Чудеса и страсти — «Молодой Папа» Абеля Феррары
В прокат выходит «Молодой Папа» (Padre Pio) Абеля Феррары, в котором Шайя ЛаБаф сыграл священника, покрывшегося стигматами и творившего чудеса. О реальном падре Пио и современной версии жития святого пишет Вероника Хлебникова.
Новый фильм Абеля Феррары — житие на полях мирской распри. Почти панковский разворот от канона религиозных байопиков, выносящих любые конфликты, кроме духовных битв, на поля житий. Страсти одного из последних католических святых, канонизированного в ХХI веке, выглядят экстатическим комментарием к политическому портрету Италии, к зарождению фашизма в недрах Первой мировой войны, к исторически содержательному описанию его социального состава.
Осенью 1920 года в апулийском селении Сан-Джованни Ротондо на Пьяцце деи Мартири карабинеры расстреляли крестьян-социалистов, победивших на первых в Италии демократических муниципальных выборах. Конфликт социалистов, обвиненных в фальсификации выборов, и будущих итальянских фашистов привел к гибели одиннадцати мужчин и женщин под алым флагом. Палачи и жертвы вернулись с одной войны, выжили в одной на всех катастрофе, еще недавно были на равных — калеки, вдовы, ветераны, победители, но мирная жизнь вновь поделила их на классы, сословия и партии.
Сатана терзает дух монаха, как диссидента на допросе
Фильм не вдается в подробности связей падре Пио с фашистским альянсом помещиков и вернувшихся с войны офицеров. Скорее Феррара переводит эпизод недавней итальянской истории на язык инкунабул. Цепь событий, включая проповедание марксистских манифестов, как цепь видений, помещена в контекст мученичества.
Большая часть экранной жизни падре Пио, поселившегося во францисканском монастыре неподалеку, протекает во тьме келий, в камере обскуре душевных пыток. Сатана терзает дух монаха, как диссидента на допросе, выворачивает поступки молодого капуцина в самом неподобном виде — дезертир, прелюбодей, приспособленец. Чертов полтергейст задает монаху невидимую миру трепку. Скалит пасть демонический черный пес — очередная мрачная маргиналия в бестиарии Абеля Феррары, узревшего и в Сибири тридевятое царство мистических снов.
Житейские радости не предусмотрены конституцией фильма
Сердце монаха буквально пронзает божественная любовь. Будущий святой прославился на весь мир трансверберацией, став «крючком для душ», ищущих чудес. Как расписывали красноречивые последователи, его тело «расцветили» пять стигматов — по числу ран Спасителя на кресте.
Крест у Феррары — вакантное место. В «Томмазо» на кресте окажется римский обыватель, сыгранный Уиллемом Дефо. В новом фильме католическое распятие с деревянной фигурой внезапно опустеет ввиду явления бесконечной благодати и небесного милосердия.
В сущности, сюжет фильма посвящен более чем скромным опциям людского выбора: между страданием в присутствии Бога, отпирающим райские врата, и одиноким страданием в богооставленности, ведущим страдальца не дальше ада.
Возвращение солдат и офицеров с Первой мировой снято словно бы в духе «Журавлей» Михаила Калатозова — как встреча и одновременно разлука. Молодые женщины заглядывают в лица, ищут на площади своих мужей, подобно Веронике, растерявшей печенье, так и не нашедшей Бориса в толпе провожающих. Итальянские крестьянки Феррары приходят встречать родных с фронта, не догадываясь, что это прощание.
Биография падре Пио предстает маргиналией по отношению к трагическим событиям так же, как и жизни крестьян-социалистов прилагаются к политическим механизмам. Симфония подаренной солдатам жизни сменяется идеологической какофонией. Чтение манифестов, протесты и демонстрации нисколько не напоминают «социалистов с дырой в кармане» из «ХХ века» Бертолуччи. Житейские радости не предусмотрены конституцией фильма. Секс возможен лишь в жуткой сцене исповеди о блудных помыслах персонажа, именуемого в титрах «высоким человеком» и сыгранного Азией Ардженто. Угнетенные восстают, угнетатели подавляют, падре Пио оплакивает первых и благословляет вторых. Шайя ЛаБаф в густой бороде проживает жизнь священника без зазора между актером и неистовством его персонажа, их общей болью и недосказанностью — тайной всякого живущего, на чьи плечи вдруг ложится родная, истекающая кровью ладонь.
