хроника

Кино перемен: «Письма мертвого человека»

Когда «Письма мертвого человека» будут удостоены Государственной премии РСФСР и множества престижных международных наград, не редкостью станут кулуарные разговоры об их «конъюнктурности». Но тем, кто знает историю создания фильма, хорошо известно, насколько далек был Константин Лопушанский от конъюнктурных соображений, и насколько далек был его замысел начала 1980-х гг. от реального шанса на реализацию, какая уж там Государственная премия… Во-первых, сам дебютант не вызывал доверия — ученик и убежденный последователь Андрея Тарковского, к тому времени уже «невозвращенца». Во-вторых, не сулил ничего хорошего и сценарий: мир после атомной катастрофы, где в бункерах и среди радиоактивных руин дотлевают останки человеческих жизней, заставлял вспомнить пьесы и романы Сэмюэла Беккета, фильмы вроде «Уик-энда» Жан-Люка Годара или «Семени человеческого» Марка Феррери.

«Письма мертвого человека». Реж. Константин Лопушанский. 1986

А, потому, в течение нескольких лет тянулась обычная студийная волынка: сценарий мочалили бесконечными поправками, требовали внести ноту «исторического оптимизма», локализовать действие «на отдельном острове», особо подчеркнуть, что все события происходят вдалеке от Советского Союза и стран соцлагеря, желательно — на территории блока НАТО.

Весь этот катастрофический дизайн кажется извлеченным из кладовых нашей генетической памяти о войнах, революциях, голоде и насильственных депортациях.

Однако меняется политическая ситуация в стране. Руководство, осознавшее свою несостоятельность в гонке вооружений, развязывает антивоенную истерию. Эсхатологические мотивы (прежде безоговорочно проклинаемые как явление буржуазного упадочнического искусства) пронизывают всю официозную публицистику: в лексикон журналистов и политологов прочно входит понятие «ядерная зима». Теперь апокалиптические видения Лопушанского не считаются плодом больного воображения мизантропа-модерниста — напротив, его фильму отведено почетное место в тематическом плане студии как находящемуся «на магистральной линии» советского перестроечного киноискусства. По сути, картине придан статус госзаказа.

«Письма мертвого человека». Реж. Константин Лопушанский. 1986
Последний со времен эпопей Сергея Эйзенштейна пример того, как устремления художника отчасти совпадают с требованиями выдвинутого временем «социального заказа»

Показанный в мае 1986 г., фильм Лопушанского точно совпадает не только с установками официальной идеологии, но и с умонастроениями интеллигенции начала перестройки, со свойственными именно этому периоду катастрофическими ожиданиями. Взрыв в Чернобыле, поражение в Афганистане, поднимающаяся волна обличений и разоблачений разрушили официозный миф о самой могучей стране, которая теперь начинала все больше походить на гигантского монстра, агонизирующего на бескрайних ледяных просторах, заваленных грудами ржавого железа, разрушенного бетона и ядерных отходов. В «Письмах…» дан образ именно российской катастрофы: немытые люди, закутанные в тряпье, подземный бункер с громоздкой системой запоров, неуклюжие противорадиационные балахоны, допотопные противогазы. Весь этот катастрофический дизайн кажется извлеченным из кладовых нашей генетической памяти о войнах, революциях, голоде и насильственных депортациях.

«Письма мертвого человека». Реж. Константин Лопушанский. 1986

Здесь безжалостной стихии иррационального разрушительного хаоса, в согласии с российской традицией, вроде бы наивно противопоставлена столь же иррациональная вера в чудо. Ларсен, герой фильма, по сути — не врач, а врачеватель душ, и в гибнущем мире замещает некоего «нового святого», призывающего невинных детей поверить в то, что где-то на Земле есть еще чистый, не отравленный смертоносной радиацией снег… Эта, прежде всего религиозная, впоследствии картина будет восприниматься и вправду как некое «письмо» из безвозвратно ушедшего прошлого. Как последний всплеск романтических надежд на то, что именно духовность обновит гибнущий мир. Фильм Лопушанского — вероятно, последний со времен эпопей Сергея Эйзенштейна пример того, как устремления художника отчасти совпадают с требованиями выдвинутого временем «социального заказа», а отчасти — приноравливаются к ним.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: