Денис Горелов
Денис Горелов

Оттуда: «Август без императора»


 

Япония, 1978. Реж. Сацуо Ямамото. В ролях Цунехико Ватасэ, Саюри Ёсинага, Эцуси Такахаси.

Преследуя грузовик-нарушитель, передвижной патруль префектуры Ивате получает из кузова очередь крупнокалиберного пулемета. Военная контрразведка, скрытая под эвфемизмом «Управление информации Сил самообороны», трясет архивы и нелояльное офицерство и выходит на правомилитаристский заговор. Демократические войска крошат путчистов огнем и мечом, но отряд капитана Фудзисаки успевает заминировать экспресс «Сакура» и грозит взорвать его на ходу с тремяста шестьюдесятью пассажирами, случайно встрявшей женой капитана и ее бывшим бойфрендом журналистом Исимурой, из которого сам японский бог велел сделать окрошку за длинные уши, длинный нос и длинный путь взаимоотношений с капитаншей-сан.

Японские быт и сознание строго регламентированы, что весьма вредит искусству, но в той же мере облегчает сыск. Классический театр, чайная церемония, даже иероглифическая письменность состоят из крайне разветвленного набора клише, разные сочетания которых и создают все приглядное европейцу многообразие смыслов. В то же время сами японцы, познав всю бездну знаков, жестов и символических приседаний, видимо, скучают — или преподают их другим. Зато их полиция известна стопроцентной раскрываемостью: что есть преступление, как не предельно разветвленный набор клише? Труд Шерлока Холмса не искусство, а ремесло, в котором он преуспел, а другие нет — и которое куда ближе восточному строю мыслей, чем беспорядочному и анархическому белому. Скрупулезный осмотр места происшествия, сбор и чтение улик и объемная картотека, позволяющая предельно сузить круг подозреваемых, — вот и все, только Глеб Жеглов это умеет, а Коля Тараскин нет, потому что молодой ишо.

 

 

Поэтому японское кино о военных путчах тоже строится из кубиков «случайное уголовное преступление — быстрый выход полиции на сеть заговорщиков из крайне правых — тревога в штабах — то, что В. Суворов называл „массовым загоном“». Несколько самоубийств среди генералитета, несколько ожидаемых отравлений в рядах сыска, заявление для печати, новый раунд вселенского спокойствия. То, что роман Кюдзо Кобаяси столь схож с написанной тогда же дебютной повестью «известинца»-международника Леонида Млечина «„Хризантема“ пока не расцвела», говорит лишь о том, что молодой Млечин ответственно подошел к японистике и постиг дао политического сыска.

Любопытно другое: в мелодраматической линии Ямамото выходит на расхожее обобщение 60-х: метание женщины, будто самой страны, меж ультраправым мужем и рефлективным сожителем свободных профессий. Меж глыбой и ручейком, семейной тюрьмой и свободой пола, диктатом и волей. И если либеральные французы обычно решали этот вопрос в пользу личности («Цезарь и Розали» Клода Соте, «Поединок на острове» Кавалье), у японцев явно читается мазохистская симпатия к уставу и брутализму. Отвергнутый Фудзисаки с кунаками когда-то похитил Киёко по дороге на свидание, изнасиловал и принудил к браку — возбудив в ней не протест, а рабскую страсть непредсказуемой женско-восточной души.

 

 

Когда соискатели целят друг в друга с трех шагов, разделенные желанной женщиной, — образ Японии, раздираемой искусственным дичком парламентаризма и подсознательной тягой к деспотии, встает настолько зримо, что этот зашкал в сети надо как-то взрывать — и взрывают. По традиции стеной встает символическое японское пламя, и всех убивает спецназ — путчистов, журналистов, случайных прохожих и саму девушку-Японию; разве что не вылетает из огня стоп-кадром какой-нибудь полуголый мастер кун-фу.

Оставляя открытым единственный вопрос: если джапаны так сильны в постижении тысяч клише — почему они еще не делают всех в шахматы? Нэ хотят, да?

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить