Камера смотрит в мир… а там сова. Что делать?
Говорят, совы не то, чем кажутся, но тут явно не тот случай. Круглоголовая птица спокойно перебирает перья и лишь иногда поворачивается к объективу веб-камеры, чтобы блеснуть запонками глаз. Как бы того ни хотелось вуайёрам, в отличие от обитателей «Дома 2» или посетителей видеочата, она не ведёт никакой игры с оптикой. Хочет быть, а не казаться, просто живёт в кадре. Это и не сова по сути, а допотопный персонаж Люмьеров, чей деревянный ящик не возбуждал особых чувств в невольных объектах съёмки. В 1895-ом герои проплывали мимо стрекочущего аппарата, как гигантские человекоподобные рыбы, занятые лишь собой. Работали, спешили с работы, кормили детей, ждали поезда — было не до камеры. Сегодня, когда природа смотрения и позирования представляет собой гигантскую систему ловушек, в которую неизбежно попадается любой автор и любой герой, взгляд веб-камеры, направленный на животное, кажется чем-то невероятно бесхитростным. Возможность так же смотреть на людей мы утратили безвозвратно. Сегодня мы можем подкарауливать, режиссировать, реконструировать, втираться в доверие, управлять, но о прямом контакте речи не идёт никогда. Просто жонглируем представлениями, добиваемся максимального правдоподобия.
Всю прошлую весну я, как обычно, наблюдал за совятами, которых в режиме реального времени выращивала эстонская неясыть. А наблюдатель довольно быстро уясняет для себя следующий феномен — сколько ни смотри в глазок, обязательно пропустишь по-настоящему важные события. Одно из охраняемых мамашей яиц украла зубастая тварь с мягкой шерстью и блестящими глазами; первый совёнок выбрался из своей скорлупы; другой неоперившийся малыш выпал из дупла — всего этого я так и не увидел. Шляпа. В довершение всего проворонил и воодушевляющий финал истории — первый полёт выживших молодых сов. Открыв страницу эстонского заповедника в последний раз, я полчаса наблюдал пустое дупло, высвеченное бледным мерцанием инфракрасной лампы. В отсутствие героев жизнь на экране текла с деятельным спокойствием: в очередной раз она одержала тихую победу над кинематографией.
Может показаться, что опыт прямого, живого смотрения — это неизбежный опыт зрительского разочарования. Обыденность на то и обыденна, чтобы успокаивать взор, пренебрегая деталями и ускользая. Смотришь в окно, и ничего как бы не происходит. Где саспенс, скажете, где конфликт? Помещённый в бытовой кисель человек редко осознает важность того или иного произошедшего события прямо на месте, пока оно ещё не стало фактом прошлого. Всё становится на места позднее. Память отфильтровывает «нужное» от «ненужного», выстраивая иерархию причин и следствий — это называется история. Событийность — не конёк веб-камеры. Снимая животное, она фиксирует жизнь в её цикличности и протяжённости, без однозначного начала и прогнозируемого конца, вне потрясений. Зрителю вроде бы нечего ждать от экрана, но я жду весны, когда другая сова заселится в то же гнездо, и камера включится вновь, чтобы зафиксировать ещё одну версию известного миллионы лет сюжета. Что в этот момент повелевает зрителем? Интерес? Любопытство? Ощущение причастности? Прежде всего умиление невинностью зрелища и невольного натурщика. Беспечная птичья жизнь в тёмном гнезде, копание кабанов на осеннем поле, мирное поскрипывание жаб в аквариуме — эти замечательные картины не могут, да и не должны пробуждать ничего больше. Собственно к тому же простому чувству взывают и бесконечные в своём любовании морскими просторами фильмы Кусто, и острые экологические отповеди вроде «Океанов». Всюду найдётся свой симпатичный, похожий на человека печальный краб, или устрица, которая ведёт себя точь-в-точь как твоя соседка по лестничной клетке или, на худой конец, пингвин, которого можно поставить в пример любому человечьему папаше. Экологический пафос понижается в данном случае до предельно конкретного всхлипа — «ребята, скоро посмотреть будет не на что». Не для экологической пропаганды зоокино простёрло над человечеством свои совиные крыла, а для того, чтобы мы могли увидеть самих себя и потосковать по блаженным временам, когда измерительный прибор (камера, то есть) ещё не оказывал влияния на измеряемую среду.
Неуправляемая (хотя есть, конечно, кнопка «вкл / выкл»), напрочь лишённая режиссёра (он удаляется, определив точку съёмки) веб-камера в полном противоречии классикам кинокритики бесстыдно снимает за работой не только смерть, но и жизнь, и этот факт деформирует представления зрителя об экранном времени, объекте визуального наблюдения и сюжете. Эту вечную пульсацию жизни, ограниченной только рамками кадра и ничем больше, я чувствую, когда захожу на сайт какого-то заокеанского дендрария, чтобы порадоваться парению колибри. Когда всматриваюсь при помощи высокоскоростного интернета в опустевшее гнездо отправившегося в жаркие страны немецкого аиста — он улетел, но обязательно вернётся к следующему лету. Когда часами жду появления возле специально обустроенной кормушки потерявшего всякое представление о пунктуальности лося. Кабаны тоже не торопятся.
