Отменяя смерть — «Король Лир» Сергея Потапова
На The Art Film Festival в Москве, Санкт-Петербурге и Екатеринбурге покажут «Короля Лира» Сергея Потапова — душераздирающее мокьюментари о постановке Шекспира в доме престарелых, получившее главный приз на «Горьком-фесте». Об устройстве фильма размышляет Кира Мартыненко-Гудовская.
В якутском доме престарелых появляется новый постоялец Семен Петрович (Михаил Семенов), которого обманом привезли туда две его внучки. Внешне сдержанный, он еще полон сил и явно не видит себя в этом месте, полном немощи и бесконечной длительности. Вскоре в интернат приезжает режиссер Дмитрий Мункуев (Альберт Алексеев), чтобы поставить там шекспировского «Короля Лира». Обусловленность выбора пьесы более чем очевидна: старики, оставленные своими детьми и внуками, хорошо чувствуют трагедию Лира, преданного собственными дочерьми.
Фильм, снятый как документальный, в действительности — игровой. Однако все участники картины, за исключением двух главных героев, реальные постояльцы дома престарелых, что придает ему особую силу достоверности. Единственный несомненно документальный эпизод — в самом начале. Пожилой якут, прерываясь на сухой плач, рассказывает, как после смерти жены был помещен своими тремя дочерьми в интернат. Этот короткий фрагмент, чудовищный в своей правдивости, становится своего рода эпиграфом к фильму.
Гораздо проще передать человека институции, нежели взять на себя бремя заботы
Режиссер проводит кастинг и утверждает участников на роли в постановке, но не может найти того, кто сыграл бы короля Лира. Тогда в поле его зрения попадает Семен Петрович — сначала неподвластный и закрытый он все же соглашается на роль, которая становится для него возможностью прожить собственную трагедию. Сюжет вторит реальной истории постановки пьесы Сэмюэля Беккета «В ожидании Годо», которую шведский режиссер Йон Йонсон воплотил в калифорнийской тюрьме. Один из заключенных, в течение трех лет хранивший молчание, прервал обет ради роли в пьесе, которую он чувствовал едва ли не лучше всех живущих на свободе. Можно обнаружить и содержательно перекличку: в пьесе Беккета герои находятся в ожидании никогда не прибывающего Годо, так же и постояльцы дома престарелых находятся в безвременном ожидании: то ли свидания с родными, то ли смерти.
Бесшовно срастаются поэзия и действительность
При первом приближении проступает линия осуждения детей, оставивших своих стариков, но проблема глубже — в глобальной попытке отменить смерть. Прогресс науки, направленный на продление жизни, оказывается не в состоянии ответить на вопрос, зачем это нужно. Старость становится «возрастом дожития» и вытесняется за пределы жизненного мира. Как и все предельное в человеке, она выставлена за дверь, дабы устранить от посторонних глаз свою непригодную телесность. Как пишет Бодрийяр в своей работе «Символический обмен и смерть»:
Земли, отвоеванные у смерти, остаются социальной пустыней. Старость, недавно колонизованная современным обществом, отягощает его таким же грузом, как и раньше население колониальных стран. Выражение «третий возраст» точно передает суть дела — своего рода «третий мир».
Людям современности, живущим в мире бесконечных поисков максимальной выгоды, увеличения продуктивности и эффективности, некогда мучаться этическими вопросами, которые все равно не находят своего разрешения. Гораздо проще передать человека институции, нежели взять на себя бремя заботы. Дом престарелых становится перевалочным пунктом, пограничной полосой между жизнью и смертью. Но именно опыт творческой совместности все меняет: интернат перестает быть зоной ожидания и наполняется своей особой уникальной витальностью.
Поставленная в советских интерьерах госучреждения пьеса создает своего рода «пространство вненаходимости», где каждый проживает свой человеческий опыт — и банальный, и значительный. Постановка становится экраном, не только укрывающим от боли соприкосновения с миром, но и обнажающим его в своей неприглядности. Именно через этот экран проступает лично пережитый опыт и заявляет о своих правах в акте творчества, что мгновенно делает его универсальным и общечеловеческим.
В заключительном эпизоде, где главный герой стоит у могилы своей дочери, бесшовно срастаются поэзия и действительность. В этой точке он впервые становится свидетелем собственного опыта. Здесь вся сила слова, не имеющая меновой стоимости, оказывается даром, возможностью продлить любовь, от которой мы не желаем отречься. Любовь же, в свою очередь, довольствуется малым — часто одним единственным существом.
