Самоизоляция. Вып.4 — Последние дни
Мы решили еще раз задать вопросы про самоизоляцию. О молчании изнутри момента, странностях бытия и домашнем медленном чтении рассказывают Ася Волошина, Ирина Кравцова и Аркадий Ипполитов.
Ася Волошина
Покаюсь: я немного отвлеклась от изоляции и написала пьесу. Писать пьесу — изоляция и есть. Так что это трюк. Наверно, трюк. Подмена. Как остранение наоборот (на 180 градусов). Напоминать излишне: суть остранения — смотришь на привычное глазами инопланетянина. Суть этой непонятной безымянной оптики, о которой я сейчас, — в том, что чрезвычайное приравниваешь к тому, что есть в опыте. Ходишь кругами по комнате. Чураешься людей, особенно близких — тех, кто могут выбить из состояния сильней всего. Обращаешься в орган восприятия: прислушиваешься. В театр — не идешь. Не накрасив ресниц, спускаешься в гастроном и выбросить мусор. Так пишешь пьесу (так живешь в том периоде, когда пишешь пьесу, ходишь (кругами) без маски, а не наряжаешься в маски, чтоб казать нос в мир). Так живешь в изоляции. Да нет, все не так.
Писать подобный текст — как философствовать во время войны из глубокого тыла.
Самоизоляция. Вып.1 — Как провести время с самим собой?
«Хочется каяться», — как говорила Маша. Все самые прекрасные интеллектуалы говорят (в том числе и в выпусках «Сеанса» «Самоизоляция», которые читаю непременно) о необходимости немоты; тишины; паузы; чувственного созерцания мира-и-себя (да-да, несомненно!). О дурноте тона артикулировать сейчас что-то на злобу дня. Артикулировать изнутри момента. Да! В этом есть абсолютная правда. (Поэтому, кстати, так трудно, так неловко вот этот текст писать). Но я не интеллектуал, я сочувствующий (правда). Я написала пьесу. С художественными текстами проще — в них обобщение и дистанция, и никакого (или как будто бы никакого) «я». Не писала пьес с осени. Ужасно же много было дел в городе и мире. Ужасно много предлогов заняться чем-то текущим, чем-то совместным, и не проваливаться в эту шизофреничную, клаустрофобическую изоляцию — писать пьесу. Дихотомия автор/персонаж. В прошлой жизни, полной соблазнов и искусов, велика была опасность и удовольствие вращаться и кружиться персонажем. Откладывать (ну, вот еще чуть-чуть и да).
Сейчас рок делает с нами то, что сделать с самим собой не всегда хватало силы воли. Ловлю себя на том, что иногда (как говорится, «в лучшие минуты») — наслаждаюсь самим течением времени. А вы? Течением времени как таковым. Тем, что оно — иногда теперь — не дробится. Длинный кадр без монтажа. Река без плотин и шлюзов. (Хотя работы много, даже очень много; но время, время все равно обернулось какой-то другой стороной.) Убедишь себя, приложив нешуточные усилия, в том, что не так уж трудно… и сразу же хочется каяться в том, что не так уж трудно. Легче, чем многим; действительно; да. Из-за специфики профессии, из-за отсутствия ответственности за группы лиц. Действительно — ну, действительно стыдно. Как об этом говорить? Осмысление события изнутри нужно — потому что картина таких событий может быть только фасеточной, мозаичной, только. Из частных сингулярных взглядов, частных оптик, так что надо что-то фиксировать, всем нам надо. Но все равно. Писать подобный текст — как философствовать во время войны из глубокого тыла. Общность риска отчасти уменьшает эту пропасть (вероятность в любой момент перейти из разряда чувственных созерцателей в разряд жертв). Но лишь отчасти. Все равно есть ощущение, что ни на какие из этих слов нет права. Может быть, в этом и есть единственный смысл этих слов.
Гибнет хор купить
Вот что еще. Я хотела написать еще про существенность опыта что ли. Вот больно за всех; но и вчера было больно за всех. Написать про то, что в какой-то мере опыт ежедневного сочувствия всем (всем, кого лишают лекарств или пытают в тюрьмах… нет, не стану даже начинать перечислять), этот опыт сочувствия помогает нам сегодняшний день переживать. Натренированность этих мышц (не черствость; привычка к подобной оптике). Написать про то, что вместо обнуления случилось обнажение. Что, вчера — да — покрывало, прикрывшее бездну, чуть лучше держалось, крепилось… Но, может, единственный шанс наш и есть в том, что теперь он болтается на одном гвозде, и сквозняков уже не заткнуть (может быть) даже телевизором? Но это всё такие трюизмы! Но здесь как раз на остранение обопрусь. Взгляд на привычное, на очевидное глазами инопланетянина. Проговаривание не требующих проговаривания вещей. И. Как-то невозможно, не будучи человеком от кино, рекомендовать фильмы на страницах «Сеанса». Книги правда тоже невозможно рекомендовать. Мне кажется, в этом есть какая-то интимная магия — на какой книге остановится — сейчас — взгляд. Мой взгляд не застревает ни на чем, что связано с чумой; с «Чумой», с «Декамероном», ни на чем, где герои внутри катастрофы… Слишком прямые аналогии, недостаточная мера обобщения, слишком близкая дистанция. Меня дистанция как раз увлекает. Это то, чего нам, сидящим в эпицентре нового события, и не хватает. «Аустерлиц» Зебальда — где персонаж на протяжении всего повествования исследует травму, которой даже не помнит; и расследует то, насколько он весь и создан из нее. Или — хрестоматийно — Пруст (но Пруста я сейчас читаю «по работе»). Книги, содержание которых дистанция и есть, — они как будто про завтра. В них есть какой-то лаз из безвыходности, из изоляции внутри момента. А можно воспользоваться случаем? На днях был он-лайн митинг, и я сочинила для него персонажа. Взяв идею у героя своего сценария, по которому должен был примерно сейчас снимать Владимир Мирзоев. Можно персонажа покажу?
Ирина Кравцова
Карантин, связанный с пандемией, бесспорно, экзистенциальное испытание. Это время, когда каждый предоставлен самому себе в гораздо большей степени, чем раньше, а значит, и больше отвечает за свое (и близких) душевное самочувствие и образ действий: нарушать или соблюдать изоляцию? паниковать или обдумывать доставшийся нам травматический опыт? читать или коротать время за прокручиванием информационных лент? Что касается экзистенциального чувствования, оно, конечно, обострилось: никто не знает, чего ждать даже в ближайшем будущем. Но ведь мы не знали этого и раньше! Просто жили так, КАК БУДТО знаем. Но это знание в некотором смысле лишало нас тайны себя, сейчас появилась возможность ощутить эту тайну как драгоценность.
Самочувствие преподносит сюрпризы: кто-то удивляется не свойственному ему прежде стоицизму, а кто-то переживает ощущение внутренней хрупкости и отчаяния. Интересно наблюдать за своими эмоциями: слезы наворачиваются при виде робкой зелени этой холодной весны…
Время, в которое мы вошли, взывает к внутренней сосредоточенности, и потому сейчас как никогда уместно чтение Марка Аврелия (и эссе о нем Иосифа Бродского), Паскаля, Чорана и других текстов, в которых отчеканена, подобно монете с аверсом и реверсом, человеческая мысль. Марк Аврелий разнообразен и эмоционален. Его записи «К самому себе» — настоящее сокровище и подспорье в жизненных невзгодах, а местами еще и поэзия: «Не только через дыхание быть связанным с окружающим воздухом, но и через мышление — с всеобъемлющим мыслящим существом. Ведь точно так же и мыслительная сила разлита во всем и входит в того, кто способен вобрать ее в себя, как воздух — в того, кто может вдохнуть его». Или вот он цитирует Эпиктета: «Итак, борьба идет не за пустяк, а за то, чтобы сходить с ума или нет». И кажется, победить — в наших силах.
Важным чтением для меня были и остаются «Лекции о Прусте» Мераба Мамардашвили (теперь они напечатаны в его книге «Психологическая топология пути»), которые помогают разворачивать и прорабатывать персональный опыт чувствования.
И как может поддержать, а иногда и спасти книга!
Самоизоляция. Вып.2 — Время для большого
Очень помогают стихи. Читая их, не можешь не отдаться ритмическим волнам и плывешь по житейскому морю с ветром в парусах. На сайте журнала «Вавилон» собрано множество текстов современных поэтов. Политехнический музей недавно провел два любопытных поэтических марафона, они выложены на YouTube: свои и чужие тексты читают по своему выбору поэты, актеры, другие известные персоны.
Под стать непростым временам великий кинематограф XX века. Например, не самые известные фильмы Бергмана: «Стыд» — о выживании в окружении насилия, об искажении человеческой природы насилием), «Из жизни марионеток» — психологический триллер с разгадыванием главного героя глазами его друзей и близких, фильм, полный глубоких и подробных разговоров о человеке, которого знали все и не знал никто; «Двое блаженных» — один из самых сильных фильмов о любви-отречении, которые мне доводилось видеть. Уместен будет и шедевр Федерико Феллини «Джульетта и духи» — тончайший, филигранный фильм о мире нашего воображения, расцвечивающем реальность. Еще, пожалуй, самое время для «Не горюй» Георгия Данелия, в котором герой собирает друзей на поминки, поскольку очень хочет знать, как это будет происходить после его смерти, — мудрый фильм, в котором красив и наполнен содержанием каждый кадр.
Моя работа в издательстве связана с самоизоляцией уже давно, ведь подготовка книг требует огромного времени и большой сосредоточенности. Но вот приостановка печати и работы книжных в чем-то похожа на коронавирус. Нам стало труднее дышать. Ведь книги и события, разговоры, дискуссии вокруг них насыщают общественный организм кислородом, обеспечивают свободу и возможность не чувствовать себя одиноким. Вспомните, какая атмосфера дружества на книжных ярмарках и фестивалях; как радуется человек, нашедший «свою» книгу, — он словно бы нашел клад, маленькое сокровище. Так же мы ощущаем себя и в книжном магазине, куда попадаем, словно в таинственный лес, полный чудес и загадок. И как может поддержать, а иногда и спасти книга!
Делание книги тоже спасительно, оно захватывает и перемещает в иную реальность, например в подземный Иерусалим, в котором действует «Братство охотников за книгами», описанное французским писателем Рафаэлем Жерусальми: «Под землей Иудеи сохранялись колодцы и резервуары времен царя Давида, римские каналы и водостоки, каменные мешки и воровские логовища, катакомбы и крипты, соединенные в извилистые запутанные лабиринты. Этот, времен Веспасиана, был прорыт мятежными евреями, которые жили здесь месяцами (!), не давая покоя легионам императора». Эго книгу мы сейчас готовим к изданию. Главный герой в ней — Франсуа Вийон, поэт, настоящее имя которого неизвестно, день и год рождения тоже (между 1 и 19 апреля то ли 1431, то ли 1432), о жизни которого мы знаем очень мало, а дата смерти растянулась вообще на 30 лет (между 1463 и 1491). Так почему бы не придумать ему биографию? Ведь давая волю воображению (и при чтении тоже!), мы проживаем множество жизней, отдаемся процессу незримого метаморфоза нашей души.
А вот еще одно погружение, и тоже связанное с поэтами. Когда начался карантин, многим вспомнились «Записки блокадного человека» Лидии Гинзбург. При всей отдаленности ассоциация очень понятная: «Этот год нас омыл, как седьмая щелочь», — писала о блокадном Ленинграде Наталья Крандиевская. Мы испытываем похожее ощущение, в котором и оцепенение от неожиданной напасти, и чувство чего-то незнакомого в себе, что еще только предстоит узнать. «Седьмая щелочь» называется книга Полины Барсковой о текстах и судьбах поэтов в блокаде, которую мы совсем скоро издадим сначала в электронном виде. «Изучая работу блокадных поэтов, мы видим, что они искали язык, который бы утолял боль жертвы истории и запечатлевал историю», пишет исследователь. Искать утоляющий язык приходится сейчас и нам.
На этот год у нас были большие и интересные планы, но исполнение их пока приостановлено. Издательство (а оно совсем маленькое, нас всего пятеро) работает практически в полевых условиях, сосредоточившись на продажах книг через интернет-магазин. До конца мая мы предлагаем скидки и подарки и очень надеемся на вашу помощь.
Аркадий Ипполитов
Как вы воспринимаете карантин, самоизоляцию?
Как временное вынужденное бездействие, с которым приходится бороться. Вынужденное бездействие никогда не является благом, в силу своей вынужденности. Называется всё самоизоляцией, но изолирован я вопреки моему желанию. Утешает то, что это общее бедствие, общемировое.
А человечество как-нибудь переосмыслит эти события?
Человечество достаточно много пережило эпидемий, и осмысляло их довольно давно — со времен античности до наших дней: и «Смерть в Венеции» Томаса Манна, и «Слепота» Жозе Сарамаго, и «Декамерон» Боккаччо, и роспись Кампо-Санто Буонамико Буффальмакко в Пизе. Что еще переосмысливать человечеству?
Нового Боккаччо не будет.
В чем же тогда отличие этой эпидемии от прочих?
Ожидатели августа купить
Конечно, сегодняшняя данность сильно отличается прежде всего размахом. Мировая моровая язва. Интернет с одной стороны придает этому явлению глобальность, с другой — локализует до личной проблемы: каждый сидит взаперти и переживает его по-своему. Эта странность и отличает эту пандемию от всех предыдущих. Переосмысление этого бедствия — дело будущего.
Будет ли у нас новый Боккаччо с «Декамероном»?
Нового Боккаччо не будет. Боккаччо хорош в свое время. А новых «декамеронов» с маленькой буквы и сейчас много. Фейсбук — своего рода «декамерон»: каждый рассказывает свою историю.
Получается, что интернет-пространство — это своеобразное убежище, куда можно сбежать?
В интернет-пространство не сбежишь: бед и эпидемий там, пожалуй, еще больше, чем вокруг. Выйдешь из дома прогуляться по пустынным улицам — вроде никакой беды и нету, а в интернете она как раз отовсюду сочиться, начиная с советов по покупке масок и заканчивая рассказами, кто из правительства заболел.
Как поживает Эрмитаж?
Эрмитаж закрыт как для посетителей, так и для сотрудников, при этом он продолжает функционировать; в конце концов, главная задача музея — это хранение. Работают охрана и технические службы. Сотрудники еженедельно делают проверку закрытых хранений, их открывают специальные дежурные, чтобы проверить все ли на месте, не случились ли чего. Пока, насколько я знаю, ничего не случилось.
Все сотрудники работают в удаленном режиме, каждый со своей темой, продолжая свое научное исследование в меру сил и способностей.
Вам труднее работать в дистанционной режиме?
Конечно, труднее. Очень хочется поскорее вернуться в свой кабинет. К тому же, мне нужна библиотека.
Какие бы книги вы посоветовали нашим читателям, чтобы утешиться?
Чтобы утешиться, можно перечитать «Войну и мир».
Самоизоляция. Вып.3 — Хроники растерянности
А что вы сейчас читаете?
Я сейчас в основном читаю античных авторов. Читать их нужно долго и вдумчиво, на что раньше не было времени. Перечитал Тита Ливия и Тацита, и сейчас — Аммиана, а также бесконечно слушаю барочную оперу.
