От редакции
Этот номер СЕАНСА был уже собран, когда стало известно, что «Утомленные солнцем» выиграли Оскар за лучший зарубежный фильм 1994 года — третий по счету, если не считать куросавовского “Дерсу Узала”, игровой Оскар за всю историю советского и постсоветского кино. Родина «Унесенных ветром» удостоила «Утомленных солнцем» наипочетнейшей своей награды. Однако мы видим в этом не признание новых достижений российского кино, а дань памяти советскому киноискусству, в течение шестидесяти лет ориентированному на Голливуд в гораздо большей степени, нежели любая из европейских кинематографий. Очевидно, что награда Американской киноакадемией дается неспроста и помимо художественных достоинств удостоверяет принадлежность лауреата определенной тенденции. Не претендуя на ее детальное обсуждение, поскольку издательские сроки все равно сделают наши аргументы запоздалыми, и, тем более, не формулируя свое отношение к фильму, которое у каждого из членов редакции сложилось по-своему, СЕАНС считает своим долгом поздравить Никиту Михалкова с его лос-анжелесской победой.
Оскар — консервативная награда. Допускаем, что в этом смысле противники фильма получают новый козырь. Особенно, если учесть, что номинации этого года впрямую противопоставили две глобальные кинематографические концепции. Никогда прежде политика Академии не опредмечивалась столь наглядно: в главных категориях соревновались «Форрест Гамп» Роберта Земекиса и «Бульварное чтиво» Квентина Тарантино, компьютерная сага и постпанковский пастиш, традиционалистский лубок и плод интеллектуальной киномутации конца тысячелетия. Земекис. вставший на ноги в «клане Спилберга», и Тарантино, наследующий агрессивному инфантилизму Дэвида Линча и меланхоличной этике Джима Джармуша. принадлежат к антагонистическим кинопоколениям, поэтому сам факт конкурентоспособности «Бульварного чтива» свидетельствует о том, что Академия вынуждена признать существование кино, вот уже пять лет, начиная с каннского триумфа Линча, собирающего призы крупных европейских фестивалей, но в домашнем обиходе проходящего по разряду маргинального культа. Оскар «Бульварному чтиву» означал бы академизацию молодого неоварварства, нашедшего в Тарантино, с его деструктивной эрудицией, веселым релятивизмом и страстью к «отвязанным» ретро-шлягерам, предельное выражение.
Академия проголосовала за «Форреста Гампа», который уже успел снискать репутацию «любимого зрелища провинциальных домохозяек» и о котором умеренно либеральный журнал «Нью-Йоркер» написал: «Том Хэнке делает все возможное, доказывая, что Гамп это человек, а не просто мешок, набитый добродетелями, но фильм все равно его побеждает». Фильм победил и в оскаровском розыгрыше, публично продемонстрировав верность Академии избыточным ценностям и ее неприятие эстетствующих умников и активистов европейской кинополитики. Заодно произошла окончательная канонизация охранительной версии «нью эйдж», во всеоружии электронных технологий, нового романтизма и полижанровых формул укрепляющей позолоченный фасад голливудской сказки. На этом фоне михалковский Оскар слишком соблазнительно читается в рифму и выглядит как бы санкционированным реваншем «Чтиву», только что потеснившему «Утомленных солнцем» на каннском пьедестале. Понятно, что в зарубежном конкурсе Академии, программно подтверждающей свой консервативный курс, Михалков имел больше шансов, чем «голубая» лав-стори с Кубы или македонская экзотика. Как и мы, американцы угадали за сполохами шаровой молнии Большой почвенный стиль, однако то, что в российских кинозалах однозначно прочитывалось «за» или «против», аудитория Нового Света вероятнее всего трактовала по-своему, Рискнем предположить: недостатки, инкриминируемые Михалкову на родине, на чужбине обернулись если не достоинствами, то, во всяком случае, дополнительными факторами понимания. Американцы, например, совершенно не воспринимают присутствия в сюжете анонимных сил, имперсональной власти (уместно вспомнить, что первый успех Михалкова за океаном был связан с «Рабой любви», рисующей гражданскую войну средствами стильной мелодрамы). В этом смысле справедливый «здесь» упрек в излишней перекрученности сюжета «там» снимается. Нам и впрямь неясно, зачем устраивать психодраму вокруг ареста одного единственного, пусть и важного лица. По зубам и в машину — тем более, что так в конце концов и случается. Для демократически настроенного американского зрителя конфликт возможен только между частными лицами и их мотивами, а Большая история живет только в индивидуальных намерениях.
С другой стороны, каким именно боком «Утомленные солнцем» вписываются в очередной вираж голливудской интриги, не так и важно. Как не важно, что именно награждали академики: индивидуальные взгляды режиссера или «большую форму», так или иначе уходящую корнями в традиции советской киноклассики. Гораздо важнее задуматься, кто есть кто в как будто придуманной Михалковым формуле «свой среди чужих, чужой среди своих». Мы считаем, что награда, которая заставляет еще и думать, — вдвойне почетна.
Читайте также
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве
-
Трепещущая пустота — Заметки о стробоскопическом кино