Педру Кошта: «Мы движемся в темные века»
![](/wp-content/uploads/2015/09/ped1.jpg)
Педру Кошта
— Расскажите про фотографии Якоба Рииса, которыми начинается «Лошадь денег». Что вас привлекло в них?
Педру Кошта: Я знаю его работы уже с восьмидесятых. В кино, фотографии и музыке я всегда больше интересовался тем, что можно назвать «реализмом», — документальной фотографией или просто репортажной. Риис тоже из этой категории. Он больше, чем фотограф: он исследователь и антрополог. Риис много писал и говорил о своих работах и жил в тех местах, которые снимал. Это почти как снимать кино.
— А почему вы решили поместить их именно в «Лошадь денег»?
— Мне показалось, что они подходят по ритму. Когда монтаж уже был почти готов, я уже придумал добавить в него десять-двенадцать фотографий, но не знал, куда. Поскольку там была музыкальная сцена, которая представляет собой серию портретов жителей района [Фонтаньяша], то я подумал, что фотографии тех же, в сущности, людей под музыку или в тишине в начале могут стать эхом или рифмой.
— В предыдущих фильмах вы снимали внутри домов в Фонтаньяше. Это многое значило для вашей работы — как в смысле интимности, так и в смысле свободы от традиционного способа кинопроизводства. Как прошло для вас перемещение на новые, совершенно иные локации?
— Мы снимали в общественных местах, но они были необитаемы, пусты, оставлены людьми. Как будто руины чего-то. Больница — на самом деле не больница, а то, что осталось от нее. Завод — заброшен. Улицы — безлюдны и безжизненны. Больше похоже на катакомбы. Дело в том, что место, в котором жили персонажи предыдущих фильмов, исчезло. Старый район снесли. Новый не существует. Это ничья земля, вымышленная страна, куда менее реальная, чем в прежних фильмах.
— Расскажите о месте действия фильма. Почему вы решили поместить его в психиатрическую клинику? Это основано на реальности или необходимый вымысел?
— Психическое и физическое состояние Вентуры и других персонажей, то, что с ними происходит, — дрожь, тик, неясность сознания, шепот — все это отражает происходящее с ними с самого начала. Они потеряли или теряют все. Это почти как на войне — можно придумать красивое определение типа «затягивания поясов» или «экономического кризиса», а можно называть войной. Они потеряли все, у них ничего не осталось, даже дома, даже своего квартала, крыши над головой. Поэтому нам негде было снимать. Даже гардероба не было, поэтому Вентура все время в пижаме… Шучу, но речь здесь идет об уделе человеческом, как это раньше называли.
— Как происходит ваша совместная работа с Вентурой? Вы рассказывали, что на съемках «В комнате Ванды» иногда делали десятки дублей на один кадр. С Вентурой тоже так?
— Да. Мы уже так работали на «Молодости на марше» — много репетиций, много дублей. Ему нужны репетиции и мне тоже, поскольку мы работаем без сценария: у нас есть только предварительные заметки, и нам надо найти историю в процессе, найти каркас и возвести здание. Вентура привык к работе. Он был каменщиком и любит говорить, что фильм — это пустяки по сравнению с тем, чтобы построить дом кирпич за кирпичом.
В разных сценах было по-разному. В некоторых Вентура находился с другими актерами и реагировал их действия, как было с Виталиной, например. Но ту длинную 25-минутную сцену в лифте мы снимали больше трех месяцев, и это было очень сложно и для него, и для всех нас. Нужно было найти жесты, интонацию. В этой сцене он по-настоящему играл. Почти как в супергеройском фильме Marvel: он был наедине с марионеткой, монстром, виртуальным существом — и ему нужно было заставить себя поверить, что существо реально.
— Музыка вообще играет большую роль в ваших фильмах, но в «Лошади денег» она кажется особенно важной. Вы говорили, что Гил Скотт-Херон до своей смерти в 2011 году собирался поработать с вами. Как его кратковременное участие повлияло на замысел? Произвело ли оно эффект на то, что получилось в итоге?
— Надеюсь, что-то от него в фильме осталось, потому что я его по-настоящему любил. Его музыку, тексты и мироощущение. Не только музыку, но его позицию. Он был настоящим гражданином, реагировал на все, что происходило в сообществе. Мне очень близки художники, которые не ограничиваются только искусством. Искусству нужно что-то еще: если бы фильм был просто фильмом, музыка — только музыкой, картина — всего лишь картиной, в них не было бы никакого смысла. Им необходима своя точка зрения на общество.
Что-то, я надеюсь, осталось, хотя я встречался с Гилом всего трижды. Он что-то написал, но я этого так и не увидел, потому что он неожиданно умер и найти ничего не удалось, а потом я потерял контакты. Мне кажется, в напеве Виталины есть нечто от Гила. Полифония голосов в сцене в лифте похожа на то, что мы хотели осуществить, но это было бы более абстрактно. Что-то похожее на молитву, но и кантату…
— Или на псалом?
— Или на рэп? Его бы исполнял, наверное, сам Гил или Вентура или множество других голосов. Не знаю точно, но, наверное, это была бы длинная поэма или молитва, очень фрагментарная.
![](/wp-content/uploads/2014/09/с5.jpg)
Лошадь денег. Реж. Педру Кошта, 2014
— Вы ведь были музыкантом до того, как прийти в кино? Как это повлияло на ваши фильмы?
— Ну, настоящим музыкантом я не был, просто играл на гитаре в группе. Это был конец семидесятых, тогда у всех была гитара. Короткий период панка, когда все пытались что-то сделать, ничего не умея. Это было очень живое движение, политическое и энергичное — не сравнить с тем, что сейчас, это уж точно. Самое удивительное для меня и моего поколения было то, что мы проживали все одновременно и с одинаковой интенсивностью, не имея приоритетов и не проводя различий: фотография Фрэнка или Уокера Эванса для нас обладала такой же силой, как фильм Годара или Джона Форда и песня Wire, The Clash и Gang of Four. Все это было для нас проживаемым опытом одного и того же вида. Это можно было ощутить, просто выйдя на улицу. Я не просто закупался в магазине пластинками и слушал, все было иначе.
— Во время музыкальной сцены в «Лошади денег» я вспомнил об эпизоде из «Земли» Довженко, где перед смертью героя появляется серия стилизованных портретов крестьян. В других интервью вы говорили о влиянии на вас русского немого кино. Не расскажете подробней?
— Я воспринимаю их как своих попутчиков или товарищей по делу. Я думал о многих сценах во многих немых фильмах — русских, немецких. Русские ближе к документалистике или реализму или как еще это назвать.
Эти фильмы и режиссеры всегда со мной. На них я учился структурно мыслить, видеть и слышать. Они выдающиеся монтажеры — Эйзенштейн, Вертов, Довженко. Монтаж аттракционов очень значим для меня и для любого серьезного режиссера.
— Мне показалось, что монтаж в «Лошади денег» — более заметный, чем в ваших прежних фильмах. Когда вы представляли фильм Антониу Рейша «Траз-уж-Монтиш», то сказали, в частности, что считаете Рейша и Маргариту Кордейру «настоящими монтажерами». Что вы имели в виду под этим? Каково ваше отношение к этому аспекту кино?
— Ну, монтаж есть во всех моих фильмах. В этом просто меньше план-эпизодов. И между сценами есть разница. Эпизод в лифте быстрее, чем остальные. На сцене с Виталиной фильм замедляется. Другие мои работы более созерцательные, а у этой в целом выше скорость. Я ориентировался на кино категории B — триллеры, детективы. Хотелось не провоцировать зрителя на размышления, а поскорее переходить к следующему кадру.
— Воспоминания о Фонтаньяше играют заметную роль в «Лошади денег». Мы так и не увидим этот квартал, но его отсутствие значимо, оно оказывается структурно важным элементом. Как вы считаете, ностальгия присутствует в ваших фильмах?
— Не ностальгия, а меланхолия, это другое чувство. Вентура, мне кажется, — меланхолик. Да и все остальные герои. Наверняка любой из них скажет, что ему больше нравится старый дом, старый район, старый образ жизни, старые традиции, старое все, но это не значит, что они ностальгируют. В них этого нет. Но что есть и всегда будет — это меланхолия, она в их музыке и в их существе. Меланхолия — это тоска по тому, чего никогда, как мы знаем почти точно, не будет, она направлена на будущее и более пессимистична. Фатализм очень распространен среди кабовердийцев и португальцев, даже в нашей поэзии он есть. Пессоа сказал об этом все, что только можно сказать. Он был великим пессимистом-меланхоликом.
— Вы становитесь большим пессимистом со временем?
— Да. Как в песне the Beatles: «It’s getting better all the time», только наоборот. Мы движемся в темные века. Именно темные, по-настоящему, ведь Средневековье было очень одухотворено по сравнению с той нелепостью, в которой мы сейчас живем. По-настоящему темное время.
Образцом для «Лошади денег» были фильмы ужасов и триллеры. Мы снимали в катакомбах. Фильм — о том, что происходит в отдельных районах города, в определенном сообществе людей. Но это сообщество — 90 процентов человечества. Это половина моей страны, если не больше.
— Гораздо больше.
— В Европе, Азии, Южной Америке, Северной Америке…
— Тогда с «деньгами» понятно. А что значит «лошадь»?
— Об этом мне сложно говорить. Легко только о деньгах. У Вентуры был конь по кличке Деньги, и он для него был талисманом, знаком лучшего будущего, почти сыном. А потом, как он рассказывает в фильме, коня съели стервятники.
— Деньги — хорошее имя для лошади?
— Ну да, почему бы и нет? Мне нравится название, потому что оно сбивает с толку, в нем есть такая странная красота. Мне нравится, когда в названии есть слово «деньги». Они не только для богатых, у нас они тоже могут быть деньги за нашу работу. Даже если на самом деле их нет.
Перевод с английского: Андрей Карташов
Читайте также
-
«Один фильм помогает понять другой» — Говорим о любительском кино
-
«Это разрушит хрестоматийное восприятие» — Даниил Воробьев о сериале «Чистые»
-
«Камера видит любую фальшь» — Светлана Филиппова о фильме «Лиссабон»
-
«Стаканчик должен быть полон, причем кипятка» — Станислав Фомичев и Анна Далингер про «Угол наклона»
-
Аличе Рорвахер: «Нужно понять, что ты не уникален»
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»