Невозможные миры: Самурай Джек, матрешка и топор
Самурай Джек, эпизод 1, сезон 1. Создатель Дженнди Тартаковски. 2001-2004
В 1966 году американец Джеймс Биллингтон написал книжку «Икона и топор», сделавшую его знаменитым. С пафосным подзаголовком — «Опыт истолкования русской культуры». Очень толстую. Читать ее увлекательно, хотя содержание более или менее понятно из заголовка — вся книга про загадочную русскую душу, внутри которой не столько даже дьявол с богом борются, сколько высокая духовность с тягой к насилию, все сокрушающему. Ну, то есть, все-таки, дьявол с богом.
А в 1977 году бежал вместе с семьей в Америку из России стоматолог Борис Тартаковский. Выбрал свободу, как это тогда называлось. За себя и за прочих домочадцев, включая сына, семилетнего Геннадия Борисовича.
Да, разумеется, связи между этими двумя событиями никакой нет.
Геннадий обжился на новой родине, в детстве увлекся комиксами, а в возрасте более зрелом начал рисовать, снимать и продюсировать мультфильмы. А, да, и превратился из Геннадия в какого-то невообразимого Дженнди. Хотя любим мы его, конечно, не за это.
Любим мы его как раз за мультфильмы, из которых главный — «Самурай Джек».
Если просто пересказать сюжет бесконечного сериала — четыре года, 52 эпизода, — не видевший «Джека» человек, пожалуй, и не поймет, почему «Джек» — шедевр. Кстати, да, «Джек» — шедевр. Итак, сюжет: в средневековой Японии некий владетельный князь, обладатель волшебного меча, побеждает злого и похожего отдаленно на нефтяной фонтан колдуна Аку. Через некоторое время Аку берет реванш. Сам князь уже стар, и бой проигрывает, но успевает спасти сына. Сын растет, учится боевым искусствам всех стран и народов, находит папашин меч и почти уже убивает Аку, однако тот успевает зашвырнуть молодого самурая в будущее. В будущем Аку царит над разнообразными мирами безраздельно. По этим мирам самурай и бродит, встречаясь со странными существами и чудовищами, в поиске портала, чтобы вернуться в прошлое и довершить начатое. Порталов этих, кстати, в будущем полно, но в каждой серии Джек (так его прозвали во втором эпизоде местные зооморфные гопники) оказывается перед выбором — сделать доброе дело либо немедленно бежать к порталу. Выбирает он, разумеется, доброе кровавое дело, из-за чего к порталу вовремя не успевает. В следующей серии — новый портал и новые муки выбора. И так 52 раза.
В общем, по всему выходит — тоскливое должно получиться кино. Но нет. Потому что Тартаковский — гений. Те самые миры, по которым бродит Джек, — невероятны и уместны одновременно. Наверное, это и есть те самые «возможные миры», о которых некогда старина Лейбниц рассуждал. Они естественны в своей чудесатости. Они должны где-то быть. Они такими и должны где-то быть. Их изобретатель не повторяется и производит миры эти безо всякой натуги. Как положено тому, кто творит миры. Успевая продумать каждую деталь и приспособить небывалое население к небывалым ландшафтам так, как никакому Дарвину не снилось.
Можно даже не пытаться угадать, куда занесет Джека нелегкая в следующей серии. Иные планеты, где растут из земли дома-грибы, подводные города, пустыни, джунгли, промерзшие горы… Достаточно просто любоваться, не думая, что в новом мире будет делать привычный герой. Тем более, что тут и думать не о чем: покромсает волшебным мечом очередных представителей мирового зла, спасет всех сирых с убогими, и уйдет вдаль, опоздав в который раз вернуться в прошлое.
И, конечно, Тартаковский умудрился средствами сугубо визуальными спародировать почти все жанры массового кино — от слюнявого фэнтези про фей с крылышками до старого доброго вестерна. Но это уже вроде приправ для гурманов, которым основное блюдо покажется пресным. Хотя оно, конечно, не покажется.
Однако я, как ни странно, потратив кучу слов, сказал (пока) совсем не о том, о чем сказать собирался. И Биллингтон в начале упомянут не случайно. Икона и топор, напомню, балансирование между духовностью и насилием, ну и как положено серьезному ученому — с кучей подтверждающих главную мысль ссылок на источники.
Но дело вот в чем. Мы, дети стыдных лет России, лучше других знаем, что нет никакого балансирования, и конфликта никакого нет. Наша духовность — лучшая опора нашей тяге к насилию. Мы, может, потому и рвемся в суглинок серый средней полосы друг друга вколачивать, не говоря о посторонних, потому что духовность из нас так и прет во все стороны. Ей в нас тесно, и она диктует способы диалога со всеми прочими, бездуховными. Топор, — вот что хочу я с некоторым опозданием сказать по поводу Биллингтона — вещь, конечно, нужная, но иконой тоже можно оппоненту по голове его никчемной неслабо съездить. Ну, если, допустим, топора под рукой не окажется. Или просто красоты жеста ради.
В русской литературе (не в американской же, тоже, лезут нас духовности учить, иконы наши пачкают и топоры тупят) нет-нет да и попадаются такие фразы, простые и емкие, которые уже на уровне фонетики русскому человеку душу царапают. Их немного, таких фраз, но они есть. В них все. И закон наш, и пророки наши.
Держиморда поехал на пожарной трубе, допустим. Или — в Англии ружья кирпичом не чистят. Или даже — опять Англия, что ж такое — в Англии делают хорошие чемоданы, а в России зато хороши пословицы.
Так вот, Тартаковски первую родину не совсем забыл, и сумел в десятисекундном эпизоде, средствами, ему доступными, невербальными, то есть, выстроить еще одну такую фразу.
В самом начале сериала, как выше уже упоминалось, Джек, который еще даже и не Джек, изучает боевые искусства. Ниндзя с сюрикенами, дзюдо, каратэ, греко-римская борьба, чуть ли не капоэйра.
И вдруг оказывается он в России. Фоном — что-то вроде собора Василия Блаженного, мастером — бородатый человек в красной рубашке и смазных сапогах. И учит он Джека метать топор в матрешку. Аккуратно так. Чтобы одну расколов, других не задеть.
Здесь — и наши споры об особом нашем пути, и сам наш особый путь, бессмысленный, зато прекрасный, и топор. И вместо иконы — это как-то честнее, — матрешка.
Хотя в соборе, который фоном, иконы тоже наверняка имеются.
Все-таки, если человек в России родился, никакая Америка его до конца испортить не сможет.
