Сеанс реального — «Встреча. Дневник» Анатолия Бердюгина
Сегодня в «Сеансе реального» — фильм про сложные отношения отца и дочери и рассказ режиссера о столь же непростых отношениях с документальным кино, слезах на рекордере и возможности найти родных где угодно.
Я не думал заниматься кино. Я родился на Урале в небольшом городке Ирбит, мечтал стать юристом, после школы поступил в юридическую академию в Екатеринбурге по специальности «Международные отношения и право», но со второго курса начал писать электронную музыку, увлекся авторским кино и понял, что юристом быть не хочу.
После завершения академии я переехал в Петербург и какое-то время искал, чем заняться. Появилось желание попробовать что-то снимать, но как, что, с чего начать — я не понимал. В 2008 году, с одной стороны, абсолютно случайно, с другой — исходя из своего стремления, я попал реквизитором на проект «Дау» и начал работать в большом кино. Мне везло, потому что я попадал на картины известных или интересных мне режиссеров. Работал реквизитором на «Утомленных солнцем 2» Никита Михалкова и «Я тоже хочу» Алексея Балабанова, в административной группе фильмов «Роль» Константина Лопушанского и «Фауст» Александра Сокурова. Затем стал вторым режиссером: «Теснота» и «Дылда» Кантемира Балагова, «Софичка» и «Разжимая кулаки» Киры Коваленко, «Глубокие реки» и «Мама, я дома» Владимира Битокова. «Софичку» я также монтировал.
Александр Николаевич Сокуров тогда организовал свой фонд «Пример интонации». Я к этому времени снял свою вторую игровую короткометражку «Мизансцена 2.11», которая ему понравилась, и фонд профинансировал ее постпродакшн. Я писал сценарии полнометражных фильмов и думал только об игровом кино, никогда о документальном.
В 2019 году я случайно познакомился с психотерапевтом Аглаей Датешидзе, через какое-то время она предложила мне снять документальный фильм про психологический лагерь «Соприкосновение». Когда я туда приехал, я столкнулся с тем, что люди, естественно, не готовы, чтобы их снимали во время практик, где с ними происходят разные глубокие процессы. Я сделал сюжет в классическом репортажном стиле, но понял, что не передал то, что там происходит, и эту задачу для себя не закрыл. Поэтому когда Аглая на следующий год снова предложила снять фильм о лагере, я согласился.
Понимая, что камера будет сковывать людей, я придумал новый для себя метод. Помимо съемки материала в конце каждого дня я записывал аудиоинтервью с некоторыми участниками. Когда записываешь на диктофон, беседа развивается естественно, люди гораздо глубже раскрываются и охотнее рассказывают о себе. У меня была идея попробовать передать в документальном кино поток сознания в стиле условного Терренса Малика, но мы не сочиняем тексты заранее, а записываем на месте и потом сводим с изображением. Так получился фильм «Танец соприкосновения».
«Вы сегодня поссорились. Что вы думаете об этом?»
Аглае оба фильма понравились, и она предложила сделать кино про ее отца. Я ничего про него не знал, но подумал «давай попробуем». Несколько дней подряд я брал интервью у него и у Аглаи, и в какой-то момент понял, что мне не очень интересно делать фильм-портрет актера и педагога Кирилла Леонидовича Датешидзе, а гораздо интереснее снять историю очень непростых отношений отца и дочери. Аглаю это не испугало, и она сказала «окей».
Мы поехали на литературное кладбище, где Кирилл Леонидович любил гулять. Я заснял радостную прогулку отца и дочери (этот материал не вошел в фильм), а после съемки отвел каждого в сторону и записал с ними аудио. Я задавал очень простой вопрос: «Сейчас вы ходили, разговаривали друг с другом. А что ты на самом деле думала и чувствовала?» Вскрылся зазор видимого и скрываемого. Кирилл Леонидович думал немного другое, а Аглая — категорически другое, чем то, что она показывала на камеру.
После съемки мы поехали перекусить, и между ними произошел важный, не очень приятный разговор, в котором озвучилось то, что было внутри, обнажилась травма, которую Аглая до сих пор переживала, и они начали это между собой обсуждать. К сожалению, это не зафиксировано, но примерно то же отец и дочь говорят в конце фильма — о невозможности встречи.
Я искал форму, в которой можно было бы рассказать историю их отношений. При каком процессе мы можем за этим наблюдать? В то время Глаша занималась восстановлением родового дерева и даже наняла специального человека, который с этим помогал. Как-то она поделилась, что хотела бы поехать в Грузию и встретиться там с дальними родственниками, которых Аглая и Кирилл Леонидович не знали. И у меня все сложилось: эта поездка — роуд-муви, в котором их отношения могут раскрыться. В тот момент Аглая была беременна, и получилась бы такая встреча настоящего, прошлого и будущего одного рода. Но из-за сильной коронавирусной инфекции у Аглаи случился выкидыш (впоследствии эта травма проявилась в эпизоде с люлькой). Поездку пришлось отложить.
Слезы падали на рекордер, и она боялась, что техника сломается
Через некоторое время после этого у Кирилла Леонидовича случился микроинсульт. Но он все же решил поехать. Это был важный шаг с его стороны. Как говорит Глаша, если бы отец не любил свою дочь, он бы после инсульта, конечно, никуда не поехал.
Съемочная группа состояла из двух человек: я за камерой и моя супруга Аня, которая отвечала за звук. Аня не звукорежиссер, но у нас не было каких-то сложных задач, я объяснил, за чем нужно следить и на что обращать внимание. Что касается творческих вопросов, тут со стороны Глаши было полное доверие и никакого контроля. Ничего не цензурировалось, за что я ей очень благодарен.
Первый день в Тбилиси был похож на туристическое хоум-видео — мы ездим по разным местам, смотрим, фотографируем, иногда о чем-то философски размышляем. На второй день произошла замечательная история с алычой, которая проявила конфликт отца и дочери. Было удивительно видеть, как опытный психотерапевт становится маленькой сверхэмоциональной девочкой. Эта история их так сильно задела, что какое-то время Аглая с Кириллом Леонидовичем старались не общаться, и все их контактирование шло через нас. Но постепенно они снова начали разговаривать.
В какой-то момент уже никто не узнавал, родственники ли они на самом деле
Сеансы аудиозаписи были ежедневными. Вечером я приходил к каждому в номер с зум-микрофоном, задавал вопросы. У Кирилла Леонидовича было много философских размышлений о себе, он все время уходил в сторону от того, что происходило и что он чувствовал. Приходилось немного направлять, конкретизировать: «Вы сегодня поссорились. Что вы думаете об этом?», и так по событиям дня.
На протяжении съемок было очень много удач, того, что происходило незапланированно. Изначально мы собирались только в Тбилиси и Рачу. Но в Тбилиси Марика Датешидзе рассказала про гору Датешидзе в Кутаиси и про Сванетию, откуда пошел их род. Когда мы оказались в Раче, горная дорога всех сильно утомила, и все хотели поскорее вернуться в Тбилиси. Но мне казалось, что если мы не доедем до Сванетии, путешествие не будет закончено. Была нужна визуальная и смысловая точка, и я уговорил всех поехать туда.
По пути в Сванетию мы хотели на полчаса заехать в Кутаиси, но там все пошло не так, как мы представляли. Нас очень тепло встретила семья священника Арчила Датешидзе, за столом собрались его жена, теща, сын, невестка, внук, и вдруг все начали петь. И нас накрыло — заплакала и Аглая, и Аня (слезы падали на рекордер, и она боялась, что техника сломается), и даже до этого абсолютно непробиваемый на эмоции Кирилл Леонидович, слушая эти песни, расчувствовался. Думаю, дело было не столько в красоте песен, а в том, что каждый из нас ищет это ощущение семьи, ее целостности и наполненности. К этому моменту путешествия это чувство у нас максимально обострилось.
Было важно не раствориться в материале, в любовании красивыми и теплыми улочками Тбилиси
Когда мы уже в ночи приехали в Сванетию и заселились в гест-хаус, первое, что нам сказала его владелица, узнав фамилию Аглаи, что здесь рядом есть родовая башня Дадешкелиани, от которых пошел род Датешидзе. Сцена с башней получилась смысловой точкой путешествия — мы добрались до истоков. Но в эту башню невозможно попасть, она со всех сторон закрыта, есть только маленькое окно на очень большой высоте. И все это среди руин древнего города. Все дома и даже крыши в Сванетии сделаны из камней — такое каменное бесчувствие, на фоне которого происходит разговор про невозможность быть увиденным и встреченным друг другом.
Когда мы летели из Сванетии в Тбилиси, Глаша и Кирилл Леонидович сидели в самолете раздельно, а рядом — молодой отец с маленькой дочкой, которые для меня символизируют что-то очень теплое, светлое, что есть в детстве и что все равно сохраняется в каждом уже повзрослевшем человеке. Я решил поставить эту сцену в финал.
Я переживал, что в плане отношений отца и дочери в фильме нет точки. Да, произошло путешествие, вскрылись и были озвучены важные вещи, но что дальше? Удивительным образом на последней аудиосессии Аглая заговорила о том, что это был для нее важный опыт, на который она теперь может опереться и создать что-то новое в их отношениях.
После возвращения в Петербург я снял еще несколько сцен: со студентами в мастерской Кирилла Леонидовича, или как они с Глашей идут в свою бывшую квартиру, но там нет входа, а на ее месте — кафе, и они вспоминают, что и где было. И несколько сцен, которые в фильм не вошли: например, как Кирилл Леонидович идет на кладбище к своей маме и разговаривает там с ней. У них тоже были сложные отношения, которые отчасти актуализируются между ним и Аглаей.
Затем были попытки снять, чем занимается Глаша, но в итоге я взял материал, который не вошел в фильм про лагерь: где она ведет практику «гляделки», когда все садятся по двое и смотрят друг другу в глаза. Абсолютно незнакомые люди пытаются таким образом встретиться, и иногда это получается проще, чем в ситуациях, когда мы скованы своими ролями «дочери» и «отца», «мужа» и «жены», «братьев» или какими-то еще. Эту сцену я поставил в фильме первой.
Когда съемки закончились, я сделал перерыв в несколько месяцев — нужно было отдохнуть от материала, от субъективной вовлеченности в историю, когда ты занимаешь сторону то одного, то другого героя. Затем была довольно долгая — около года — стадия монтажа. Но это был не плотный ежедневный монтаж: параллельно я что-то снимал как режиссер и работал в большом кино вторым режиссером, потом возвращался к монтажу, что-то переосмыслял.
После поездки каждый из них многое обдумал, и отношения стали теплее
Было важно не раствориться в материале, в любовании красивыми и теплыми улочками Тбилиси. Поскольку это история о путешествии, у меня уже была конструкция фильма, и нужно было придумать, как на нее нанизывать другие сцены. Было около четырех вариантов монтажа. Первый — трехчасовой. Но, как говорил Чехов: «Умение писать — это умение вычеркивать». В итоге мы имеем 1 час 18 минут.
Для меня крайне важно, что, помимо истории отца и дочери, в фильме развиваются еще несколько тем. Например, насколько вообще возможна встреча с корнями? У нас было много встреч с родственниками. В какой-то момент уже никто не узнавал, родственники ли они на самом деле, это было не очень важно. Что происходит в такие моменты? Люди действительно чувствуют родство, или эта встреча формальная, и речь идет о репрезентации, когда каждый в кадре пытается кем-то казаться? Возможна ли встреча с корнями при посещении каких-то мест (той же древней башни)? Или это такая ментальная конструкция, которая может оказаться иллюзией. Мне было интересно об этом думать.
Когда фильм был готов, его показали в программе «Артдоксеть». Там было зрительское голосование, и огромное количество людей начали выбирать наш фильм. Координатор даже спросила, не боты ли это [в итоге фильм победил в голосовании — примеч]. Многие люди писали нам с Глашей, что им очень близка эта история, некоторые называли фильм терапевтичным. Оказалось, что у многих есть схожие отношения с кем-то в семье, кто-то так и не смог найти общий язык и прожить совместный опыт, потому что близкого человека уже нет.
Единственный живой показ пока был только на небольшом фестивале «Белые ночи» в Петербурге. Собралось человек 25-30. Тоже были очень хорошие отзывы. На большом экране и со зрителями все смотрится по-другому. Например, я не воспринимал сцену с алычой как комедийную, а здесь ползала смеялись.
После просмотра кто-то задал Глаше вопрос как психотерапевту: как можно в рамках своих отношений искать эту встречу? Спрашивали, как изменились их отношения с отцом. Они действительно стали ближе. Нельзя сказать, что до этого они вообще не общались, но это происходило нечасто, сухо и достаточно болезненно. После поездки каждый из них многое обдумал, и отношения стали теплее.
Наверное, и я после этого путешествия изменился. Документальное кино стало мне не чужим. Оно заставляет быть открытым миру, чтобы иметь возможность по-настоящему встретиться с ним.
