Гульнара Сапаргалиева
Гульнара Сапаргалиева

Отец


Он ушел на войну, когда мне было шесть лет. Помню, как мы с матерью ждали его, хотя мне всегда казалось, что я ждал его больше. Матери было некогда, как обычно: мы жили на точке, в единственном доме, посреди степи. Рядом с нами, правда, жила одна старушка, но я редко ее видел. Однажды она меня испугала — она была такая угрюмая, совсем не говорила. Каждый раз, когда я ее видел, я старался быстрее убежать в дом. Мать смеялась надо мной, хотя тоже ее недолюбливала. «Она неграмотная и по-русски почти не говорит. Детей у нее нет, скотину она не держит — подозрительная какая-то», — говорила она про соседку.

Отец вернулся сразу после войны. Он был контуженный, прихрамывал, но старался бодриться. Первое время я к нему боялся подходить. Он стал совсем другим. До войны отец целыми днями пропадал в поле — уезжал с утра в район на лошади, а возвращался уже тогда, когда я спал. Отец любил лошадей. Я помню, как он всякий раз тихо говорил с конем на каком-то нечеловеческом языке, и тот его понимал. Лошади обожали только папу. Мать боялась к ним заходить. Помню, как меня, еще совсем маленького, он подносил к лошадиной морде, а я трусливо пытался погладить гриву. Отец обещал меня научить ездить верхом. После войны он долго не заходил в конюшню.

Отец совсем переменился — стал больше времени проводить дома, почти не разговаривал, со мной не играл. Я тогда тешил себя мыслью, что только потому, что я повзрослел на целых четыре года. Помню, как я однажды проснулся после обеденного сна, и мне захотелось, чтобы кто-нибудь поговорил со мной. Мать доила корову. Я вошел в комнату отца. Он лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Отец меня даже не заметил. Я вернулся в свою комнату. Стояла такая мертвая тишина, что мне захотелось хоть как-то ее нарушить. И я заплакал. Громко, навзрыд. В коридоре зашаркали шаги — вошел отец. Он посмотрел на меня и глухим голосом произнес: «Чего ты ревешь? Ты не девчонка». От испуга я забрался с ногами на кровать и тут же замолк. Я боялся ему что-то сказать. Я вообще не мог говорить с ним, даже про его любимых лошадей. А еще до войны он обещал меня научить стрелять из ружья, которое висело у него над кроватью. Когда отец вернулся, ружье куда-то исчезло. Я больше всего на свете хотел, чтобы он быстрее поправился.

Через год родился мой брат Колька. Шума в доме стало много. Мать ничего не успевала. Отец стал больше ходить и вообще с рождением еще одного сына повеселел. Он играл с Колькой, пеленал его, когда мать доила корову. А я дико ревновал и всякий раз выходил во двор играть с ягненком. Он остался один, остальных овец мы закололи. Ягненка я назвал Васильком. Его правое ухо украшала красная тесемка. Это я ее привязал.

Рисунок Андрея Бессонова

Колька рос непоседливым, все время орал, ныл, как все дети. Я расстраивался, что он мешает отцу выздоравливать. Как-то отец взял его к себе на кровать и уснул. Кольке тогда было полтора года. Он начал ползать по спящему отцу, тыкать пальцами в лицо. Отец проснулся и закряхтел. Я жутко испугался, что из-за Кольки отец заболеет еще больше и умрет. Он мешал нам спокойно жить. И я подумал, что без него нам будет лучше.

Как-то родители уехали на другую точку к родственникам. Я взял Кольку и понес его к свиньям. У нас была мусульманская семья, и хотя мы никогда строго не следовали традициям религии, свиней мы не ели. Мать вообще всегда говорила, что свиньи — грязные животные. Мы держали их на продажу, за что нас недолюбливали многие родственники. Мать не разрешала к ним притрагиваться, а отец и вовсе запрещал к ним ходить. И так как Колька мне был тогда ненавистен, я оставил его спящего в свинарнике. Я просто хотел, чтобы мы зажили, как раньше, и чтобы отец наконец поправился. Я думал, что этому мешает только Колька. Потом я сел на кровать отца и стал ждать родителей. Во дворе раздались шум и крики. Вошла мать с младенцем на руках. Она билась в истерике. А отец меня тогда так отхлестал ремнем, что я чуть не потерял сознание. Кольку нашла та страшная бабушка, наша соседка. Она увидела, как я зашел с Колькой в свинарник. Когда она пришла в сарай, свиньи таскали сверток с Колькой по всей земле. До сих
пор не понимаю, как она меня увидела, ведь обычно ее никогда не было во дворе.

Еще через некоторое время родилась Надька, моя сестра. Отец был счастлив, что у него появилась дочка. Но только не я. Во-первых, она была, главным образом, девчонка. Во-вторых, у отца все меньше было времени общаться со мной. И, в-третьих, чего я точно не смогу забыть, — в честь ее дня рождения родители закололи моего любимого Василька. Помню, как я увидел его связанного во дворе. Он тяжело дышал и смотрел на меня потухшим овечьим взглядом. Я умолял мать не резать его, а купить новую овцу и заколоть ее. Но денег на другую овцу не было, а на день рождения Надьки уже были приглашены родственники. От Василька осталась только его тесемка.

…Отец и Колька спали, а мать была, как обычно, на заднем дворе, когда я взял трехмесячную Надьку и пошел в сарай. Я сделал петлю из тесьмы Василька и просунул в нее маленькую голову сестры. Она закряхтела и заревела. На шум снова пришла соседка. Она выхватила у меня Надьку. «Ты что же делаешь, малец?, — еле слышно произнесла старушка. Я впервые услышал, как она говорит на русском. — Я никому не скажу, а ты так больше не делай. Иначе совсем один останешься, а это страшно». И пошла с Надькой в наш дом. У меня внутри все похолодело. Больше я ее не встречал. Через полгода отец умер. Вскоре умер и его любимый конь.

Я стал больше помогать матери по дому. С годами у нас появилось много скотины. Колька и Надька подросли и стали спать в моей комнате. А я теперь спал в комнате отца. Я сам научился ездить верхом, у меня появился свой конь. Я ездил на нем почти каждый день в район за продуктами, часто брал телегу и возил брата и сестру в баню. Мать мне их доверяла, потому что я был старший, да и доверять больше некому было.

Однажды я спас Надьку от смерти. Она не любила с нами играть, всегда просила у матери сестренку. Как-то зимой мать уехала в соседнюю деревню к брату. Семилетняя Надька укуталась в материну шаль и побежала за ней. Я почувствовал, что что-то происходит, — я всегда знал, когда брата или сестры нет дома. Я искал ее по всему дому, а потом, когда догадался, что она убежала, выскочил на улицу в чем был. Помню, как я бежал по снежной степи, поднималась метель. В темноте я услышал Надькин голос. «Пашка!», — звала меня Надька. Она упала в сугроб и ревела. Материн платок сбился у нее на лице, я взял ее на руки и понес в дом. Я повторил ей тогда те слова, которые мне говорила та странная нелюдимая соседка. «Я матери не скажу, а ты так больше не делай, а то мы одни останемся, а это страшно». Такое не забывается.

Прошли годы. Колька женился, Надька вышла замуж. Я долго работал на Севере и в свое время помог их семьям перебраться в город Тольятти. Здесь у меня тоже появилась семья, правда, своих детей я так и не нажил. Наверное, потому, что мои брат и сестра навсегда заменили мне детей.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить