодом заблуждения. Как показывает опыт Западной цивилизации, нормальное материальное существование связано не столько с духовным откровением, сколько с добросовестным рациональным трудом. Сомневаюсь, что любая инъекция экзальтированной духовности способна навести порядок в окружающем нас мире. Поэтому оппозиция «материальная цивилизация — духовная культура» представляется мне отчасти ложной. Как бы отчаянно ни молились мы на руинах, они не превратятся от этого в цветущий сад. В этом фильме для меня есть три интересных момента. Это — попытка сделать откровенно религиозное кино. Если взять то, что для меня является классикой религиозного кино, — Дрейера или Росселини, то оно связано с глубоко интимным опытом человека, и ощущение Бога рождается в результате открытия человеком светлой, гармонической, даже если она трагическая, стороны жизни. Я думаю вообще, что Бог может явиться в жизненном опыте и искусстве как некое приобщение к свету, недаром так важен свет в фильмах Дрейера. Фильм Лопушанского весь насквозь пронизан религиозной символикой — но очень далек от проникновения во внутренний мир человека и абсолютно лишен присутствия светлого, обнадеживающего начала, которое для меня связывается с Богом. Поэтому фильм со всеми внешними характеристиками религиозно-метафизической драмы, с ее символикой, каждым своим кадром декларирует смерть Бога, его отсутствие в этом мире, полную безнадежность. Думаю, что этим он как раз отражает парадоксы нашего современного религиозного сознания, которое характеризуется тягой к религиозным спекуляциям в мире, полностью лишенном Бога.
