«Мы всегда были возлюбленными…» Фрагменты из писем и дневников Честертона
Честертон — Франсис, 1898 г.
Теперь я вижу, что до сих пор, честно говоря, жил во мраке. Извне все было неплохо, но я не знал, что это такое — счастье. В нем нет самодовольства, довольства, спокойствия, которые мне были знакомы. Оно приносит не мир, но меч, оно сотрясает, сбивает с ног, лишает речи.
Честертон — Франсис, 1898 г.
СЕАНС – 25/26
В благочестивую минуту Суинберн назвал Творца многоликой тайной. Я думаю, каждый из нас видит только один Его лик. Что до меня, когда тучи рассеются, открывая Божий престол, я увижу над всеми ангелами Ваше лицо, освещенное заходящим солнцем — там, в Сент-Джеймс парке.
Во всяком случае, я не могу вообразить ничего прекраснее. Да, когда не было Вас, мужчин пленяла Клеопатра. Но у таких женщин совсем другая красота, какая-то звериная правильность. Истинная красота начинается внутри, а потом, выйдя наружу, расцветает, словно дерево […] Душа — как пламя, все тело делается прозрачным. Любая актриса с помадой и румянами станет истинной Еленой, но никто не может стать такой, как Вы, без благословения в сердце.
Честертон — Франсис, 1898 г.
Перед ним <мужчиной> — четыре светильника, зажженных в знак благодарности. Первым он благодарит за то, что он живет на одной земле с Вами. Вторым — за то, что при всех своих грехах, он не «гонялся за чужими женами» (как вознаграждается для нас, мужчин, такое самообуздание!) Третьим — за то, что он любил все живое, бессознательно готовясь к тому, чтобы любить Вас. Четвертым — но слова бессильны. Моя жизнь кончается. Возьмите ее, она привела меня к Вам.
Честертон — Франсис, начало 1901 г.
Беллок, надо сказать, явил новую грань своего удивительного разума. Наверное, он принял близко к сердцу наш будущий брак, поскольку говорит со мной не о французских якобинцах и не о средневековых святых, а о том, где можно купить самую дешевую мебель. Об этом, как о многом другом, он знает буквально все и снисходительно заверяет меня, что «самое главное — ковер». Я думаю, тебя позабавил бы его отеческий тон.
Честертон — Франсис, конец января 1901 г.
Похоронили королеву. Шествия я не видел. […] Я люблю толпу, когда я взволнован или бодр, ибо только она поднимает дух, как только петух умеет кукарекать. Но благоговение, мне кажется, лучше выразит один человек. Есть что-то неестественное, неверное — даже дикое в мысли о скопище людей, выражающих тончайшее чувство. И все-таки, моя дорогая, я очень хотел бы, чтобы самая лучшая женщина Англии была рядом со мной. Мы бы вместе обновили обеты служения земле, которую я люблю гораздо больше шовинистов. Легко отдать своей стране кровь, еще легче — деньги. Труднее всего дать ей правду.
Макс Бирбом — Честертону, май 1902 г.
Я редко хотел с кем-то познакомиться, а вот с Вами — хочу.
Надо ли объяснять, кто я? В конце концов, эту записку я подпишу именем, которое Вы нередко упоминали в своих статьях.
Что же до личного знакомства, могу сказать, что моя матушка близко знакома с Вашей бабушкой, миссис Гроджин, и с Вашей собственной матерью.<
Словом, я хочу с Вами встретиться. Вполне возможно, Вы таких желаний не испытываете. Тогда нетрудно ответить, что Вы заняты, или больны, или куда-то едете, а потому, к сожалению, не сможете увидеться со мной в следующую пятницу или субботу, в половине второго.
Придете Вы или нет, остаюсь Вашим пылким почитателем
Макс Бирбом.
P. S. Я совсем не такой, как мои писанья (наверное, Вы тоже). Сам по себе, во плоти, я разумен, любезен и довольно скучен.
Из дневника Франсис, 5 апреля 1904 г.
Познакомились с отцом О’Коннором. Он — просто прелесть. Такой простодушный. Такой мудрый. Такой молодой. Такой старый. Трудно описать, чем он так притягивает. Слова он подтверждает жестами, но в нем совершенно нет ни актерства, ни аффектации. Удивительно, что при всей своей живости он ведет тихую жизнь приходского священника.
Честертон — отцу О’Коннору, лето 1909 г.
Я не написал бы этого никому, но в Вас так необычно сочетаются 1) священник, 2) человек, 3) светский человек, 4) человек не от мира сего, 5) ученый, 6) старый друг, 7) новый друг, не говоря уже об ирландце и о знатоке живописи, — что я не побоюсь сказать Вам правду. Франсис только что оправилась от нелегких недомоганий и, судя по всему, близка к приступу депрессии. Это много даже для нее, и я хочу быть все время с ней.
Один из секретов брака, удивительного таинства, в том, что совершенно бесполезный человек бывает незаменимым. Еще удивительней, что он чувствует себя особенно никчемным как раз тогда, когда он нужен больше всего.
Франсис — отцу О’Коннору, весна 1915 г.
Гилберт поправляется, но очень медленно. Вчера он сказал: «Ты думала, я умру?» Я отвечала: «Одно время я боялась, но теперь ты уж точно выживешь». […]
Доктор уверен, что вскоре он совсем придет в себя, но невозможно предсказать, когда это будет. Дорогой padre, молитесь о нем! И обо мне.
Франсис — отцу О’Коннору, весна 1915 г.
Все идет хорошо, но все еще медленно. Разум его просветляется, хотя ему трудно различать реальное и нереальное. Я уверена, что скоро он сможет сам думать и действовать, но не смею торопить события. […] Иногда он витает где-то, но светлые промежутки — все чаще. Прошлой ночью он читал символ веры, на этот раз — по-английски.
Глядя на него, я, кажется, понимаю, что такое — воскресение тела.
Франсис — Джозефине Уорд, на Пасху 1915 г.
Когда я думаю о том, что мой дорогой муж снова жив и в сознании, я ощущаю, сколь важно Воскресение тела. […] Как хорошо, что тебя обрадовало его решение (да, конечно, он решил).
Честертон — Морису Бэрингу, конец 1920 г.
Пишу наспех, очень сбивчиво, чтобы сказать три вещи: 1) огромное спасибо за книгу, 2) я уезжаю месяца на два в Америку — раньше, чем думал, хоть стена работы не будет отделять меня от Франсис, 3) я окончательно решился на то, о чем мы говорили. К счастью, это есть где угодно.
Честертон — отцу О’Коннору, сочельник 1920 г.
Мы едем в Америку на месяц-на два. Я рад, все-таки буду свободен от газетной поденщины, которая мешает мне толком беседовать даже с Ф., а мне это очень нужно. Когда мы приедем, я, наверное, захочу побеседовать с вами об очень важных, нет — самых важных вещах.
Франсис — миссис Честертон, своей свекрови, из Америки, 1921 г.
Здесь живут дедушка, муж с женой и двое детей. Они очень добрые, но совершенно другие, чем в Англии. Демократия — в действии: Дороти играет с ребенком, Гилберт беседует с дедом о Линкольне, а я сейчас помогу хозяйке убрать со стола.
Дороти Коллинз — одному из биографов Честертона, через много лет
Дельфина редко ложилась раньше полуночи, а просыпалась когда угодно и плясала все утро в пижамке. Иногда миссис Ч. уводила ее гулять, но она не выдерживала и полумили.
Зная любовь миссис Ч. к детям, Вы можете представить себе, как счастлива она была эти полтора месяца.
Честертон — Морису Бэрингу, 1922 г.
По глубоким, почти невыразимым причинам мне надо думать сейчас о Франсис. Жизнь ее, как-никак, была героической и мучительной. Я стольким обязан ей, что честь не велит мне оставлять ее одну даже в мыслях. Надеюсь, что деликатность и сочувствие помогут мне взять ее с собой. У нас было трудное время; но вчера она внезапно посмотрела на все иначе и говорила так, словно знает, что мы оба к этому придем. Однако она просит подождать.
Отец Макнэбб — Честертону, 1935 г.
Должно быть, Вы читали или угадали то, что я писал в «Зове св. Патрика». Вы знаете, что Ирландию я люблю как мать, а вот Англию — как жену. С тех пор, как Бог даровал мне знакомство с Вами, я часто думаю, что Вы и есть Англия — радостная, рыцарственная, простодушная, смелая страна, которую я полюбил.
Да хранит Господь Вас и Вашу прекрасную жену.
Молитесь обо мне.
Неоконченное письмо Честертона из Лурда к Фрэнку Шиду и Мэйзи Уорд, май 1936 г. Последнее, что продиктовал Честертон
Я боялся ехать сюда, и не священным страхом (он есть), а страхом вполне мирским. Что, если безбожный мир испоганил это место своим торгашеством и развязностью, как утверждают враги католичества и даже некоторые католики?
Но это неверно. Лурд — пиренейский городок, бедные люди пьют очень дешевое вино. […] Его не испортили. Дева Мария явилась здесь нищей, оборванной, почти босоногой девочке. Может быть, поэтому чувствуешь, что Она облекла это скалистое место чистотой обнаженного камня. Отсюда выносят здоровье, а не богатство. Надеюсь, я не лишусь покровительства Малой Терезы, если скажу, что хотя бы в ее среде есть что-то мещанское. Лурд обрамлен голыми скалами и святой бедностью, как подобало бы Ассизи.
Франсис — отцу О’Коннору, 21 июля 1936 года
Мне очень трудно жить дальше. Почти невозможно вынести, что я ему больше не нужна. Как живут друг без друга те, кто друг друга любит? Мы всегда были возлюбленными.
