Благие намерения
Великая ли. высокая ли, просто ли русская болезнь — спасательство. Чтобы не сказать — спасительство. Мессианство, словом.
Трижды на протяжении последних десяти лет я наблюдала, как. движимый высокой идеей спасения человечества, Константин Лопушанский громоздил вокруг этой идеи апокалиптические картины-видения, изрекал пророчества и предупреждения. Первый раз — когда жесткое письмо «Писем мертвого человека неумолимо двигалось к истерике и, словно споткнувшись о невидимую черту, останавливалось. Вторично — в прямом и переносном смысле — когда в „Посетителе музея“ истерика сама становилась предмете»” художественного анализа и в этом качестве получала право существовать на экране: это был нескончаемый, как телефонный зуммер, сигнал SOS длиною в два с половиной часа. «Русская симфония» — заклкючительная часть трилогии. Запоздалая нотация, прочитанная русской интеллигенции, чтобы знала, какова она есть. Разумеется, с указанием пути к покаянию. Сквозь пургу, штормы, сопротивление — к искуплению.
Не спас дедушка Мазай своих зайцев. Не сел в лодку, не вывез в безопасное место. Утонули зайцы. Собственно, это и есть квинтэссенция фабулы «Русской симфонии»- истории про русского интеллигента Ивана Сергеевича Мазаева, пытавшегося было спасти беспомощных интернатских детей во время потопа, да не сумевшего. Ходил-бродил, говорил пылко, плакал горько, ворот на себе рвал, обличал страстно, саморазоблачался и каялся истово, через столетия перемахивал, девять кругов ада исколесил, даже роман успел сочинить, начал было писать заявление в инстанции — а дети тем временем потонули. Проболтал. И дальше хоть кайся, хоть юродствуй, хоть в домовину ложись — не воротишь детей-то.
Вот вам и наследник Толстого. Вот вам и не могу молчать.
Вновь, как и в предыдущих фильмах Лопушанского, мысль, для изложения которой вполне хватило бы печатного абзаца и которая не нуждается в особых аргументах — эта мысль множественно и длинно аргументируется на протяжении без малого двух часов. В сущности, претендуя на создание в отечественном кино жанра фильма-предупреждения, фильма- откровения, Лопушанский создал несколько иной жанр: фильм-аргумент. «Русская симфония» проводит нас по всем кругам истории и современности: от помоек и трущоб — мимо бегущих с корабля крыс — сквозь охлократические толпы митингов — до Бородинского и Куликовского полей. Катается на бронепоезде, где русский писатель (немытый, нечесаный и в бороде] колбасу к водочке режет на развернутом сценарии «Русской симфонии» с портретом автора на странице. Автор, стало быть, себя из этого адского круговорота не исключает. Но что до самоиронии, то Лопушанский на подобной ноте долго не задержался: какая же самоирония может быть у проповедника? Здесь бы должно действовать только всерьез к самому себе относясь. И с социальной сатирой не получилось. Это жанр для Лопушанского новый (пусть и в привычную форму отлившийся! и, судя по всему, для него не органичный. Получилась опять надрывная проповедь с менторским указующим перстом автора, вещающего мне про то, что я — быть может — раньше него узнала и — возможно — лучше него поняла. Ему от этого не хуже, а мне — не легче. Не смешно и не страшно. Скучно. Все кочует и кочует по квартирам, помойкам и кабинетам горемычный Мазаев. сменяют друг друга сцены, века, персонажи, культурно-социальные слои, а нескончаемый и нудный самоанализ Ивана Сергеевича длится и длится. Нам уже давно все ясно, да только он еще не все высказал. Не все слова выговорил, не перед всеми еще речь держал, не всех допек.
Массовки, партработники, богемные тусовщики, двойники — все узнаваемо, и все мимо. Детей несчастных, бегущих вверх по лестнице, мы всего мгновение-то и видели, как толпу спин. А потом их, сердечных, заболтали не только персонажи на митингах и в подворотнях, но и режиссер в собственном фильме. Так что уже и не поймешь — а были ли они, дети, или это символ такой. Ведь в «Русской симфонии», по чести говоря, людей и вовсе нет — одни символы. А символы чего жалеть? Их не жалко. Одно обидно: кинематографическое мастерство, острый глаз, чувство детали — сегодня качества куда как редкие. Лопушанский ими обладает. И что ему, спрашивается, делать кино, которое, кроме критиков, никто смотреть не будет?
