Репортаж из Фаустова
68-Й Километр Рязанского направления Московско-Рязанского Отделения Московской Железной Дороги
СЕАНС – 47/48
В Фаустово мы прибыли в конце марта. Судя по карте — дыра. Дыра средней глубины. Хороший такой мрак. Ехали интернациональным коллективом: полька, итальянец, чех, немка, канадец, русские. «Надеюсь, там будет достаточно дьявольски», — сказал чех накануне.
Поганая погода, в самый раз. Тучи, грязища, моросящий дождь, раскисающий лед, тающий снег. Холодно, мокро, пасмурно. Супер.
Перед поездкой невразумительно мычать в ответ на вопрос, чтó там, в Фаустове, интересного, кроме названия, было неловко. Пришлось хоть как-то ознакомиться с историей села. Я вышел в Интернет.
Начало исторической жизни Фаустова теряется в прошлом Московского края. Археологические раскопки курганов и городищ свидетельствуют о том, что эти земли первоначально были населены финским племенем меря, или неря. Когда южные кочевые народы: половцы, печенеги, а главным образом татары — стали теснить славянские племена, жившие первоначально по Днепру и его притокам (в особенности после нашествия татар и разорения южной Руси в XIII веке), славянские племена двинулись на север, в лесные, недоступные татарам, места. «Было ли мерянское поселение на месте теперешняго Фаустово, определенно сказать нельзя, но предполагать должно». <…> В 1657 году по указу царя Алексея Михайловича на высоком берегу Москвы-реки в Фаустове была заложена Краснохолмская Марчуговская пустынь. Через тридцать лет было завершено строительство величественной пятиглавой Троицкой церкви, которая с трех сторон окружена открытыми галереями с изразцовыми парапетами. Строительство храма подорвало финансы пустыни, и в 1699 году она была приписана к богатому Соловецкому монастырю. Сегодня помимо Троицкой церкви от построек обители сохранилась лишь надвратная церковь Зосимы и Савватия, которая стоит прямо на кромке берега. <…> Исторические записи имеются только с 1812 года, когда в селе Фаустове было уже пятнадцать дворов.
То ли было, то ли нет. Ясно одно — несмотря на богатую историю, село новехонькое, коли в начале XIX века тут было всего пятнадцать дворов. Сколько их сегодня, и что здесь вообще есть, кроме отличной рыбалки и коттеджей на продажу, Интернет не знал.
Большое закрытое здание станции с крохотным окошком кассы. По одну сторону путей — заводские здания и пятиэтажки. По другую — маленькие домики. Коробка общественного туалета, благоразумно расположенная метрах в пятидесяти от станции. Две дырки в бетонном полу, заваленные известно чем, а еще мусором, бутылками и тронутой гнилью палой листвой. Попытка затащить туда итальянца, почитателя Ерофеева и Сорокина, срывается на полпути: «Все, хватит, я уже чувствую». Статный светловолосый миланец, студент Йельского университета, искренне интересующийся современной русской литературой, впервые выехал за пределы областного центра. Автор магистерской диссертации о насилии в русской литературе струхнул заглянуть в сельский сортир. Я бы на его месте случая не упустил — можно ли понять Сорокина без погружения в реалии?
Рядом со станцией идет настоящая конкурентная борьба — магазин «Продукты» напротив универсама «Дружба». «Продукты» поменьше, там прилавок и общительная продавщица, которая, судя по всему, отпускает постоянным клиентам провизию в долг. Универсам — больше, просторнее, но в целом бездушнее: кассирша бесстрастно расправляется со штрихкодами.
Идем по привокзальной улице. Магистральное шоссе, для своих двух полос слишком шумное и оживленное. «Здравствуйте! А как у вас к церкви пройти?» — «А вот туда идите и свернете». Ничего. Ни разу не церковь. Увидели мужичка, догнали: «Ой, ребят, вам в другую сторону, и там свернуть по дороге». Добро. Дошли, свернули… «А где у вас…» — «Ой, ребята, я не отсюда, не знаю…». Черт, ладно.
Тупик. «Осторожно, злая собака». Местный заговор или негласная договоренность туристов к церкви не подпускать, а, посылая вон из города или в тупики со злыми собаками, мягко намекать, что им тут не слишком рады? Здорово, если так.
Деревянные заборы. Списанный или просто украденный вагон электрички. Грабли, ведра. Все вроде как надо. Но нет ощущения «русского села». Где «мужики да бабы»? Слишком уж тихо. Только два гастера возятся с фундаментом.
Канадец, студент геофака университета Оттавы, начавший изучать русский, как он утверждает, из любви к нашим руинам, всю дорогу через окно электрички снимал какие-то тоскливые развалины. Сейчас он себя чувствует, похоже, лучше всех. Столь привычная российскому глазу архитектурная эклектика, которая, как оказалось, присутствует даже в небольшой деревне в пределах одной улицы, на выходца из маленького канадского городка, где построенные триста лет назад здания претерпевают исключительно косметические изменения, а улицы не переименовываются вообще, производит сильное впечатление. И, как ни странно, прогрессивное. В поразительном постсоветском разнообразии канадец видит что-то вроде мультиархитектурной модели, возникшей совершенно стихийно: бок о бок мирно уживаются вековой давности деревянные избушки, хрущевский совхозный кирпич, каменные строения в стиле лихих девяностых, коттеджи последних лет, обшитые сайдингом и окруженные непременными гномиками.
Возвращаемся к станции. Выходим на главную, Советскую, улицу. Идем не спеша, стараясь прочувствовать атмосферу, хотя бы намек на нее. Поймать за хвост того самого genius loci, а не удастся — придумать его, в конце концов. Ведь больше полутора часов тряслись в электричке ради того, чтоб добраться до этого забытого всеми населенного пункта с таким соблазнительным для гуманитариев названием — Фаустово. Ах, какую красивую можно было бы сотворить мифологию! Какой простор для образованного молодого человека! Фаустово, Воскресенский район! Фаустово, выходящее из Белоозерского и плавно переходящее в Золотово! Фаустово, располагающееся неподалеку от Плаксина и Надеждина! Деревня Фаустово, которая «дала название совхозу „Фаустово“, но сама в нем не состояла»! Фаустово, поселкообразующее предприятие которого — завод детского питания «Фаустово»! Душа поет. Но тщетно. Genius loci ускользает. Зато появляются люди.
«Я вас внимательно слушаю. А про газ напишете? Не могу с вами, к сожалению, разговаривать, у меня на плите обед варится для ребенка».
«Юрий меня зовут, да, всю жизнь здесь. Называется наш поселок так почему? Англичане здесь в 1862 году прокладывали железную дорогу, вот и дали станции название такое английское».
«Вам что конкретно надо? У нас тут с газом большие проблемы, везде есть газ, а у нас газа почему-то нет до сих пор. Молодежь вся уезжает, работы нет, муж у меня в Москве работает, да, Юра? Для детей тоже никаких развлечений нет. Ну, я пошла».
«Клуб был в свое время, но в девяностые разрушили его».
«Вот школу закрывают, там детей мало. А вам что надо-то? И вообще непонятно, вы не записываете ничего, вопросы задаете неконкретные. Опять же диктофон у вас — а вы в курсе, что об этом надо предупреждать заранее? Вот я сейчас звонила одному человеку, который мог бы вам многое рассказать, но он с вами общаться отказался, потому что я сказала ему, что у вас вопросы нечеткие. Нечеткие, понимаете?»
Если начало такое, то дальше-то что?
Потыкались в калитки и двери — заперто везде. На улицах на редкость неприветливо. Навстречу старая бабка. «Здравствуйте, мы вот про ваш поселок…» Молча проходит мимо, даже не обернувшись. Еще одна. «Добрый день, мы журналисты…» Ноль внимания. Крепнет вера в заговор фаустовчан против приезжих.
Идем к церкви. Пустота, тишина. Два здания, то ли отлично сохранившиеся, то ли отреставрированные. Кладбище. Советские могилы. Вокруг них — несколько надгробных камней. Впечатление такое, что их выкорчевали, а они снова вросли в землю. Век восемнадцатый? Начало девятнадцатого? Невозможно понять: стерлись и даты, и имена.
«Большую часть пустыни занимает сельское кладбище, верующие приводят его в порядок». Это тоже из Сети. Абсолютная правда. На кладбище чисто.
Некогда здесь был монастырь, приписанный к Соловецкой пустыни. Ни единого проявления антицерковной государственной политики избежать ему не удалось. В XVIII веке — госприватизация («Царица Екатерина II монастырских крестьян перевела в государственных, а земли отдала графу Орлову и Ламздорфу».) В годы сталинских репрессий на Бутовском полигоне расстреляны местные настоятели отец Сергий (Кедров) и отец Иоанн (Березкин), а также уроженец Фаустова, служивший преимущественно в Москве, отец Александр (Зверев). Обвинения обычные: «антисоветская агитация против проводимых кампаний на селе, контрреволюционная гнусная клевета против Советской власти, церковная агитация». В 1934-м храм превратили в склад, а открыли вновь только в 1988-м.
Обходим церковь — заперто. Идем вокруг второго здания — на висячих замках паутина. Активнее всех чех: он бесстрашно лезет в какие-то щели. Без толку. На территорию нам не пробраться. Церковь стоит на откосе, дальше — поля, сиротливо лежащие в туманной дымке. Издалека слышится завывание дрели, вгрызающейся в бетон. На самом краю склона валяются мертвые выпотрошенные свиньи, окруженные пустыми бутылками из-под портвейна. В снегу катаются щенки. Подбегая к нам, громко лает собака. Вороны, много ворон. Холодает.
От долгой ходьбы по талому снегу у девочек совсем промокли ноги, отправляем их греться в магазин «Магазин» на Советской. А сами, в надежде вытянуть из местных хоть несколько слов, продолжаем охоту.
«Живется тут хорошо. Я родилась в деревне, потом в совхозе работала, у нас совхоз был тут. Потом на фабрике работала в Золотове, когда совхоз закрылся. А сейчас мне семьдесят лет, на пенсии уже. Здесь хорошо. Люди хорошие. Вы к депутату нашему сходите, она вам много расскажет».
«Называется так, потому что здесь племя жило. И тут росли деревья такие. (Показывает руками.) И вот по этому племени у нашего села название такое. А как деревья те назывались, никто уже вам и не скажет».
«Работа есть, работы много. Газа только нет, а с работой все в порядке. Про газ у депутата узнавайте. А так детского питания у нас здесь завод, в Виноградове есть работа, в Воскресенске многие работают, в Коломну ездят, кто в Москву, у кого машина. А жить здесь хорошо, детишкам ближе к воздуху, к природе…»
Подходим к развалинам клуба. Построен в начале 60-х. Действительно жалкое зрелище. Плохой кирпич, где-то выломанный, где-то исписанный, где-то просто расцарапанный. Крыша в прорехах, под ногами слой осколков. Пластиковые бутылки, банки, презервативы, металлический лом — горы мусора. Обожженные стены. Только сцена более или менее в порядке.
Для нашего канадца клуб стал самым ярким впечатлением от поездки — настоящая живая руина, совсем свежая. Можно исходить ее вдоль и поперек, ощупать каждый угол, каждую трещину, рассмотреть все надписи на стенах. История вчерашнего, самое позднее — позавчерашнего дня. Парни и девушки, плясавшие здесь на Первомай, мужики, бившие в пьяном угаре бутылки, Маша плюс Вася равно любовь — они же все еще тут, живые-здоровые.
Идем в «Магазин» проведать девочек. Немка и полька сказали продавщице — грузноватой женщине лет пятидесяти, крашеной завитой блондинке, — что они студентки из Веймара, пишут работу про «Фауста» Гете. Спросили про название поселка. Про название продавщица ничего не знала, но в Веймаре у нее оказались родственники, и она предложила студенткам кофе. Студентки сказали, что их там, за дверью, еще восемь человек, но хозяйка оказалась столь добродушной, что кофе напоила всех, а на десерт дала мороженое и рулет. Девочки скупили в магазине все носки, чтобы хоть как-то переодеться и поддержать малый бизнес.
Достопримечательностей не осталось. Решаем пойти к депутату. Пару раз промахнувшись калиткой, выходим к красному кирпичному дому. Не намного выше домов по соседству, в один этаж, с хорошим ремонтом, с надежным забором и ответственным сенбернаром, громко возвестившим о нашем появлении. Выходит депутат: невысокая, полненькая, с короткой стрижкой, в черной футболке — при минусовой-то температуре, в джинсах, на шее золотая цепочка. Словоохотливая, немножко растерянная и удивленная неожиданным появлением «журналистов».
«С газом все у нас нормально. Администрация района пошла нам навстречу, они готовы проложить трубы со скидкой, по цене X миллионов. Но для этого мы должны собрать еще Y тысяч. Это не такая нереальная сумма. Но не потому мы не можем ее собрать, что денег у нас нет. А потому, что не хочет никто вкладываться.
Вот, смотрите, например, ситуация с мусором. Меня когда выбирали в депутаты, то одно из условий было, что я как-то решу ситуацию с мусорными контейнерами, потому что у нас их не было. Я с администрацией района договорилась, нам привезли три контейнера, вы их видели, стоят они. В селе пятьсот дворов. Из этих пятисот деньги на вывоз мусора дают сто, а пользуются все. Контейнеры наполняются с огромной скоростью, их не успевают вывозить. Я же не могу у каждого контейнера поставить охранника, который контролировал бы, кто сдавал деньги, а кто не сдавал!
Или вот клуб. Говорили вам, да, что нет у нас развлечений? В девяностые клуб весь разворовали, свои же. Он был изнутри вагонкой обшит. А потом вдруг вагонка во всех прихожих появилась. Говорят теперь: надо вернуть клуб. Хорошо, мы привезли им оркестр — в Виноградово, в школе они выступали, хороший оркестр, классическая музыка, но туда же почти никто не пришел. Несколько стариков только, и всё.
Ко мне вас все посылали? Правильно, потому что ни говорить, ни делать ничего не хотят, знают, что всё я, что мне больше всех надо.
Вот мы ко Дню Победы поставили стелу с именами жителей села, которые погибли на войне. Всем объявили, всех позвали: приходите, рассказывайте, называйте имена, мы набьем на памятную доску. Кто-то пришел, назвал. А когда уже стелу открыли, они повалили: а почему моего папу не вписали, а почему мужа не вписали? Так мы же звали, сто раз говорили — где вы были?
А про клуб я знаете что думаю? Когда был клуб, не было церкви. Мы, когда были маленькие, в ее развалинах в бутылочку играли. А потом мы же эту церковь и восстанавливали. А теперь клуба нет, но церковь есть. Это важнее, по-моему.
Батюшка у нас замечательный, отец Василий. Очень мне помогает здесь, в селе, проблемы решать — и советом поможет, и поддержит. Без божьей помощи я бы ничего сделать здесь не смогла«.
Слушаем ее и поражаемся. Поражаемся народной лени и привычке не давать ни копейки. Желанию возложить все заботы на государство, а если что не так — его и обвинить. Умению продать свою землю, которая стоит десятки тысяч, за три рубля, а потом возмущаться, что на совхозных лугах незаконно строят коттеджи. Способности постоянно быть недовольным, а при первой возможности что-то исправить немедленно ее упустить.
Через полчаса служба. Хотим выловить батюшку. Отца Василия. Встречаем его на пути к церкви.
— Отец Василий?
— Да.
— Мы вот тут про ваше село материал делаем небольшой.
— Здорово.
— А церковь единственная здесь?
— Да, одна.
— А почему кладбище в советское время оставили возле церкви?
— А здесь же не было церкви, здесь были склады, где хранили зерно.
— А народу в церковь много ходит?
— Не очень. В будни человек пятьдесять, в воскресные дни — максимум пятьдесят. В праздники много ходит. Как везде, впрочем.
— А возраст?
— Пенсионеры, в основном. Знаете, православие — это же вообще религия немолодых людей. В юности нагрешишь, потом всю старость каешься.
К нам подбегает собака — та, что облаивала нас пару часов назад — и ластится к отцу Василию.
— А вот там, неподалеку от церкви, неэстетично как-то, свиньи мертвые…
— Правда? А где? Да разбойник этот все время со свинофермы таскает, у нас свиноферма тут. Спасибо, что сказали, я попрошу, чтоб унесли, а то действительно некрасиво.
— А почему поселок у вас так называется?
— Фаустово? Ну, это, конечно, не от Фауста. (Смеется.) И не от немецкого слова «кулак». Здесь жило финно-угорское племя давно. Потом, судя по всему, его вытеснили славяне. И хотя достоверных сведений нет, видимо, поселение здесь основал некий человек, уже христианин, названный в честь мученика или великомученика Фавста. А поскольку в современном русском языке выговаривать «Фавстово» не очень удобно, оно и превратилось в «Фаустово».
Итальянец захотел остаться на службу.
Приходится и остальным. Новодельные иконы, белые стены. Прилежно и тихо отчитывающий молитву батюшка. Сварливые старушки, то не позволяющие зажигать свечки, то сами их зажигающие, — очевидно, согласно правилам, которых мы не знаем. Итальянец на службе «по восточному обряду» впервые, стоит неподвижно, слушает. Вряд ли что-нибудь понимает. Но старается прочувствовать дух православия, что ли. Отрывать его неудобно, но пора: время возвращаться на станцию.
На мою просьбу написать о поездке откликнулась только полька1.
В селе Фаустово например очень красивые дома. Может русские привыкли к такой архитектуре, но для меня Фаустово было первым русским селом вообще, которое я увидела. Дома здесь крашены в очень ярькие цветы — розовый, жёлтый, голубой, зелёный. В Польше большинство домов белого цвета и это очень скучно. На фронтоне жилища я находила богатые декоративные элементы, которые наверно имели какое-то символическое значение. Повтарялся мотив звезды — на самой высокой его точке, под крышей — но на одном доме орнаменты фасады венчал символ серпа и молота. Некоторые дома обшили уже сейдингом, наверно это дешево, но делает эти дома безхарактерными.
Многие жители Фаустово не знали, откуда взялось название их деревни. Производили впечатление, как бы вообще не осознавали, что название очень особенное, как бы их это не интересовало. В одном продуктовом магазине однако продавщица сказала нам, что в етой деревни жил какой-то Немец, которого звали Фауст. Женщина, когда узнала, что одна из нас из Веймара, очень обрадовалась и расказала о своих родственниках, которые живут недалеко от Веймара. Видимо ей хотелось общаться или она просто очень гостеприимная и пригласила нас посидеть в её магазине, попить кофе. Ей даже не мешал факт, что перед магазином нас ждало восемь человека. Все нашли место, получили горячее кофе, пирожное и мороженое. Меня и Тересу пригласила даже к ним летом, там должно находиться красивое озеро. Наверно приедем и возьмем с собой друзей. Пусть они тоже посмотрят на деревню Фаустово, в которой ничего особенного нет, но может и поэтому стоит съездить туда. Ведь особенного много в Москве.
1 Орфография и пунктуация автора полностью сохранены. Назад к тексту.
Итак, приходится признать: наши романтические настроения возникли не от избытка образования, а от его недостатка. Даже примитивная Википедия выдает с десяток святых Фавстов.
Фавст, мученик. Память 6 февраля.
Фавст Путеольский, священномученик, диакон. Память 21 апреля.
Фавст Галатийский, мученик. Память 24 мая.
Фавст Далматский, преподобный. Память 3 августа.
Фавст Александрийский, священномученик, пресвитер. Память 6 сентября.
Фавст Монтекассинский, преподобный. Память 15 февраля.
Фавст Абитинский, мученик. Память 11 февраля.
Фавст Римский, мученик. Память 24 июня.
Фавст Миланский, мученик, воин. Память 7 августа.
Фавст Сиракузский. Память 6 сентября.
Фавст Кордовский, мученик. Память 13 октября.
Фавст, основавший поселок, мог быть назван в честь любого из них. Собираясь в Фаустово, мы исходили из дьявольского. А нужно было — из божеского. Фаустово, Воскресенский район.
Фауст — тот, что был и при дворе императора, и при дворе султана, — вряд ли нашел бы себе здесь занятие по вкусу. Вотчина Фауста — это никак не земля, пропитанная топкой смесью крови и ладана, вины и исторической памяти. Его игрушки — не блестящие свиные внутренности, пусть даже с мефистофельским бесстыдством вываленные на надгробные плиты. Окажись Фауст в Фаустове, будил бы его ранним утром напоминающий о бренном тоскливый колокольный звон. Филемоны и Бавкиды, жующие сухим впалым ртом жвачку бытия, поджидали бы его за каждым углом. Веселые, наглые псы не предлагали бы ему тайн вселенной, а безжалостно драли бы за край модного плаща. В Фаустове Фауст оказался бы навсегда лицом к лицу с Форкой, черной бездной, поглощающей и переваривающей все и вся, с космосом, который, конечно, не есть порядок.
Здесь Фауст встретил бы своего двойника — праведника и великомученика Фавста. Но, кажется, единственное, что отразилось бы на его лице, — это недоумение.
