Пушкинидзе из города Кутаиси
Резо Габриадзе
Почти полвека назад Андрей Битов в эссе «Художник и власть», посвящённом Резо Габриадзе, назвал своего однокашника по Высшим сценарным курсам «двоечником и гением». Первое адресат охотно подтверждает при всяком удобном случае, второго не то не расслышал, не то пропустил мимо ушей. Человеку на свете вообще лучше бы жить потише, оставить поменьше следов, считает Реваз Леванович — и признаётся бесхитростно, что порядочно «наследил».
Будь в его словах сколько-нибудь позы, тут же бы выдала интонация: мало кто чуток, как он, к её теневидной материи. Всё его творчество, по существу, опирается ровно на этот, не самый прочный устой — как шаткая «башня с ангелом» у Театра марионеток в старинном районе Тбилиси, которую он, как и всё в своём театре (а до того в кино), нарисовал, словно песенку начирикал, перьевой ручкой. Его бесподобный летучий юмор — той же природы, беспримесно интонационный, он мимолётен и не существует вне зоны живого диалога. «Что это у тебя?» — «Кости не хватает. Граната попала. Хорошо, не взорвалась!» — «Ах, не расстраивайся! Так бывает: значит, порох сырой попался…» — утешает сына, пришедшего с войны, радостный отец в одном из первых фильмов Габриадзе-сценариста «Необыкновенная выставка», снятом в 1968 году Эльдаром Шенгелая.
«Необыкновенная выставка». Реж. Эльдар Шенгелая. 1968
Этот лиричный, а значит, и неповторимый комизм сквозит в каждой картине, к которой Габриадзе так или иначе приложил руку. Общее число их перевалило за три десятка; добрая треть прочно укоренились в истории нашего (тут по-другому не скажешь) кино. Несколько избранных, как уже названная «Необыкновенная выставка», «Не горюй!», «Чудаки», «Мимино», «Кин-дза-дза!», сделали бы честь многим сценаристам и режиссёрам мира. Национальное очарование Габриадзе ни в чем не провинциально, а совсем напротив: его искусство, во всех проявлениях — европейское плоть от плоти и состоит в тесном родстве с комедией дель арте, фильмами Феллини, живописью Брейгеля и Шагала, плутовским романом Апулея, «Декамероном», ОБЭРИУ и «Повестями Белкина». Вспомнить финал той же «Выставки» — ночная экспозиция кладбищенской скульптуры из бетона, в котором замурован талант художника, чьи «клиенты», как в страшном сне, предстали теперь перед ним, угождавшим за плату вкусам их родственников. Секунда-другая щекочущего дежавю, и зритель с лёгкой душой рассмеётся: пушкинский «Гробовщик»!
Цитат Резо Габриадзе, понятное дело, из книг не выписывает — он их хватает из воздуха, прямо за хвост, живыми как есть — и тут же пускает в дело. Поезд, перрон, смерть на вокзале Мэри из «Не горюй!» — вывернутый наизнанку толстовский финал, травестийный, но вовсе не менее подлинный и фатальный. Литературный первоисточник, будь то французский роман (как здесь) или итальянская новелла (картина «Кувшин»), стрекочет под руками Габриадзе, переплавляясь в сюжеты грузинской народной сказки — которая тоже ведь часть европейской, средиземноморской культурной традиции. Сводя концы с концами, замыкая окольные пути, Резо Габриадзе будто бы починяет сломанный мир, спеша возвратить бродячий сюжет в отчий дом. Может быть, поэтому среди его любимых образов — поезд и железная дорога. Один из четырёх спектаклей Тбилисского театра марионеток, «Рамона» — грустная история любви двух паровозов, которые в финале, конечно же, погибнут, почти что как «Ромео и Джульетта»: она сорвётся с каната в цирке, он разберёт от горя себя самого на запчасти. Соединятся они, уже навсегда, в огне переплавки, точно как бумажная балерина и оловянный солдатик.
«Рамона». Постановка Тбилисского театра марионеток
Андерсеновская сноровка — приспособить к делу каждую «запчасть» будничного быта, будь то обломок утвари, или лоскут, или обрывок уличного разговора — одна из ярких черт сказочного дара Габриадзе. «Тебя купят, а меня нет — нынче базар такой дорогой, такой дорогой. У людей денег нет…» — блеет пасхальный ягнёнок, жалуясь Пушкину, прикинувшемуся барашком (графическая серия «Пушкин-бабочка»). Притворство его — не баловство, а единственное спасение от преследований свиты Бенкендорфа, понаставившей всюду шлагбаумов, чтоб перекрыть им с Натали путь за границу. Придётся стать бабочкой — Пушкину, впрочем, это обличие впору — мы ведь помним Сверчка, его «арзамасское» прозвище? По логике, царящей в мире Габриадзе, выходит неизбежно, что Сверчок жил за холстиной с нарисованным очагом, за которым скрывалась волшебная дверца.
Игра с масштабом ему удаётся мастерски: всё большое у Габриадзе — нелепо и незначительно, мелкое — величественно и правдиво, как горе потерявшей свою дочку кукольной муравьихи в главном спектакле театра «Сталинградская битва», настоящем маленькое откровении о большой войне. Рассказать о ней так в её «реальных» масштабах — задача сегодня почти невозможная: это поле оккупировано Голливудом и соревнующимися с ним выпусками новостей. Резо Габриадзе переводит трагедию «маленького человека» в масштаб и вовсе микроскопический — и попадает в цель. Есть тут и железная дорога, очень-очень маленькая, похожая одновременно на примус, волшебный фонарь и патефон с вращающейся пластинкой. Все истории и дороги Резо Габриадзе именно таковы: рассказывая правду, он обязательно «загибает» — и замыкает кольцо. Большая История с её нечеловеческой жестокостью для него — обыкновенное «глупство», как называет её рыжий еврей Пилхас, киевский мастер по мелкому ремонту. Противоборствуя с мудростью тихой и незаметной жизни, человеческой и не только, «глупство» это заходит в такую даль, что превращает в абсурд всё на свете, так что единственным здесь, кто всегда говорит только правду, оказывается Сталин — ему ведь всё равно никто не верит, а потому отпадает надобность врать: сами наврут. И получается, что единственный выход из этой покорёженной, испорченной вселенной — смирение и недеяние.
«Знаешь, мама, где я был?» Реж. Лео Габриадзе. 2017
Ровно таков «Трудолюбивый Пушкин», чьи похождения трогательно-уморительны, как приключения Буратино. С Пушкиным у Габриадзе особые, давние отношения — стоит ли удивляться, что кучерявый носатый герой, происходящий от собственно пушкинских автопортретов, похож до смешного на персонажа мультфильма, снятого Лео Габриадзе и рассказавшего о кутаисском и деревенском детстве его отца? Эта картина — ещё один закуток мира Резо Габриадзе, где всё всегда ново и всё узнаваемо, как узнаваем его создатель не только в своём полувыдуманном «Пушкинидзе», но в каждом из множества им написанных, нарисованных, вылепленных героев. Так, должно быть, Творец узнаёт себя в каждом из нас — и, надо думать, не устаёт изумляться.
