На нейтральной полосе
Когда фельдфебель Штайнер в «Железном кресте», не глядя, отбрасывал дымящийся автоматный рожок, и тот вдруг начинал плыть по воздуху параллельно пыльной траве — этих растянутых в бесконечность секунд (всего двух или трех, кажется) хватало, чтобы уяснить решительно все, что режиссер Пекинпа знал и понимал про жизнь-за-минуту-до-смерти — а заодно и все то, чего режиссер Пекинпа не мог понимать и знать, ибо полк, где он служил, в свое время так и не высадился в Нормандии.
Сходный пространственно-временной кисель — момент истины, расчерченный на клетки, как пресловутое «время пули» в «Матрице», или прыжок с дерева в лоб налетающему локомотиву, который герои датского литератора Хега практиковали с целью научиться понимать механику времени, — устраивает и Дмитрий Месхиев в самом начале «Своих». Когда людей, чьи лица мы не успели толком разглядеть, внезапная пулеметная очередь застает над молоком, перловой кашей и скучной военной бухгалтерией, нас заставляют почувствовать это в невозможных подробностях, в мельчайших деталях — ровный пасмурный свет, разрываемую пулями ткань гимнастерок, молоко, льющееся со стола, теплое дерево, разлетающееся в щепки.
Как и в случае с тем рожком от «шмайсера», тут не надо ничего добавлять — так в прозу жизни входит поэзия смерти, так нормальный теплый человек с изумлением и оторопью, будто только что со сна, смотрит в изумлении, как красиво и страшно приходит в движение на диво отлаженный и совершенно безжалостный механизм — смотрит и не находит сил пошевелиться.
Немцев, которые за считанные минуты умело и слаженно изничтожают сонный красноармейский штаб (тем давая повод ко всей случающейся в фильме истории), к слову, не так уж много — их ровно столько, сколько нужно, чтоб те немногие, кому удалось стряхнуть с себя предсмертное оцепенение, начали не отстреливаться, а рвать с себя знаки отличия.
Первые пять минут месхиевского фильма достойны пересказа или, если угодно, разбора, куда в большей степени, чем следующий за ними полуторачасовой военно-сельский триллер. Хотя эта история про репрезентативную тройку беглецов — рядового, чекиста и еврея-политрука, которые прячутся на сеновале у могучего кулака-коллаборациониста, кашляют от сырости, разыгрывают характерные скетчи и волнуются на тему «предаст — не предаст» — большей частью пристойно написана, почти всегда хорошо снята и срежиссирована, а сыграна местами и вовсе отменно. Однако выдающийся зачин по итогам оказывается не только главным достижением «Своих», но и их главной погибелью. Не будь первые пять минут так бескомпромиссно хороши, спрос с остальных был бы не в пример мягче, и конечный вывод оказался бы, наверно, таков: неровный, но безусловно талантливый режиссер обрел, наконец, твердую почву под ногами — снял достойную, честную, а в чем-то даже и смелую картину о войне. Не выходит. И дело тут не только в качестве драматургии и не в стремительно снижающемся от начала к концу градусе визуального упоения. Просто этим своим рапидом, этим рассеянным светом, этой странной меланхолией, с которой он хореографирует бойню — Месхиев, как ни крути, заявил о своей способности на что-то большее, лишил себя права на добротную костюмированную посредственность, да и на безыдейную, чисто жанровую, историю тоже.
Случайно ли у него получилось так, из простого стремления к красивости, или же вследствие чисто ученического реверанса тому же, допустим, Пекинпа (что вероятно: «Свои» несколько раз расшаркиваются перед Германом, а позже делают изрядный сюжетный крюк, кажется, лишь затем, чтоб можно было пустить немецкий мотоциклет под откос тем же манером, каким кувыркалась карета в «Чужом среди своих») — это, в сущности, не так важно. Вольно ли, неумышленно ли, режиссер дает нам понять, что ему есть что сказать и, соответственно, должен сказать хоть что-то.
Когда Месхиева хотят похвалить, его чаще всего хвалят не вполне точным словом «профессионал», подразумевая, видимо, не столько его сугубо ремесленные способности, сколько редкое у нас понимание кино как чего-то большего, нежели переснятый на пленку текст или набор взаимозацепленных шестеренок. Месхиев — из тех немногих у нас, кто верит в жизненную необходимость пусть простенькой, пусть механической, но все-таки магии, кто понимает, что кино может получиться лишь в результате некоего качественного скачка, алхимической реакции, добиваться которой пытается опытным путем. Отсюда его не всегда суразные, но вдумчивые эксперименты с цветовой шкалой, которые в «Дневнике камикадзе» резали глаз, а в «Своих» начинают наконец давать какой-то результат. Отсюда его тяга к камерной драматургии — простым схемам с одним-двумя неизвестными.
Режиссеру с такими герметическими устремлениями и методами, если уж на то пошло, совершенно не нужно было браться за фильм под названием «Свои» — пусть война, пусть кулаки и чекисты, но это четырехбуквенное, трудно переводимое на английский слово обязывает к чему-то большему, нежели крупные планы хороших артистов. Ввязавшись в трудное, и более чем нужное сегодня, дело прояснения базовых понятий, Месхиев не умеет да, наверно, и не слишком тщится что-то прояснить. Он, как написали бы прежде, «затрагивает темы» со смелостью, которая сделала бы честь мосфильмовскому бунтарю постоттепельных лет, но которая сегодня производит маловразумительное впечатление. Как слово «свои» на заглавном титре все не решит, каким ему быть — красным или белым, как цветовая гамма все время плавает от сепии до декоративной пастельной раскраски, будто режиссер боится того пафоса и ответственности, к которому обяжет его чистое ч/б — так и сам фильм застывает на нейтральной полосе между жанрами, имея хороший шанс получить по пуле с обеих сторон линии фронта.
Читайте также
-
Школа: «Звезда» Анны Меликян — Смертельно свободна
-
Не доехать до конца — «Мы тебя везде ищем» Сергея Карпова
-
Слово. Изображение. Действие — Из мастер-класса Александра Сокурова
-
2024: Кино из комнаты — Итоги Павла Пугачева
-
Десять лет без войны — «Возвращение Одиссея» Уберто Пазолини
-
Высшие формы — «Спасибо, мама!» Анны Хорошко