Годар, которого никогда не будет — О последнем фильме ЖЛГ
19 декабря показали последний фильма Жан-Люка Годара «Трейлер фильма, которого никогда не будет: Странные войны». Даша Чернова рассказывает о своем опыте просмотра, хрупкой тактильности этой работы и экспрессивных жестах.
Годар часто оставлял меня в беспомощности. В прошлом году я посмотрела больше его фильмов, чем за всю жизнь до этого, и перманентно ощущала себя в капкане образов и слов, чью интенсивность сложно выдержать. Лавина смыслов, деталей, высказываний и режиссерских решений припечатывает. Эти кинематографически-археологические артефакты мелькают перед глазами, ускользают от взгляда, заставляют нервничать на каждом новом кадре и напрягать память. Откуда мне это знакомо? Кажется, Жан-Люк Годар, как барахольщик со стажем (в хорошем смысле), собирает объекты-воспоминания, кинофрагменты, заемные изображения, анекдоты и составляет из них хаотичную, но, конечно, хорошо продуманную коллекцию. Годар — человек-чердак, хранящий хорошо знакомые вещи, запылившиеся до неузнаваемости, и открывающий новые картинки-объекты, чей путь к тебе совсем не поддается пониманию.
Я ничего не знала о последнем фильме Годара — Канны-2023 пролетели мимо как что-то недосягаемое. Но на несколько недель «Трейлер фильма, которого никогда не будет: „Странные войны“» стал главным предметом моих мыслей и сомнений. Я мучилась и ждала эти двадцать минут, готовая увидеть что угодно.
Наша встреча началась с растерянности: звука не было, и казалось, что все сломалось. Уровень моего доверия к Годару (или же к моей технике) не позволил продолжить смотреть в тишине, я полезла проверять наушники и всевозможные ползунки громкости аудиодорожек на компьютере. Когда музыка все же проявилась, мне стало немного стыдно за этот нелепый жест — беспочвенное требование звука. Казалось, современным зрителям невыносимы статичные изображения, заставляющие чего-то ждать и намекающие на забытый режим созерцания, но тишина страшит нас не меньше. Тишина всегда признак сбоя и поломки, знамение неловкости, пространство для пустых фраз и суетливых движений, призванных заполнить ее собой. Эти явные звуковые провалы фильма физиологически ощущаются как воздушные ямы, которые на секундочку заставляют все органы замереть.
Экран ощущается как бумажный
Коллажная фрагментарность звука, порой отдающая даже незаконченностью, вторит структуре изображения. Кусочки то там, то сям, наивные изображения и слишком эмоционально заряженные фотографии собираются в полотно с дырочками и пустотами, следами работы, раздумий и ошибок, которые хочется исправить, но в которых можно признаться. Мои любимые фрагменты — множественные белые пятна от замазки и полупрозрачный логотип Canon на фотобумаге, идеально дополнявший несколько других вотермарок, с которыми я была вынуждена смотреть этот фильм. Я ощущаю уже знакомое замешательство от сопоставленности десятка (казалось бы) несвязанных образов друг с другом, вот только теперь я могу видеть сразу несколько монтажных склеек: элементы соседствуют внутри одного кадра, а не перетекают друг в друга, как изображения в прошлых фильмах-эссе Годара.
«Трейлер фильма, которого никогда не будет» отличается своей проявленной материальностью, и она делает просмотр устойчивее, прочнее. Работа собрана из сфотографированных листов бумаги, на которые Годар поместил распечатанные кадры из фильмов, вырезки из книг и газет, рукописные заметки. Смотря фильм, я фактически тактильно ощущаю острые уголки бумажных кусочков, их наслоенность друг на друга, выпуклость и неровность краев. Можно притвориться, что я держу этот фильм в руках, прямо как я держу свой блокнот, в который спешно записываю впечатления от просмотра. На обложке моего блокнота тоже коллаж из билетов в кино, открыток друзей, упаковок от лекарств и рекламного мусора, найденного в почтовом ящике.
«Трейлер…» — это очень ручной фильм, в том смысле, что он предназначен для рук и произведен ими же, хотя он продолжает быть неприрученным, непослушным. Весь просмотр я думаю о старых, сухих и подрагивающих руках Годара, который вырезал кусочки бумаги, наносил на них клей и собирал свою аппликацию, как мог бы делать и лет за восемьдесят до этого. Он по линеечке расчерчивает белые листы, чтобы ровно, как в школьной тетради, записать в ней анекдот (или философскую мудрость) про черного кота. На некоторых кадрах остаются видны следы карандаша позади ровно написанных букв. Рукодельность «Трейлера…» вызывает какой-то странный трепет, который испытываешь, когда прикасаешься к чему-то старинному или хрупкому, к чему-то, что можно с легкостью испортить. Этому фильму не грозит ничего. Разве что глобальный цифровой апокалипсис, но даже в этом случае где-то останется настоящая тетрадь, с которой работал Годар. Акцент на тактильном позволяет рассмотреть в Жан-Люке Годаре кинолюбителя, который порой в моих собственных глазах терялся и прятался за фигурами глыбы мирового кинематографа, революционера, интеллектуала, радикала, хулигана и разных других обличий.
Все части «Трейлера…» выглядят одновременно как осколки прошлого и нереализованного будущего
Экран ощущается как бумажный. Гадаю, сохранится ли этот эффект в большом зале или же с масштабом тактильность обесцвечивается и теряет интенсивность. А что еще может сделать большой экран? Как миниатюрному кино, личным записям, выведенным от руки, расположить себя на плоскости площадью с небольшую комнату? Подобное разграбление интимности работает на уже знакомую (и не только благодаря феминисткам, но и благодаря Годару) идею о личном как самом политическом. Из-за очевидной материальности, кажется, что кино снова топчется где-то рядом с живописью и литературой, но оно все равно остается кино — в разломах и соединениях, в соположенности фрагментов, в монтажной многослойности. Эта работа Годара переливается для меня, скачет между разными воплощениями, которые событийствуют в ней одновременно: это трейлер, фильм, сценарий, монтажный план, возможно, даже дневник (в одном из кадров можно заметить селфи Годара, на котором запечатлено его отражение в витрине или зеркале).
Я продолжаю думать об экспрессивных жестах, обнаруживаемых в письме и рисунках.
В одном кадре появляется набросок экрана, сделанный фломастером: это мешанина из красного, зеленого, черного и синего. Абстракция, неразгадываемая без подписи. Впечатляющая схожесть с моим ощущением от цифровых экранов! Горящий и импульсивный всплеск цветов, постоянная неразборчивость, риск распада на пиксели. Крупные черно-красные мазки, которые стали чем-то вроде постера к фильму, его главным, самым тиражируемым образом, кажутся мне не живописным полотном, а скорее частью какого-то текста. Знакомый жест письма — истеричное и спонтанное зачеркивание, перекрывание, порой даже разрывание бумаги в попытке убрать слова, которые не стоит никому показывать. Иногда замазка бывает бессильна, нужна не маскировка, а жирная и грязная клякса.
Залепленные красками слова на бумаге выражают еще одну форму недоверия языку. Годар давно сомневается в нем, несмотря на болтливость его фильмов и их переполненность словами. В «Трейлере…» один конкретный язык вызывает настороженность (угадайте какой), но на самом деле его можно заменить на любой другой, а суть высказывания останется той же: он скрывает больше, чем готов открыть. Годар призывает устроить глобальную парцелляцию печатного и произносимого текста, говорить коллажами, а не предложениями, позволить разрывам тоже высказываться. В общем — монтировать слова друг с другом, а не писать мемуары.
Возвращаясь к началу: откуда мне это знакомо? Все части «Трейлера…» выглядят одновременно как осколки прошлого и нереализованного будущего. Многие слова уже звучали и были написаны не для этого фильма, эти кадры светились на экранах до этого. Чувствуешь себя внутри слоев интертекстуального полотна, которое ускользает от расшифровки, остается пазлом с множеством утерянных деталей. Но эти прорехи открывают возможность для свободного взаимодействия, застрявшего между узнаванием и неузнаванием. На открывающем кадре — незрячая и неслышащая девочка из фильма «Сотворившая чудо» (1962)1. Образ невозможного зрителя, чья встреча с фильмом никогда не случится, чья жизнь фактически заключена в руках, в ощупывании мира, поэтому фильм как пучок света едва ли окажется ей доступен. Она выставила вперед ладонь, как бы открывая ее для прикосновения и одновременно защищая себя от нападения. И этот жест, как ни парадоксально, — настоящий зрительский жест.
1 Спасибо за подсказку Дмитрию Голотюку.
