Небо в огне
Архитектура — каким бы строем и в какую эпоху она ни
была порождена — обречена транслировать идею. В документальном фильме «Луис Кан, мой архитектор» (2003)
один азиатский архитектор рассказывает о главном произведении гениального американца, комплексе Национальной ассамблеи Бангладеша: «Раньше у нас не было
ничего, только рисовые поля. Когда мы пригласили Луиса Кана, он почувствовал себя обязанным, захотел быть
нашим Моисеем. Он не был человеком политики, но, построив это здание, смог дать нам институт демократии».
Речь в фильме идет о 60–
можно назвать построенный Фрэнком Гери музей Гуггенхайма в Бильбао, спроектированные архитектурными суперзвездами китчевые новостройки Дубая, и, конечно, небоскребы
башни-близнецы Всемирного торгового центра.
Да простят мне банальность источников, но для того,
чтобы осознать идейное значение зданий ВТЦ, достаточно заглянуть в статью на Википедии. Башни выстроены
в двойном экземпляре, дабы наглядно продемонстрировать диалектические отношения демократии и капитала.
Эффект удвоения усиливал впечатление мощи, выделяя
постройки на фоне других гигантских символов индустриальной и политической состоятельности — тех, которые
«без пары». Впрочем, теперь этот великий американский
фетиш существует лишь на кинопленке и фотоснимках.
И спустя десять лет после трагедии 11 сентября эти
изображения воспринимаются совсем иначе.
* * *
Расположенные на берегу залива башни-близнецы служили высотной доминантой морского силуэта Манхэттена
и попали в кадр еще на стадии строительства. Открытие
Всемирного торгового центра состоялось в
за год до этого здание появилось на экране в «Злых улицах» Мартина Скорсезе. Примечателен пророческий плакат фильма: графичный силуэт высокого города дополнен
дулом револьвера, из которого валит дым. Через четверть
века именно с гигантскими фабричными трубами сравнили горящие башни ВТЦ в новелле Самиры Махмальбаф,
снятой для альманаха «11 сентября».
Высокие и как будто неколебимые башни символизировали на экране беспредельную власть свободного
рынка («
Манхэттене, и дела у мастера идут хорошо. Казалось бы,
крушение башен поставило под сомнение не просто способность самого могущественного государства мира защитить своих граждан, но и саму идею успеха, американскую мечту. Однако время показало, что символы взаимозаменяемы. Концовку комедии «Люди в черном 2» (Барри
Зонненфельд), которая снималась в
переделывать — но башни-близнецы в кадре с успехом
подменил
Сентябрьский теракт сконцентрировал в себе такое
количество различных смыслов, что, рассуждая об образе
настроением. Может показаться, что все было предрешено заранее. Кто напророчил трагедию? Художественная
группировка AES+F с ее «Исламским проектом», который
включал в себя изображение статуи Свободы, покрытой чадрой? Или, может, Федеральное агентство США по
чрезвычайным ситуациям, издавшее в
под названием «Экстренный ответ терроризму»? Обложка была оформлена рисунком с двумя небоскребами,
на один из которых наведен прицел. Дата 11 сентября
тоже не кажется случайной: в 1777 году в этот день британское войско разгромило американскую армию Джорджа Вашингтона.
Самыми успешными прорицателями, как это часто бывает, оказались голливудские сценаристы. Срок действия
паспорта Томаса Андерсона, он же Нео («Матрица», братья Вачовски, 1999), заканчивается 11 сентября 2001 года.
А в пилотном эпизоде сериала «Одинокие стрелки» за
полгода до 11 сентября описывался теракт, подготовленный правительством США и сорванный главными героями фильма: удаленно управляемый самолет должен был
врезаться во Всемирный торговый центр.
Сказанное часто становится сделанным. На протяжении десятилетий излишки капитала вкладывались в производство фильмов-катастроф. Разрушение
происходит как минимум в пятидесяти кинолентах.
Режиссеры ритуально уничтожали столицу мира самыми разными способами. Но мы успели привыкнуть
к
почти всегда торжествовали над «злом», явленным в виде
Другого. В жизни противник мог именоваться СССР, Усамой бин Ладеном, глобальным потеплением. В кино —
стать метеоритом, Кинг Конгом или инопланетной ордой.
Другое дело, что борясь с этими художественными кошмарами, Запад со временем отказался от собственных,
веками формулировавшихся правил (свобода, равенство,
братство), и принял другие, до сих пор казавшиеся неприемлемыми. Другой был превращен в Чужого. А с ним, как
известно, разговор короткий.
Однако что изменилось для нас, зрителей? Умом мы по-
нимаем, что 11 сентября 2001 года на телеэкранах перед
нами предстала Реальность. («Добро пожаловать» — как
сказал бы Морфеус в «Матрице».) Но формально 11 сентября не изменило ничего: мы пассивно сидим перед
экраном с движущимися картинками, как будто ничего
не случилось.
окрестившим 11 сентября «величайшим произведением
искусства». Ходить в кинотеатры необязательно — мы
сами давно живем в кино. Но где же
граница между искусством, которому подражает жизнь,
и действительностью? И нужно ли так волноваться
человеческой страсти к лицезрению руин?
* * *
Зрелище разрушения издавна привлекает человека. Начиная с XVI века в парках появляются искусственные руины. А апогей моды на садовые объекты, напоминающие о неумолимости времени и бренности всего земного, приходится на XVIII столетие. Особенно эффектно
смотрелись в пейзажных парках руинированные башни.
Башня — привычный символ чрезмерных амбиций. Как
правило, утопических, несбыточных. От остановленного
коммуникативными проблемами вавилонского долгостроя до разрушенного Фаросского маяка, от вечно падающей доминанты города Пиза до так и не построенного
татлинского монумента III Интернационалу. История говорит: не лезь в небо! Бог покарает. Или самолет прилетит.
Кстати, любимая тема
еще зовет. Взять хотя бы фильм «Новая Москва»: Дворец
Советов, увенчанный статуей Ленина, на фоне квазифашистских аэропланов. Тоже ведь пророчество — предсказание войны и невозможности реализации главного архитектурного проекта сталинской эпохи. Впрочем,
сцен разрушения значимых архитектурных памятников
в отечественном кино почти нет, и московские высотки,
подозрительно смахивающие на Александрийский маяк,
никто никогда атаковать не пытался. Закрытое государство было неуязвимо перед атаками пришельцев извне —
лишь в период увядания СССР, в
площади смог приземлиться немецкий самолет.
* * *
Америка ХХ века не сомневалась в собственной несокрушимости. Но объяснять увлечение виртуальным саморазрушением в кино и неспособность отрефлексировать то, что произошло 11 сентября, этим свойством
американского сознания
на этот вопрос. Его «Всемирный торговый центр» (2007),
собран, по сути, из штампов. «Нас поимели!» — говорят
полицейские, которых вызвали спасать лежащих под за-валами людей. Стоун отважно сигнализирует: началась
война. Жены на экране ждут своих мужей.
Реальность, даже десятки раз предсказанная кинематографом, все равно удивляет. Она играет и иронизирует.
Как, например, в случае с архитектором Всемирного торгового центра Минору Ямасаки. В 1945 году США скинули
две атомные бомбы на его родину. А в 1974 году, как раз
к моменту открытия ВТЦ, был снесен спроектированный
Ямасаки в 1954 году квартал
утопическое социальное жилье, предназначенное и для
белых, и для черных. Счастливый район вскоре превратился в рассадник преступности. Утопия и руины — две
стороны одной медали. История иронизирует, но ничему
не учит. Башни продолжают возводиться, а в ожидании
истощения природных ресурсов разрабатываются новые
утопические идеи «устойчивого развития» (sustainable
development). Мы будем планировать и строить города
Солнца, пока оно не действительно погаснет.
