Новая драма — «Сеансу» отвечают…

Елена Гремина

Откройте yandex, самый популярный портал, — и вы увидите колонку: mp3, кино, фото, литература. Никакого театра. Не то чтобы уровень культуры так уж упал — в книжном магазине «Москва», например, к полке с книгами по истории Руси не протолкнуться. Но именно театр для очень многих оказался как-то не нужен: незачем, мол, туда идти, да и неинтересно. Это теперь такая каста — театралы. К нам же в Театр.doc ходят и ходят молодые. Да, наверное, они не стали бы часами выстаивать в очередях на спектакль Някрошюса, — но они ведь тоже хотят приобщиться. А наши пьесы, может быть, и корявы, зато современны. Пьесы Островского тоже поначалу казались корявыми — по крайней мере, большей части его современников, взращенных на водевилях да шелковых платьях. Мы в «новой драме» просто пытаемся честно, по мере сил и возможностей писать о сегодняшнем дне. У Оли Мухиной в пьесе «Ю» есть такой диалог:

«Сильно собака покусала постового? — Как смогла». Вот и мы — как можем.

Евгений Гришковец

Зритель, который идет на новую драму, хочет услышать что-то про себя. Вокруг любой несовременной пьесы уже возникла традиция постановок, традиция восприятия. А современная пьеса чиста в этом смысле. Очень может быть, что зритель хочет трудностей, каких-то сильных, острых попаданий в него. Уж во всяком случае, не просто культурной игры, которая будет предоставлена ему в виде очередной постановки Чехова или Шекспира.

Театр как явление, как вид искусства готов к новой драме. А театр как фабрика хочет работать с известными, стандартизированными материалами. Как только я добился успеха, стал частью культурного контекста, мне сразу нашлось место в театре. А до этого меня воспринимали как эксперимент, хотя, на самом деле, я никогда не экспериментировал, а делал свой спектакль, так же как настоящие драматурги не занимаются экспериментом, а пишут пьесы, а настоящие режиссеры — их ставят.

Оксана Фандера

Если к Театру.doc применимо слово «стиль», я безусловная его поклонница. Потрясающе, когда между сценой, людьми, актерами нет зазора. Появляется безусловная вера в то, что делает человек. Я никогда не видела такого раньше: передо мной находился персонаж, а не персона.

Совсем недавно хорошие актеры разыгрывали перед камерой слова. В кино буквально вчера начали понимать, что камера — это не зрительный зал, научились сжиматься. Можно педалировать слова, а можно просто понимать, про что ты говоришь, и говорить так, как мы говорим в жизни. Чтобы донести мысль, постараться быть внятным. И не разыгрывать слова, не интонировать, а говорить по сути. Это и называется документальным манером. Не нужно мне рассказывать, я сама все прочту, вы просто дайте.

Илья Хржановский

В «новой драме» произошло то, что не произошло пока что в кино. Я так понимаю, что таким собирательским умением и энергией Угарова и Греминой появилось и собралось — собралось действительно — новое поколение драматургии. Как правило, структурно разваленное, внимательное в диалоге и точное, часто, очень часто подменяющее подлинные чувства и художественный образ тем же самым подсматриванием и его фиксацией — verbatim. Так, кстати говоря, игра актеров сейчас очень сложно устроена — как бы незаметна и как бы органична. Вот эта как бы органика, которая не концентрируется в художественный образ, мне кажется, часто недостаточна для того, чтобы называть это явление в полной степени художественным. Что касается, скажем, Театра.doc, то я в принципе отношусь к этому нормально — может быть и такой театр, может быть и другой. Но вопрос — что записывается на диктофон и как монтируется потом? Я сразу сказал, что структура — всегда слабая структура. Эта она у нашей жизни слабая. У нас все структуры фиктивные, они поэтому начинают страшно распадаться. Евросоюз — фиктивная структура. Сериалы — которые как бы кино. В этих структурах нет закона, по которому они были бы созданы, а с другой стороны — нет свободы, в которой они бы реально жили. Вот это я вижу и в жизни, и в драматургии. Это естественно и нормально, но часто — скучно. Скучно, потому что не дает ничего нового про жизнь и про искусство и отнимает очень много времени. Вы приходите в театр, и все, что вы можете там получить, реально стоит десять минут, а вы тратите там часы. Я понимаю, что это происходит оттого, что драматург провел десятки часов, записывая на диктофон, расшифровывая, монтируя на своем прекрасном компьютере и т. д. Но мне кажется, что все равно это как-то неправильно. А новая искренность — вы слышите, какое фальшивое сочетание? Так же, как и новая драматургия. Значит, что это уже не драматургия и уже не искренность.

Даниил Дондурей

Новая драма — это попытка современных художников избежать колоссальной растерянности по отношению к новой жизни. Авторы не понимают многих трендов, тенденций той жизни, которая началась в 1991–1992 годах. Российская культура во всех ее видах — и в массовом, и в авторском — не выдерживает испытания свободным высказыванием и откровенным жестом. Документальная драма использует конкретный материал, чтобы привязать себя канатом к реальности, с одной стороны, и с другой — выскользнуть из искушения тотальной криминализации сюжетов, о которых говорит вся художественная культура последних 15 лет. Это либо криминальщина, либо переживания квазивоенных сюжетов, типа «9-й роты». Вот такая попытка в спектаклях через жизнь бомжей, через жизнь в тюрьме, через жизнь авторов телевизионных шоу — через фиксацию этих явлений привязать себя через конкретный материал если не наручником, то цепью к реальным фактам, отношениям и документально зафиксированным событиям. Вообще же, документация — одна из важных характеристик современной авторской культуры и на самом деле всего лишь способ таким образом усилить собственные фантазии. И еще, это противодействие отвратительного качества фэнтези последних 15 лет, придуманному сценаристами, драматургами, писателями. Поэтому такой интерес к биопикам: к конкретному материалу биографий знаменитых людей — раз, жизни зэков в зонах — два, жизни пациентов в медицинских учреждениях — три. Это те же самые мотивы, по которым нон-фикшн много интереснее, чем фикшн.

Алексей Бартошевич

Можно подумать, что мир состоит из одних извращенцев, подонков и сводится к удовлетворению простых физических инстинктов. Очевидно, что нарушено равновесие и за этими сюжетами стоит не ощущение трагизма жизни, не ужас перед теми кошмарами, которые эта драматургия описывает, а сладострастное удовольствие, чуть ли не мазохистский восторг от их демонстрации.

Насколько я знаю, оба брата Пресняковы крайне интеллигентные молодые люди — один из них, кажется, филолог, занимается Серебряным веком. Но «Пленных духов» мог написать только тот, кто не выносит Белого, Блока, терпеть не может Серебряный век, о котором один из авторов пьесы написал, говорят, блестящую диссертацию. Эти интеллигентные мальчики, молодые (уже не очень) драматурги, стараются притвориться тем, кем они на самом деле не являются. И заваливают нас всякого рода мерзостями, которые, в сущности, лишены настоящего драматизма. В том же «Терроризме» есть очень живые вещи, хотя его смысл, увы, самоочевиден до банальности. Для того чтобы доказать простую истину о том, что терроризм всеобъемлющ, что он начинается у нас дома в сортире и в постели, совсем не обязательно было Пресняковым писать пьесу, а Серебренникову — ее ставить. Три четверти пьес, которые я знаю, очень похожи одна на другую. Кажется, что все они взаимозаменяемы.

Павел Руднев

Только в Москве реально играть «Терроризм» или «Изображая жертву» по несколько раз в месяц. «Новая драма» — это удел столичной публики и малых сцен провинции. «Новая драма» никогда не станет основой репертуарного театра, на которой сможет жить и кормиться провинциальный театр. Пьесы Вырыпаева, Дурненковых, Сигарева — это авангард, новация. Поисковый экспериментальный театр не может быть театром для всех. Но поиссякли ужасающие крики о невозможности такого театра. Все равно без современного героя театр не обойдется — нам нужно изучать наш мир, принять его как есть и начать «работать» с ним. И настоящий переворот произойдет, когда Гинкас, Фокин, Женовач, Яновская наконец поставят современную пьесу — а кое-кто из них, насколько мне известно, сейчас к ней присматривается. Так что рано или поздно это произойдет. Каждый найдет свой текст. Кама Гинкас всегда тяжело отзывался о современной драматургии, но посмотрите на его первый и единственный курс! В последний семестр, после штудий Достоевского, Чехова все семеро — а понятно, что они могут реально составить в будущем славу российского театра, — все семь дипломов поставлены на материале современной пьесы. В любом случае, это вопрос приучаемости и привыкания. Молодое поколение режиссеров и актеров, которые через пять лет станут звездами, воспитаны при подпитке новой пьесы. Когда они «придут к власти», что-то произойдет. Они занимаются современной пьесой, потому что понимают, что это лучший способ войти в профессию — через новацию, вещи, актуальные для сегодняшнего дня. Через высказывание о своей эпохе от лица своего поколения.

Алексей Горбунов

После первого посещения Театра.doc я пару дней ходил под впечатлением, это очень здорово. Сейчас в театр приходит поколение актеров и режиссеров, которое заставляет смотреть на жизнь более трезво. Рядом с ними я понимаю, как постарел. Они смелее, свободнее, талантливее, ярче. Другой вопрос, что и постареют они еще быстрее, чем мы. Они попадают за границу в 14 лет, а я впервые оказался там в 32 года. Если к сексу мы прикасались в 20–25 лет, то у них все происходит гораздо раньше. Это их жизнь, им самим определяться, что делать.

Я запросто принимаю то, что они предлагают мне играть. Пять лет назад прочел «Чапаева и Пустоту» — стал поклонником Пелевина, стараюсь теперь читать все, что у него выходит, и играю в спектакле Живиле Монтвилайте «Shlem.com». Когда мы только читали «Паразитов» Мариуса Фон Майенбурга — было недоумение, зачем это все, но потом на репетициях все вопросы закрылись, стало интересно.

Евгений Каменькович

Мне плевать на то, как это называется, новая драма или не новая: меня интересует любой новый текст. На мой вкус, единственный человек, который правильно работает со словом, — это Ольга Мухина. Она поэт, настоящий художник. Художнически делает даже больные вещи, да так, что старые ключи не подходят. При этом она большая путаница: концы с концами не сходятся, и актеры тратят много сил для того, чтобы ее играть. Но умные актеры любят возиться с такими текстами. И Михаил Шишкин, которого мы ставим сейчас в Мастерской Фоменко, это никакая не новая проза, там нет новшеств, это всего лишь очень хорошая литература.

Иван Вырыпаев

Нет современной или несовременной драматургии. Есть драматургия плохая и хорошая. У «новой драмы» большая претензия, она агрессивна, но качество и талант авторов оставляет желать, мягко говоря, лучшего. Претензия на Чехова, а содержание почти незаметно или совсем отсутствует. Подавляющая часть «новой драмы» не конкурентоспособна большому, серьезному искусству. Есть несколько авторов, которые к нему приближаются, но их очень-очень мало.

У меня другая логика: сегодня нет потребности в пьесе, зато есть потребность в современном театральном языке, и, значит, новая пьеса должна предлагать этот новый язык. Я же не хочу соригинальничать своими пьесами, но если мне-актеру не хотелось бы существовать на сцене так, как предлагают традиционные драматурги, то я предлагаю ход и форму нового существования. А дальше уже идет тема размышления.

Максим Курочкин

У пьесы есть возможность быть актуальнее прозы и поэзии. Пьесу при сильном желании и хорошей медикаментозной поддержке можно написать за два дня. Роман так не напишешь. Пьеса может обновляться с помощью актеров, которые задействованы. Она — саморазвивающийся организм. То, что устарело, отпадает само собой. Пьеса — это код, формула, ДНК, и если она правильно найдена — организм начнет строиться заново, причем каждый раз он будет соответствовать новым задачам. В этом механизме уже заложен принцип обновления. Поэтому хорошая драма — всегда новая. У многих актеров нового поколения, да и старого тоже, есть готовность сталкиваться с новым текстом, есть и навык правильной работы с ним. Конечно, остается большой дефицит режиссеров. И проблема в том, что не каждая пьеса может получить адекватное режиссерское прочтение. Это, конечно, беда. Но если бы мы достигли равновесия — остановилось бы развитие. А его отсутствие — наоборот, залог того, что движение какое-то время не умрет. Фоменко в свое время поставил «Таню-Таню» Ольги Мухиной, и это было очень важной поддержкой «новой драмы». Мне кажется, Петр Наумович не прогадал. Конечно, остались еще заповедники, где кривятся при словах Театр.doc или «новая драма», где людей делают несчастными: чему-то учат, вместо того чтобы учить учиться. Но главное, что тех, кто научился учиться, уже очень много.

Александр Соколянский

В новой драме идея социальной критики, ненависти к обществу как таковому совмещается с идеей того, что нужно стать модным и зарабатывать деньги. Это очень не ново. У Честертона в первых главах романа «Перелетный кабак» человек с морковной ботвой на цилиндре выходит, чтобы кричать другим: «Сволочи! Дураки! Прохиндеи!» И чем больше он кричит, тем больше ему платят. «Новая драма» зарабатывает деньги и ничем в этом смысле не отличается от обыкновенной рекламы. Человек так устроен, что хочет славы сейчас, сразу, и всю. Но кто из великих драматургов был молодым? Чехов начал писать пьесы после сорока. Драматургия отличается от лирики тем, что в лирике ты высказываешься сам, а в драме говорят другие. Дать слово другим — это приходит только с возрастом.

В божественном смысле словесность — это самое богоугодное дело из всех придуманных человеком. Ни Угаров, ни Курочкин, ни Пресняковы, ни Сигарев не придумали нового способа соединения слов. Последним новатором в этом смысле остался Сорокин, который одним существованием пьесы «Щи» открыл «новую драму» и закрыл ее перспективу. Поэтому в ближайшем будущем шансов ни у кого нет. Так же, как невозможно скорое появление великой поэзии после Иосифа Бродского. На самом деле, все это предикат, ситуация, когда копятся огромные мелкие силы для того, чтобы где-то совсем в другом месте произошел взрыв. В этом смысле действие «новой драмы» чрезвычайно благотворно. И интересно следить за тем, как развивается ее язык, как он заходит в тупик. Дионисий писал, что образы Царствия Божьего не среди видимых красот, но среди неприглядных вещей. Когда Сигарев или Волохов насыщают монологи отборной матершиной, все равно это звучит как романтический монолог XIX века.

Юрий Бутусов

Очевиден талант Вырыпаева и Сигарева. И мне они интересны, в отличие от докдрамы, в которой нет ни содержания, ни художественного осмысления. Явные удачи — «Облом-off», «Воскресение. Супер» — это не самостоятельные пьесы, а инсценировки романов. И в этом смысле Угаров и Пресняковы на верном пути: забытую классику нужно переписывать. Так же в свое время поступали Шекспир и Розов, потому что для театра всегда не хватает текстов.

Если в «новой драме» не за что зацепиться, если нет пьес, которые попадали бы в сердце, то в классических сюжетах есть все. Мне кажется, можно вскрыть и Метерлинка, и Стриндберга, и Ибсена так, чтобы было интересно. Но если говорить серьезно, то последним значительным драматургом в России был Вампилов.

Кирилл Серебренников

Не надо делать из «новой драмы» какую-то Джомолунгму, которая высится над поверхностью нашей скудной действительности. Давайте называть все это проще: «новые современные пьесы». Чтобы стимулировать появление новых хороших пьес, нужно заказывать их талантливым авторам. Перечислю тех, кто на слуху — Богаев, Сигарев, Курочкин, Пресняковы, Дурненковы. Или замечательным романистам — Иванову, Зайнчовскому, Шишкину. Актер, впрочем, все равно предпочтет Шекспира: сыграть Гамлета полезнее и важнее для своего человеческого, актерского профессионального развития. Но режиссер все-таки должен быть озабочен поиском современного материала.

Эдуард Бояков

Хочется перестать обслуживать чьи-то плесневеющие репутации, советские штатные позиции, неинтересно это все. Хочется нормальной реальной жизни в профессии и в театре. Новая драма — это не витание в абстракциях, а дыхание реальности, имеющее отношение к нашей сегодняшней жизни. До сих пор в большинстве российских театров нет спектаклей об очень многих вещах, уже зафиксированных современными писателями. Нет новых театральных героев, нет спектаклей о новых капиталистических реалиях, о меньшинствах различных — этнических, религиозных, сексуальных, социальных. Все живое, что относится к сегодняшним реалиям, сегодняшним сюжетам, и есть «новая драма». Искусство должно быть связано с людьми, которых мы знаем, любим, которыми интересуемся, с которыми воюем. И очень важно, что новая драматургия — это уникальная лингвистическая лаборатория, осмысляющая в литературном жанре те процессы, которые происходят в обществе и в речи.

Полина Кутепова

Находить ответы на вопросы у современников — это особая радость. Но я не знаю хороших современных пьес, кроме Ольги Мухиной. Хотя очень много прочитала, когда была членом жюри фестиваля «Действующие лица». У Мухиной, в отличие от других, есть поэтичность, образность текстов, в них заложены человеческие отношения, которые интересно разглядывать. Ее герои мне интересны. Они ненормально объясняются. Они не списаны с натуры. Хотя у них есть прототипы, но они прошли художественную обработку, а не скопированы из жизни, не сфотографированы. Когда-то еще нравился Гришковец — его взгляд, доверительная форма изложения. Нравилось, как он сам исполнял свои вещи. Но того, что он делает сейчас, я не видела. У Сорокина есть интересно выстроенная пьеса «Достоевский-trip», но я не поклонница и этого автора.

Ольга Мухина

«Новая драма» — это новая идеология, я сама себя считаю идеологом. И отдаю себе отчет за каждое написанное слово. Если будут денежные вливания, у «новой драмы» большие перспективы. Ау! Продюсеры!!! Это же может быть интеллектуальная революция в России. Но пока еще непонятно — то ли это будет ренессанс, то ли мы все перейдем в плавный застой. Люди культуры очень зависят от политической и экономической ситуации в стране. С авторскими правами полная ерунда — все цинично нарушается, контрактов никто не подписывает, никто ничего не платит. Такое ощущение, что работаешь на рынке жулья и ворья.

Писатели играют в богов. Их слово имеет неимоверное влияние на человека. Когда человек находится в поиске, услышанное слово может как спасти, так и погубить его. Когда Эрдман написал пьесу «Самоубийца» и стал модным, по Москве прокатилась волна самоубийств. Поговаривают даже, что самоубийства Есенина и Маяковского были данью этой моде. Хочется надеяться, что каждый писатель отдает себе отчет в том, какой месседж он несет. Особенно когда публичность его увеличивается, он становится медиа-персоной и все больше и больше заполняет собой эфирное пространство.

Когда спектакль поставлен, автор перед тобой как на ладони. Как бы писатель ни прикрывался фантазиями — все становится прозрачно. Гришковец — это хорошее настроение за рюмочкой коньяка или вискаря в каком-нибудь хорошем ночном клубе. Он очень позитивный автор, открытый. Он веселит, играет на твоей сентиментальности. А вот Пресняковы — демонические, у них какая-то наркоманская идея в философском смысле слова. Они облекают свою философию в бытовые сюжеты, но это игра метафор. Очень жесткие екатеринбургские мальчики, которые, я думаю, через многое прошли. И это уже другая эстетика, молодежная. Пресняковы выпускают какого-то сатану из бутылки и веселятся от этого. И они, мне кажется, не отдают себе отчета в своей ответственности. Эпатажные безответственные люди. Я смотрела «Половое покрытие» в Центре драматургии, и в какой-то момент мне показалось, что ребята записали свой героиновый трип. Понятно, что все эти вопросы о жизни и смерти философские — но на фоне таких сюжетов…

Анна Яблонская

Невозможно разделить новую драму и старую. Одна вырастает из другой. Современные авторы пишут о том, что они видят. Если не закрывать глаза, копать вглубь, то даже о проститутках, бомжах, наркоманах можно рассказать так, чтобы не оставалось ощущения липкой грязи. Это очень трудная задача драматургов, которым выпало жить в эти дни с такими вот героями. Только ведь и до нас жили другие люди, наши прадедушки, прабабушки, их друзья, и я уверена: все было то же самое. Из огромного потока плевел вылавливались зерна, жемчужины, и эти жемчужины становились классикой. И сейчас есть такие жемчужины, а через сто лет будут говорить: «Что бы мы без них делали, вот все, что сейчас вокруг нас, — это поверхностное, плоское».

Борис Любимов

Можно любить или не любить абсурдизм. Но вместе с Бэккетом, Ионеско пришел новый язык. То, что сейчас приносит наше братство и сестричество — Пресняковы, Дурненковы, Гремины, Исаевы, — за этим нет никакого художественного явления, направления, которое может быть названо как-то иначе, кроме как «новое». Борис Пастернак, который в новом безусловно понимал, потому что был одним из создателей нового поэтического языка, писал: «Талант — единственная новость, которая всегда нова».

Современные драматурги очень плохо чувствуют то, без чего драматургия существовать не может, — роль. Даже про советскую драматургию актриса говорила: я играю Лику в «Марате» или Нюру в пьесе «В день свадьбы» или Елену в «Варшавской мелодии». Но кто же вспомнит, кого играют актеры, как зовут по именам персонажей «Пластилина», «Изображая жертву» и т. д. Там характеров нет, там играть нечего. Драматургам только кажется, что они что-то приоткрывают, на самом деле все темы давно открыты. В конце концов, фильм «Интердевочка» — это 88-й год. Даже если говорить о мате, оставляя в стороне, хорошо это или плохо, Горбачев 15 лет назад на всю страну назвал гэкачепистов мудаками, и это было сказано по центральному телевидению. Если президент может это сказать, то дальше уже матюгаться неинтересно. Здесь может быть либо виртуозность текста, либо за этим должно стоять некоторое художественно осмысленное явление. Нет ни того, ни другого. Расшифрованные новгородские грамоты XI-XII вв. свидетельствуют, что наши предки матюгались так виртуозно, что никакому автору «Изображая жертву» и не снилось. Нет открытия, нет движения вперед, это все вошло в нашу жизнь, в том числе и в сценическую как минимум десять лет назад. Им кажется, что они новые. А они похожи друг на друга, как барышни из рекламы, как в каком-то шоу: выходит длинная дама с замечательными ногами в короткой юбке, и вам кажется, что у вас захватит дух. Не захватит, потому что потом выйдет еще тридцать одна, точно такая же. И вот когда ты читаешь или видишь на сцене тридцать одну пьесу, похожую на тридцать вторую, как две копейки, то понимаешь, что никакой новой драматургии нет.

Сергей Юрский

Из тех, кто заметен и молод, я называю Елену Гремину и, конечно, петербурженку Татьяну Москвину. В отличие от многих своих коллег они владеют театральным искусством. Кажется, что это само собой разумеющееся, но на самом деле многие пишут, совершенно не понимая, что такое театр. При всем моем критическом отношении к драматургии такого рода, братья Пресняковы в сочетании с Серебренниковым — это тот случай, когда люди нашли друг друга. И таких совпадений немало. С Курочкиным все время ищут схождения — то тут, то там возникают спектакли, — и это не разовые союзы, а реальные, они развиваются. Я не знаю, в какую эпоху было столько авторов! У нас не дефицит, а избыток спектаклей, театров, пьес. И зритель испорчен этим избытком.

Татьяна Москвина

Если понимать под новой драматургией всю совокупность пьес нового, то есть неудаленного, нашего, ближнего времени, то здесь есть предмет для профессионального разговора. Но, кроме новой драмы, существует «новая драма» — сообщество предприимчивых людей, сочинивших свой способ построения современников в шеренгу попарно. Лидеры блока «новая драма» желают контролировать театральный процесс. С этой целью одни пьесы объявляются «новой драмой» (чем-то ценным, модным, прогрессивным), а другие остаются за бортом корабля современности.

Ничего удивительного, если вспомнить, что всегда в театре любого времени шел какой-то хлам имени этого времени. И вот «новая драма», не заморачиваясь на какие-то там разборки с законами действия, просто учит и провоцирует драмоделов на изготовление этого хлама. Что главное для этого хлама? Подольститься к московской черни, пощекотать ее приятнее. Что самое приятное сейчас для этой черни? А изображение поганой жизни, лишенной света. Эстетическая «прописка» поганой жизни — вот главная задача блока «новая драма». Не драма им нужна, а нужно возвеличить, оправдать, умножить ничтожную, извращенную, опустошенную, темную жизнь. Под лозунгами «дадим правду на сцене!» сбивают с толку молодежь, которая перестает учиться, изучать образцы. Недаром в бездарное, убогое это пространство вбиваются крупные деньги — в хорошее дело деньги не вбиваются, на хорошее дело их еле-еле наскрести можно.

Старообрядцы, когда приезжали их агитировать за новую веру, совещались и выпускали пару ответчиков — сурового вида, и борода комковата и празелень. Ответчики чинно кашляли и отвечали: «НЕ ПРИЕМЛЕМ». После чего разговор прекращался.

Вот и я говорю «новой драме»: «НЕ ПРИЕМЛЮ». Вот весь мой разговор.