О банальности
«Я водрузил большой деревянный столб на том месте берега, куда меня выбросило море, и вырезы ножом крупными буквами надпись: «Здесь я выступил на этот берег 30 сентября 1659 года», которую прибил накрест к столбу. Вняв голосу рассудка, я начинал мириться со своим положением. Прежде я поминутно смотрел на море в надежде, не покажется ли где корабль, теперь я уже покончил с напрасными надеждами и все свои помыслы направил на то, чтобы по возможности облегчить свое существование».
Даниель Дефо
Страх банальности преследует современное искусство. Как черт ладана, бежит оно всего сколько-нибудь запятнанного касательством common sense. Банальность стала одним из главных табу интеллектуализма
СЕАНС – 3
Принято называть банальностью школьное клише, порожденное леностью соскользнувшего в повседневность ума и известной эмоциональной тупостью. Произнесенные с верной интонацией общие места не лишены обаяния. Обаятельно рассудительное занудство Робинзона Крузо, не замечающего метафизических далей, расстилающихся вокруг его экзистенциального острова. Из океанских просторов подкрадываются к нему то страх, то отчаяние — и всякий раз терпят поражение от заповеданной старшим Крузо школьной мудрости. Для рассказа о своих терзаниях у Робинзона нет нужных слов — он предлагает взамен способы разведения коз. Из Библии, неслучайно уцелевшей вместе с тремя бочонками пороху («один из которых казался подмокшим, а два были совершенно сухи»), Робинзон извлекает надежду — и новое подтверждение своих правил.
Язык не поворачивается сказать банальные слова, рука не пишет.
Великие путешественники — Моисей, Луций, Одиссей, Робинзон — стремились вернуться. Возвращение придает путешествию смысл. Немногие предпочтут Вечного Жида, Летучего Голландца или Капитана Немо, путешествующих не с тем, чтобы вернуться, и даже не с тем, чтобы куда-то попасть. Так странствует современное небанальное искусство — без надежды найти Грааль или Золотое Руно, движимое зудом творчества, биологией wanderlust.
Произносить банальности можно по-разному. Речи моих школьных учителей, скажем, украшали скучные сочетания стертых слов, ничего не означавших. Но, как и многие молодые люди, я водил знакомство с двумя мудрыми старухами, принадлежавшими к постепенно исчезающему поколению и типу — типу «мудрых старух». Старухи эти знали толк в банальностях и умели их произносить — банальность раскавыченная, обретенная под конец путешествия, оказывалась причастной естественному устройству жизни и истинной мудрости.
Жизни они обе прожили очень непростые.
Ирония и самоирония были этим старухам неинтересны. В слова они не верили, на людей смотрели здраво и с разбором. Молодые люди зачарованно слушали рассказы: «Она любила его безумно. Эта любовь перевернула ее жизнь».
Современное искусство бежит этих фраз, этих слов, не может выдавить из себя: «Любовь — это великая сила» — ни даже помыслить о том, что фразы, слова банальные что-то значили и значат. Небанальное искусство бесконечно уклоняется от банальности — в область деталей, частностей, комментариев. Банальность — это то, что знают все. Банальность по меньшей мере называет, именует все сколько-нибудь значительные психологические и философские сюжеты. Для комментирования, для сооружения бесчисленных экологических ниш и щелей остаются частности культурософии, политическая актуальность и прочие мнимости. Все эмоции — банальны. Потому небанальное искусство холодно трактует предметы необщего (non-common) интереса. Оно обречено заниматься крайними, патологическими состояниями, утопическими проектами, ничтожными событиями или жонглировать эрудицией.
Небанальное искусство не может аппелировать к Богу, Добру, Красоте: эти слова, эти понятия банальны.
Только обратившись к парадоксальному остроумию или неевропейской экзотике, решается небанальное искусство вернуться к исполненным человеческого смысла вопросам, избегая неприятной ответственности, связанной с произнесением слова «Бог», слова «Смерть». Язык не поворачивается сказать банальные слова, рука не пишет.
Такое время. Эпоха немотствует беспечно, и в этом ее вина.
Здравый смысл старше банальности. Банальность есть, когда есть нечто новое. Здравомыслящими не назовешь Св. Франциска Ассизского, Дон Кихота, висконтиевского Людвига с их банальными взглядами на мир. Небанальное искусство не может аппелировать к Богу, Добру, Красоте: эти слова, эти понятия банальны. Оно ограничило себя критикой, главным образом — критикой языка.
Поразительно, что в это время возможен Лукино Висконти — абсолютно серьезный, начисто лишенный иронии, как его Людвиг. Людвиг громоздит горы немецкого дерьма в шоколаде чтобы дотянуться до небес. Можно иронизировать над эклектикой, можно любить ее жалостно-презрительной любовью сноба, можно чувствовать — как Висконти — ее трагедию.
Кино Висконти — великое искусство. Великое искусство вымирает как жанр, как возможность. Эклектика подражала великому искусству величием, grandeur, романтическими мифами, повторяла банальные фразы. Сегодняшнее небанальное искусство поощряет только необходимую рынку модернистскую паранойю, миф о герое-критике, единственную банальность, с которой оно уживается и за счет которой существует. Может быть, эта эпоха должна просто хранить графоманию как занятие, сберегать потребность в священной жертве?
Хочется серьезности.
