Константин Шавловский
Константин Шавловский

Никаких интервью — просто слежение


Родился в 1974 г. в Севастополе. Лидер панк-группы «Деликатесы» (1993–1994). Лидер психоделического джаз-оркестра «Деликатесы» в г. Старый Оскол (1996–1998). В 1996 г. окончил актерский факультет Ярославского театрального института. В 2000 г. — режиссерский факульет ВГИКа. С 2000 г. сотрудничает со Свердловской киностудией (фильмы «Сука», «Охота на зайцев»).

С 2003 г. — режиссер-постановщик городских съемок на реалити-шоу «Голод». В 2005 г. получил финансовую поддержку на развитие полнометражного киносценария (в соавторстве с Алексеем Шипенко) от Hubert Balls Found при МКФ в Роттердаме. Лауреат национальной Российской премии «Триумф» за высшие достижения в области литературы и искусства.

Игорь, расскажи, как ты оказался с камерой в Чечне?

Я просто хотел понять, что там происходит — на войне. У меня дедушка — ветеран Отечественной. Его рассказы для меня всегда были чем-то непостижимым. А когда увидел по телевизору, что рядом, вот здесь, идет живая война — понял, что должен туда попасть. Чтобы разобраться в этом беспределе… Для меня война — такое, знаешь, animal-чувство. Вне игр государств, вне политики — живая субстанция, которая живет рядом с нами — вон там, чуть дальше протянутой руки. А мы об этом ни хера не знаем.

И ты так просто, из любопытства, взял камеру, сел в поезд и поехал на войну?

Долго хотел поехать. Долго боялся. А потом решил стать стрингером — единственный шанс выбраться в эти места. У меня была камера мини-dv, самая первая, еще без откидного экрана…

В каком году это было?

Вторая кампания, 1999 год. Там все зависит от того, на какую сторону ты идешь. Мне были интересны федералы. Получил аккредитацию в штабе — на съемки в горячей точке. (Подписана была Ястржембским. Я потом долго еще, пока у меня не было регистрации в Москве, от ментов ею открещивался). Поехал туда на три дня. А вернулся через месяц. Сильно меня зомбировало все, что там происходит. Тошнило от всего. Тошнило в буквальном смысле. Я после этой поездки мутировал — стал элементом ненависти. Только месяцев семь спустя после возвращения начал делать «Суку».

Сколько ты отснял?

Самое смешное, что у меня там был такой депресняк… Я привез всего десять часов.

За месяц?

Я просто жил там. И не мог уехать. Помнишь, как фотограф в «Апокалипсисе» — попал туда и сошел с ума. Мне повезло, что меня еще хорошо приняли.

Федералы?

Да. Хотя там очень не любят журналистов. Ребята вечером собираются, смотрят новости, матерятся и звонят домой, чтобы сказать, что все, что идет с телека, — неправда.

А что ты все-таки снимал?

Я снимал русских, снимал зачистку, снимал пару столкновений… Снимал парад Победы. Причем сидел на той же трибуне, где потом Кадырова грохнули. Снимал местных жителей, которые в своих квартирах качают нефть. Прямо в частных домах. Прекрасная страна.

Материал отдавал каналу?

Нет, материал остался у меня. Просто я к нему семь месяцев практически не притрагивался.

Почему?

Потому что понял, что не могу рассказать о том, что увидел, при помощи этих пленок.

Но ты ехал в Чечню за материалом?

Когда я туда ехал, у меня были другие представления о профессии. Я думал, что, когда все увижу, продумаю для себя условный эпизодный план, составлю его…

Приехал и понял, что это о…енный материал. Я почувствовал, что попал в какой-то фильм — почему и про «Апокалипсис» вспомнил. Я попал в другое измерение, в другую систему координат. Где ездят люди на бэтээрах — все обкуренные. Где ты летишь на вертолете — и пилот обязательно пьян. Потому что только так и можно вынести бремя этой бессмысленной войны. Главное, что я понял — воюют они ни за что.

Когда ты понял, что эпизодного плана не будет?

Когда увидел живых людей… А теперь мне кажется, что в документальном кино его вообще не может быть. Главным моим принципом стало — невмешательство, наблюдение за происходящим. Никаких интервью — просто слежение… И потому меня сильно удивили отзывы о картине, которые я услышал на фестивале в Екатеринбурге: как такое можно снимать, где правда жизни, фильм надо сжечь, его надо запретить, и т. д. 

Что вызвало такую реакцию?

У меня в фильме люди сидят и разговаривают. А как разговаривают люди на войне? Разговаривают матом. Про сиськи, про жопы, про длину члена. Кстати, в том же году вышел фильм «Нежный возраст». Я видел только один эпизод, где свои убивают своих. И в игровом кино это никого не шокирует. А когда люди видят то же самое в документальном фильме, их почему-то передергивает. «Как же так, наши солдаты пьют и ругаются матом!» Нет, б…ь, они о дуализме беседуют!

У тебя возникало когда-нибудь желание выключить камеру и не снимать?

Там вообще как: сидишь ты за столом, снимаешь, и тебе каждую секунду говорят: «Выключи камеру, выключи камеру!» — «Не выключу, буду снимать» — «Ну и пес с тобой, снимай». Ты сам в эту камеру превращаешься. Надо быть идиотом, чтобы ее выключить! Стрингеры не нажимают на «стоп», особенно на передовой, только меняют кассеты. Потому что тебе потом будет очень сложно камеру включить, элементарно отвлечься на это.

Ты был на передовой?

Нет.

Предлагали?

Нет. При мне были локальные восстания «чехов». Война с невидимым противником. А передовая — в горах.

Ты в горы не ездил?

Нет.

Боялся?

Мне хватало того, что я видел. Если ты регистрируешься в местном пресс-центре — к тебе приставляют человека, который за тебя отвечает. Тебя привозят на площадь Минутко в Грозном и говорят: «Снимать в эту сторону, в эту и в эту. Больше никуда снимать нельзя». Таким образом, ты получаешь материал, который и так идет на всех каналах. Но мне не нужен был такой материал, я снимал людей. Что такое документалист, на мой взгляд? Ты должен оказаться как будто внутри твоего героя, внутри человека, впустить в себя все его микробы, стать его болезнью, понимаешь? Если ты холоден — у тебя ничего не получится. А могут еще и по голове дать камерой — там такие инциденты были. Могут просто выкинуть камеру или плюнуть в объектив. А я жил с ними. Я выпивал с ними, я играл с ними в карты, я отдавал камеру им самим…

Есть грань, которую нельзя преступать при съемках в горячей точке?

Есть.

Где она находится?

В человеке, который стоит у камеры.

Когда ты был максимально к ней близок?

Не в Чечне. В своей курсовой работе. Я снимал человека, сидящего на героине. Он уже десять лет сидел на игле и решил завязать. Я целый год снимал этот процесс: как он мучается, как он возвращается в жизнь… И вдруг он мне звонит и говорит: «Слушай, я сейчас вмажусь». А я понимаю, что в его состоянии это равнозначно передозу. То есть фактически — смерть. А он говорит: «Приезжай. Что хочешь делай. Хочешь — снимай». Я приехал. И снял.

И он вмазался?

Прямо перед камерой. Я с того момента стал жить по-другому. Я уже не смогу зайти в чертог Господень в брачной одежде. Я уже не в белом, понимаешь…

Недавно у меня был разговор с Алексеем Федорченко, который снял «Первые на Луне». У него есть документальный фильм «Давид». Там человек лежит в больнице, живет на гроши. (Леша мечтал сделать ему визу в Израиль, потому что герой хотел умереть в Израиле.) А в конце фильма герой умирает. И это полностью меняет картину. Я точно говорю, что любой документалист подпрыгивает, как в песне Армстронга под финальный такт, — и ножками делает, как в степе: хоп-хоп! — когда его герой умирает. Потому что это кач, это драйв, это очень больно бьет зрителя. И делает историю за тебя.

Ты в Чечню ехал — об этом думал?

Я думал, что не вернусь оттуда живым, если честно.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить