Ксения Косенкова
Ксения Косенкова

Птюч


Другие журналы покупались один раз, «Птюч» и «ОМ» — неизменно и постоянно. «Птючи» слиплись в памяти в какой-то невообразимый жизнерадостный ком — их огромные кислотные дизайнерские листы, прежде всего, насыщали зрение. Кажется, там писали что-то о рейвах, клубах и легких наркотиках, но это неважно — тексты можно было и не читать, сложносоставные имена диджеев все равно забывались быстро. Мужской глянец «ОМ» был всеохватнее и пафоснее — он хотел не только показывать и рассказывать, но и воспитывать на новый гламурно-постмодернистский лад. Редакторы и колумнисты — в «ОМе» их загадочно именовали «контрибьюторами» — умело выкраивали из себя действующих лиц какой-то удивительной многоактной пьесы, в которой фигурируют презентации, Брайан Ино, пирсинг, рестораны, модные показы и снова презентации… Главреды-основатели были особенно харзматичны: «птюч» Шулинский смахивал на модного Альмодовара времен «movida», «ом» Григорьев был провинциальным красавцем-корсаром, взявшим на абордаж свингующую Москву.
Сначала это был густой раствор- от того, чем «там» жили десятки лет, «здесь» пьянели и требовали еще. Можно и нужно было объяснять, кто такие Дерек Джармен и Малькольм Икс, Антон Лавей и Теренс Маккена. Смесь получилась диковатой — совсем в духе времени: на соседних страницах воспевались ценности андерграундные (это было тому, кто хочет «знать больше») и буржуазные (а это тому, кто хочет”быть лучше«). Призывы быть в любом случае «контр» и заниматься экспериментальным сексом сочетались с увещеванием беречь зубы и есть мюсли; вдумчивые размышления о наркотиках не противоречили анти- героиновой рекламе — «This product is recommended for your death» (тем более что и death — это, черт побери, тоже красиво). Все сливалось в одно и объяснялось «постмодернизмом»: что модно — знаем мы; что хорошо, а что плохо — знают дураки.

Но нарисованная жизнь выходила цельной и складной — и реальнее самой реальности. Это, конечно, была не Россия девяностых, это был какой-то небесный Лондон, где томно ходят «строгие юноши», а у девиц «героиновый шик». Там не рушилось «МММ» и не закупались на «оптовках», там не было свадьбы Пугачевой с Киркоровым и слипшихся ларечных «сникерсов». Там названия марок одежды произносились как мантры. Полагалось вести себя пресыщенно и порочно, быть ироничным и чувствительным. Мода улавливалась и мода назначалась. Открывались имена и зажигались звезды. Дурная, воспаленная российская жизнь должна была проживаться как хэппенинг. Цинизм объявлялся тайнописью, на которой ведет разговор поколение.

А в пятнадцать лет веришь, что то, что привлекает внешне, — непременно правильно по сути. Веришь, что говорящий тебе «будь свободным» искренне хочет, чтобы ты таковым стал. Ведь скептический пафос удачно совпадает с пиком твоего личного всеотрицания. Тебя не волнует, что этот «последний герой ХХ века» — продвинутый андрогин, современный Оскар Уайльд, веселый извращенец, чуточку наркоман — не имеет отношения не только к тебе, но и вообще ни к чему на свете. Хочется лишь плотнее заткнуть уши, чтобы не слышать: «Братва, не стреляйте друг в друга» — и про «гранитный камушек в груди».

Впрочем, все очень быстро закончилось. К концу девяностых спектакль уже стал скучноват. Публика расходилась по домам. Вдохновенная (анти)проповедь переродилась в Orbit, который вяло жевали журналы нулевых. Но новый горизонт все же был открыт. Anyway, спасибо тебе, строгий юноша.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить