Никита Михалков: битва на небесах
СЕАНС – 57/58
История всегда ретроспективна. Как избирательное воспоминание, как апология настоящего или даже как утешительная рефлексия истерика с ее ложными воспоминаниями и вытесненными фактами. Настоящий интерес истории — особенно официально-государственной — не спрятанная в прошлом истина, а современность, генеалогия и легитимизация нынешнего положения вещей. История кует образ Мира из хаоса окружающей среды, высекает из многообразия возможностей и потенций генеральную линию увлекательного сюжета, ведущего к господствующей доктрине. «Исторические» фильмы Михалкова представляют интерес именно с этой точки зрения — не как носители документальной, фактической, «объективной» правды о прошлом, но как разъяснение той эклектичной, весьма своеобразной вселенной, какой видит Россию (разумеется, идеальную) режиссер-государственник, удивительным образом сочетающий в себе симпатии к абсолютизму и выдающуюся лояльность к социализму (когда-то) и корпоративизму (сейчас).
Оба исторических высказывания Михалкова — «Сибирский цирюльник» и «Утомленные солнцем 2» — это высказывания строго по делу. «Цирюльник» рисует изобильную картину царствования Александра III — бережливого семьянина и последнего в российской истории оплота «православия, самодержавия, народности», эталонного реакционера и консерватора, заслужившего, кажется, самый уродливый памятник из всех, поставленных российским монархам. Если «Цирюльник» рассказывает о великой стабильности, то «Утомленные солнцем 2» — о грандиозном потрясении государства российского, Великой Отечественной, ключевом для российской истории сюжете, трактовка которого служит едва ли не главным аргументом всех сторон во всех спорах о судьбах страны. С кем воевали? Кто победил? Какой ценой? В этом тандеме есть, очевидно, выпавшее звено — катастрофический период 1905—1917—1921 годов, — но ответ на вопрос «что и почему случилось с Россией в эти годы?» косвенным образом дается в одной из сцен «Цитадели» (об этом чуть ниже) и в определенной степени в первых «Утомленных солнцем».
Течет речка, колосится пшеница, любовь, жизнь и смерть крутятся в лихом хороводе.
Общей — и весьма занимательной — чертой обоих проектов кажется особенность репрезентации исторического процесса. История тут — это прежде всего story, миф, напоминающий оперу нарратив. Политические предпочтения автора смыкаются с предпочтениями жанровыми — беллетристическая пастораль в случае «Сибирского цирюльника» против путаной трагедии в случае «Утомленных солнцем 2», а консервативный дискурс, сверхценностью которого всегда является выдуманное, никогда не существовавшее прошлое, естественным образом превращает историю в сказку, не перевирая ее, но расширяя скучный, неосмысленный массив фактов в панораму стихий, находящуюся где-то между «Розой Мира» и «Мифогенной любовью каст».
Котов со своей фреддикрюгеровской рукой ведь тоже ни жив ни мертв.
Итак, что же такое Россия Михалкова? Это веселый калейдоскоп, кэролловская Страна чудес, в которой, как и заведено в сказке, трагедии и бестиарии, весь внешний мир является отражением мира внутреннего. Он явлен героям в назидание не просто как часть драматургической схемы центрального конфликта, но как возможность постичь высший замысел, как сцена, на которую выходит при рождении человек, чтобы смиренно исполнить свою роль (мотив долга и фатума очень силен и в «Цирюльнике», и в «Утомленных солнцем 2»). Добрые мины и дубовые двери спасают и карают, волшебная сила музыки (разумеется — музыки Моцарта, автора «Волшебной флейты») дарует любовь и волю, а цитадель Черного властелина взрывается из-за не вовремя появившейся мышки. Тотемными животными вьются вокруг героев «Утомленных солнцем 2» шмели, комарики и бабочки-белянки. Течет речка, колосится пшеница, любовь, жизнь и смерть крутятся в лихом хороводе: смотрит на сиську мертвый советский танкист, рожает под бомбежкой добрая русская женщина и даже сдержанный немец, вступив на этот странный вандерлянд, забывает про закон и порядок, пускается в проказы и показывает Ивану голую задницу. Иван, не дурак, палит в нее из ракетницы. Ай, весело, ай, хорошо! А блеска все больше, все больше — гуляет ярмарка в Москве! На престоле еще не шоколадный Сталин, а Александр Александрович — постройневший вопреки вульгарной исторической правде чадолюбивый монарх (охранитель российских лесов, между прочим). Куда ни пойдешь, всюду сияет златой главой Храм Христа Спасителя, а остальное закрыл совиными крылами Победоносцев… не только комдив Котов, а и весь михалковский мир — с конфетной коробки!
«Утомленные солнцем 2» — это постсоветские «Нибелунги».
Время тут, разумеется, не то течет по кругу, не то стоит на месте, законсервированное, примороженное. Странная, хаотичная хронология театральной версии «Утомленных солнцем 2» кажется не следствием монтажной вивисекции, но естественным решением. Если идеальный мир — это ледяной монолит (неслучайно большая — и самая лирическая — часть «Цирюльника» происходит зимой), то война — это буря в стакане грязной подтаявшей воды, метафора обостренной внутренней трагедии протагониста Котова и антагониста Арсеньева — совершенно вагнерианского злодея-зомби, который сам тяготится совершаемым злом и после самоубийства в первых «Утомленных» этаким Носферату катит навстречу окончательной, финальной гибели в застенках НКВД, мечтая лишь об искуплении. Да и Котов со своей фреддикрюгеровской рукой ведь тоже ни жив ни мертв — только движется он в другом направлении, против часовой, к воскрешению. Именно в этих частных траекториях и нужно искать историческое видение режиссера: «Утомленные солнцем 2» — это постсоветские «Нибелунги»; «Великое кино о великой войне» — русский вариант эпиграфа «Германскому народу», предуведомляющего фильм Ланга. Михалков-актер всегда играет в своих и чужих фильмах роль самой России — и обращенное к реабилитированному комдиву энигматическое сталинское «А посадили вас затем, чтобы вовремя выпустить» — это и есть ответ на вопрос, так занимающий Михалкова-гражданина: почему и зачем случился 1917-й? А затем, чтобы случились 1941-й и и 1945-й. Это же чистый гностицизм — спуститься в глубины плеромы и вынырнуть, не замаравшись. Это натуральный Вагнер — обрести силу в момент максимального бессилия (вспомним штурм Цитадели «черной пехотой» с палками вместо винтовок; вспомним эпизод, в котором Котов ждет, что будет расстрелян Митей, — а на самом деле именно ему приготовлена роль палача).
Михалкова, бывает, обвиняют в сталинизме — но нет, автор «Утомленных солнцем 2» вовсе не сталинист. Михалков отказывается от позитивистского (и сталинистского) представления об истории как о чем-то закономерном, детерминированном логикой «смены формаций» (или любой другой). Нет у него и схожей протестантской веры в Провидение. Историческая драма для него — не направленное движение, но судороги, потрясение сотворенного сразу и полностью мира, когда милая трагикомедия мирного времени превращается в абсурдный хаос, а написанный житейскими событиями божественный текст становится почти нечитаемым. То, что пытается сделать Михалков в «Утомленных солнцем 2», — это отчаянный герменевтический рывок, попытка уловить смысл в колоссальном массиве почерпнутых из свидетельств странных случаев и мистических совпадений, попытка прочесть паучка, бабочку, мину, Сталина, войну, историю как fiction, как священную книгу. Это даже не совсем православие — это какой-то великий пантеизм, самобытная теория хаоса: да, истина разлита в мире, но скрыта от глаз. Она пролегает тайной тропой (тут уместно вспомнить слоган сектантов из «Церкви Христа» — «Вслед за Иисусом по минному полю», — почти буквально проиллюстрированный в финале «Цитадели»), путем дао, которым следует чуткий комдив Котов. И только эта дорога ведет на Берлин, вверх, к Победе.
