Сад расходящихся тропок
СЕАНС – 47/48
Мужчина средних лет обживает камеру. Камера маленькая, но выглядит неплохо. Одиночка, три на два с половиной метра. Его привезли сюда сегодня с маленькой группой заключенных. Стол, койка, стул, полочка с вешалкой в углу. Окошко в двери, маленькое окно во двор: высоко, но достать и даже выглянуть — можно. Вместо стекла — коричневый целлулоид.
«Надо было попросить свидания с женой до переезда сюда. Теперь ей слишком далеко добираться. Дурак», — думает он. С собой у него фотографии детей и открытка с видом Акрополя. Их он скоро повесит на стену. Первое знакомство с помещением состоялось. Коридор, двор, другие камеры он рассмотрит позже, а пока пусть утихнет волнение после долгой дороги.
Верна ли была линия защиты? Ведь он получил самый длинный срок, не считая пожизненного; почти всем остальным досталось меньше. Троих даже отпустили! С другой стороны, половину его подельников уже повесили. «Может, можно было отыграть еще? Вроде бы и судьи были снисходительны. Правда, не все. Возможно, потом срок сократят: ходатайства, досрочное освобождение. Пока об этом рано думать, конечно. Ужасно долгий путь. Ужин принесли. Неплохо, неплохо. Посмотрим, что будет дальше. Нужно придумать, как бы здесь не спятить. Интересно, какая тут библиотека? И есть ли она? Ладно, ладно, это завтра, скоро свет погасят. Одеяло холодное. Хорошо хоть топят».
* * *
В семье архитектора, в Мангейме, в 1905 году родился мальчик. Семья принадлежала к верхушке местного общества и была зажиточной: владела недвижимостью, торговым домом и, в общем, преуспевала. В фамильном особняке — целый штат прислуги. Отец семейства — самый модный архитектор города. Детям не разрешалось пользоваться парадной лестницей, играть на улице и в парках, а дружба с ровесниками из низших сословий сурово порицалась. Революция не очень сильно расстроила дела — разве что пришлось переехать в загородный дом, поскольку снабжение в городе значительно ухудшилось. Мальчик рос и неплохо учился, хотя и отличался мечтательностью. К старшим классам он выбился в лучшие ученики и начал строить планы на будущее. Сочетание прекрасных способностей к математике и романтического склада характера могло бы подтолкнуть его к карьере ученого, однако отец убедил юношу, что в непростые времена нужна более надежная работа. И юноша поступил в Высшую техническую школу в Карлсруэ.
* * *
Архитектура империй никогда не оставляет человека равнодушным. Благо в распоряжении империй обычно есть средства, о которых небольшим государствам остается только мечтать. Размах строительства в небольшом государстве, напротив, может вызывать только иронию.
Величественные архитектурные сооружения, как правило, пробуждают чувство волшебного, сказочного, но вместе с тем и подавляют человека, указывая ему на его ничтожность. Однако денежные ресурсы, строительные материалы и силы людей не безграничны. Когда масштаб задуманного превосходит все разумные пределы, проект естественным образом остается лишь на бумаге. Кипы чертежей и роскошные модели таких многообещающих и как будто бы уже реальных проспектов, башен и куполов будоражат воображение потомков.
Так в основании самой жестокой тирании обнаруживаются наивные, детские черты.
* * *
Что бы посадить в саду? Зря в прошлом году сорняки закопали — теперь опять лезут. Нужна какая-нибудь книжка про садоводство. Хотя Нейрат почему-то лучше всех разбирается в этом деле, он и подскажет. Грядки, все копают грядки. Овощеводы! Навоз сгружают. Повезло с погодой. Может, цветы? Разрешат цветы или нет?
Некоторые отказываются работать — кто-то отлынивает, кто-то болен. Мужчина настойчиво продолжает сажать, полоть, разравнивать землю. Это спасает его от безумия бездеятельной и бессобытийной жизни. Повезло! Охранники удивлены его самоотдачей и разрешают ему гулять подольше.
* * *
Юноша учится в университете. По выходным с девушкой и друзьями отправляется в походы. Дальние пешие прогулки нелегки, зато как прекрасны горные пейзажи! Город далеко, его соблазны и лихорадочная жизнь на фоне величественных горных вершин и расщелин кажутся такими мелочными. Политика — тоже. Родители присылают деньги на жизнь, их хватает, даже несмотря на ужасную инфляцию.
Юноша перебирается в Высшую техническую школу Берлина и там находит себе учителя. Это профессор Тессенов, без радости встретивший наступление промышленного века и противопоставивший его бездушности ремесло и ценности простой человеческой жизни. Юноша поддерживает профессора всей душой, мечтает стать его первым учеником, а в будущем — ассистентом. Вскоре все это осуществляется: он любимый ученик Тессенова, он защищает диплом, он получает должность ассистента и постоянное жалованье. С радостью преподает, правит студенческие проекты, когда профессор отсутствует. Студенты любят его, ведь он всего на несколько лет их старше. Обретя независимость, он, наконец, может позволить себе жениться. Только вот заказов почти нет.
Тем временем политические споры захлестывают даже институтские аудитории. Большинство студентов поддерживает национал-социалистов: ремесленный дух простоты Тессенова незаметно для пожилого профессора утверждает его учеников в вере в кровь и почву. Они увлекают своего молодого преподавателя на митинг, где тот впервые видит предводителя национал-социалистической партии.
* * *
В большинстве стран Европы архитектура, восходящая к традициям классической древности, всегда была в собственности правящей элиты. Народная архитектура часто заимствовала отдельные приемы классического строя, но преимущественно опиралась на местные материалы: камень, дерево, кирпич — и традиционную технологию строительства — фахверк. Романтизм нашел особую прелесть в сельском уединении, в видимой простоте форм народной архитектуры и ясной строительной мысли ее создателей, которым было мало дела до общественных условностей — что в быту, что в зодчестве. Позже именно народная архитектура стала источником вдохновения и опорой для национального чувства — особенно в северной Европе, за удаленностью от классической античности и по причине климата. Однако народная архитектура никогда не служила идее демонстрации национальной идентичности или национального превосходства, ибо она сама и была живым примером этой идентичности.
В результате последовательного развития архитектура национального романтизма естественным образом превратилась в декоративное искусство, не лишенное, правда, оригинальности. При всей сложности, при всей тщательности деталировки она была бесконечно далека от действительно народного искусства, рождавшегося из местных строительных традиций и жизненного уклада. Простая жизнь плохо приспосабливается к придворным церемониям, каким бы формам государственного и экономического устройства те ни сопутствовали.
* * *
Молодой человек поражен ясными и простыми мыслями лидера национал-социалистов. Тот, кажется, совершенно точно знает, как быть, как жить, как добиться процветания. А архитектор — это существо, зависимое от процветания. Вся его деятельность направлена на обустройство человека в мире.
Несмотря на аполитичность, юноша вступает в партию: новые знакомства, небольшие задания. В партии он редкий представитель средней буржуазии. Партийные поручения не нарушают привычного уклада преподавательской жизни. Кое-какие средства поступают от семейных доходных домов. Но снижение ассистентской ставки служит сигналом к тому, что пора перебраться в родной Мангейм и заняться серьезной архитектурной деятельностью. Они с женой переезжают, но толку мало: работы по-прежнему нет.
Молодой человек проездом в Берлине. Там идут выборы в Рейхстаг. Он участвует в предвыборной кампании: у него есть автомобиль, и он берется развозить листовки — выполняет обязанности курьера. За несколько часов до отъезда ему звонит знакомый партийный функционер. Архитектор получает заказ на перестройку партийного дома в Берлине.
* * *
Он засовывает в ботинок исписанные листки туалетной бумаги. Сегодня их почти двадцать — давно не было так много. Поведение охранников непредсказуемо: то они приветливы, то сварливы. Вечно трясешься — вдруг кто поймает с поличным. Как неудобно ходить! Только бы никто не заметил, что я прихрамываю. Итак, на прогулку! Ну, пойдем. А, вот и он. Смотрит на меня подозрительно. Сейчас, сейчас… За орешником нас, кажется, не видно. Быстрее, проклятый шнурок! Уфф. Интересно — это все их беспечность, тупость, лень или… заговор? Неужели никто до сих пор не понял, что у всех нас есть связные среди охраны? Или закрывают глаза? С другой стороны, какая разница? Глупости все это. О, скворец. Интересно, сколько я уже сделал кругов по этой дорожке?
* * *
Молодой человек выполняет партийный заказ. Потом другой, третий. Он на хорошем счету. Он даже позволяет себе критиковать слабые проекты и получает очередное задание — оформить партийный митинг. Для местного начальства его идеи слишком смелы, проект нужно утвердить в Берлине. В кабинете своей маленькой квартиры лидер партии изучает какие-то бумаги. Он мельком просматривает проект и ставит свою подпись. Все это занимает не больше двух минут.
Вождь становится канцлером. Молодой человек продолжает получать заказы от партии, работа кипит, ничто кроме этого его не интересует. Квартира канцлера требует ремонта. Реконструкцию выполняет известный мюнхенский зодчий Пауль Троост, а молодого талантливого архитектора привлекают к проекту для надзора за работами. Заказчик встречается с ним на строительной площадке. «Альберт Шпеер», — представляется Альберт Шпеер. «Я вас помню», — отвечает Гитлер.
* * *
В индустриальную эпоху профессия архитектора утратила былое значение. Точнее, оно сильно изменилось. Раньше архитектор был человеком знания, он владел тайной возведения зданий, он умел обустраивать мир. В конце XIX века, с появлением новых материалов и технологий, развитием точных наук и началом массового распространения готовых изделий, архитекторов стали теснить инженеры и дизайнеры промышленных концернов.
Вы считаете, что чего-то добились? Это эффектно, и всё
В монументальных постройках прошлого многие архитекторы, вынужденные отступить перед агрессивной атакой дизайна, увидели вечное, традиционное искусство, вырастающее из самых недр питаемой соками земли жизни — в противовес легковесному, скоротечному настоящему.
Но технологии, упрощавшие возведение величественных зданий, продолжали множиться, и роль архитектора постепенно свелась к роли декоратора. Декорировали все что угодно, даже пустоту.
Монументальность — всегда зрительное впечатление. Национальная архитектура никогда не знала дворцов такого масштаба — дворцов, предназначенных для партийных съездов. Шпееру приходится сочинить ордер — вероятно, что-то подобное строили бы древние германцы, будь у них возможности Римской империи и ее амбиции.
«Вы считаете, что чего-то добились? Это эффектно, и всё», — говорит Тессенов, глядя на проекты своего бывшего ассистента.
* * *
Молодой человек становится правой рукой вождя. Рукой, которой Гитлер строит будущее своей страны. Проектирование квартир и домов остается в прошлом, ему на смену приходят крупные государственные заказы: широкие проспекты, гигантские площади. Шпеера осеняет «теория ценности руин»: значительные сооружения следует возводить так, чтобы их руины могли через века донести до потомков мысль о былом величии.
Проектов становится все больше, реализовать удается все меньше — размах таков, что на осуществление задуманного уйдут десятилетия. Архитектор и вождь рассматривают макет столицы, для которой потребуется государство значительно большее, чем то, что у них есть. Начинается война.
Деревья не выходят, как всегда. Тоже мне художник! Надо полегче немного. Или вот камни усилить? Фигура зато хороша. Чуть только голову подтонировать, а складки на одежде сделать глубже. Ага, так, так, голова в тени. А что же делать с небом? Ну вот, чуть подправить облако — немного тона сверху. Ладно, потом. Лучше капителью займусь, она пока какая-то ватная. Хм-м.
Мужчина рисует карандашом. Получается не очень. Романтический вид. Плакальщица или просто скорбная фигура, горный пейзаж, руины храма. Определенно греческого.
* * *
Время архитектуры приходит с окончанием войны: возводятся мемориалы павшим и триумфальные арки, строятся новые города, восстанавливаются старые. На войне архитекторы не нужны. Во время наступления — особенно.
Молодой архитектор вождя продолжает сочинять монументы, прославляющие величие будущих побед, и проектирует оборонительные сооружения, когда в банальной авиакатастрофе гибнет министр вооружений доктор Тодт. Времени на размышление молодому человеку не дают — его организаторские способности должны послужить победе, после которой он снова сможет вернуться к архитектуре. Шпеера назначают министром вооружений. Он полностью перестраивает систему производства, минимизирует издержки, оптимизирует использование мощностей; в планах — объединение промышленных ресурсов всех стран, находящихся под властью империи. Объем выпуска продукции растет с немыслимой скоростью, война продолжается еще три с лишним года.
* * *
Что такое соблазн? Где пролегает граница между безразличием и сделкой с совестью? И есть ли она? Как определить, когда вдохновенный труд на благо отчизны превращается в безумие? И есть ли возможность вернуться к прежней жизни для человека, отравленного безрассудной деятельностью?
Искусство не прощает безволия
Однажды Шпеер сравнил себя с Фаустом — вероятно, хотел поэтизировать свою историю. Если смотреть правде в глаза, Фаустом он не был, как не был злым духом его Мефистофель. Идеальным заказчиком и единомышленником в искусстве — был. Но Шпееру не понадобилось отдавать душу в обмен на успех и дружбу с лидером нации. Точнее, условия сделки были оглашены постфактум, когда пришло время платить по счетам. Даже спустя много лет Шпеер без конца пытался оправдать своего соратника и понять, где была допущена ошибка, которая привела к краху всех замыслов. Профессиональная этика полностью заменила ему и представления о добре и зле, и художественный вкус.
Архитектор не может быть счастлив одними мечтами, как бы прекрасны они ни были.
Шпееру удалось построить совсем немного — а сохранилось и того меньше. Впоследствии он говорил, что лучшим его проектом был самый эфемерный — купол из лучей ста пятидесяти прожекторов на стадионе в Нюрнберге. Он всегда был архитектором мечты — своей и Гитлера. Просто не заметил, как из художника и строителя превратился в управленца, когда его оторвали от этой мечты и поставили в строй. Он все еще надеялся, что служба — лишь недолгая остановка на пути к величию, сопоставимому с величием древних. Но это был его последний взлет. Искусство не прощает безволия.
* * *
Молодой человек превращается в мужчину. Мечты о прекрасном вытеснены конторскими заботами и метаниями по промышленным объектам. У него шестеро детей, но Рождество он встречает на военном заводе с рабочими и вместо подарков покупает вино и сигареты. Конец уже близок, и молодой человек знает, что его вождь — обезумевший лжец. Но до конца остается ему верен.
Они прощаются в глубоком бункере. Спустя несколько месяцев Шпеера арестуют, он предстанет перед судом. Его преступление заключается в том, чего он даже не заметил: на его заводах работали пленные. Да они же везде работали! Вину он признает и будет приговорен к двадцати годам заключения. Русские настаивают на расстреле — впрочем, они всегда настаивают на расстреле. Шпеера вместе с шестью другими осужденными отправляют в Берлин — туда, где началась история его службы и где она должна завершиться.
* * *
Сколько, интересно, метров в этой дорожке? Надо узнать. Посмотреть, сколько сантиметров в моей подошве и завтра измерить. Удивительно, что я не догадался раньше — можно представить себе, что идешь из Берлина в Гейдельберг. Как Людвиг Баварский. Надо выяснить, сколько тот прошел километров.
Заключенный год за годом ходит кругами. Дойдет до Гейдельберга, потом до Рима. Дойдет до Стамбула и Кабула, повернет на Пекин. Перейдет по льду Берингов пролив и по Восточному побережью достигнет Мексики. Единственный немецкий солдат, дошедший до Америки, — кругами по тюремному саду.
