«Я плакал и плакал» — О фильме Александра Сокурова «Мать и сын»
С 8 июня по 19 июля в «Пионере» и «Художественном» идет ретроспектива фильмов Александра Николаевича Сокурова, приуроченная к 50-летию творческой деятельности режиссера. Покажут и «Мать и сын» Александра Сокурова — фильм, которому действительно необходим большой экран. В свое время его кинотеатральным просмотром был очень впечатлен Ник Кейв. Публикуем перевод написанной им заметки.
Друг пригласил меня на предварительный просмотр русского фильма в Сохо. Я спросил его, что это за фильм, и он ответил: «В общем-то, ничего там не происходит, но потом один человек умирает. Пошли, тебе понравится». Этот фильм вышел на английские экраны благодаря моему другу, и я почувствовал, что обязан пойти. Высидеть до конца русский фильм — чего не сделаешь ради друга!
Я опоздал и пробирался в первый ряд, когда начальные титры уже заканчивались. Десять минут спустя я начал беззвучно плакать, и это продолжалось со мной в течение всех оставшихся семидесяти трех минут. Я, конечно, плакал в кино и раньше, но не помню, чтобы это было так сильно, непрерывно, от начала и до конца. Когда фильм закончился и зажгли свет, сидевшая позади женщина с заплаканными глазами протянула мне салфетку и спросила, не хочу ли я написать о фильме для одной из газет.
Фильм называется «Мать и сын», и поставил его Александр Сокуров. В нем рассказывается о последнем дне жизни умирающей матери (Гудрун Гейер) и о ее взрослом сыне (Алексей Ананишнов).
Нет ничего, кроме жестов утешения, заботы, нежности.
Утро. Мать просит сына взять ее на «прогулку»: он несет ее на руках среди невиданных пейзажей, а затем возвращается в их пустой, оторванный от мира дом, кормит ее и укладывает в постель. Сын уходит, чтобы пройтись в одиночестве, а по возвращении обнаруживает, что мать умерла. Все это длится семьдесят шесть минут. Но то, чему мы становимся свидетелями за это время, так прекрасно и так печально, что, по-моему, плач был единственным подобающим ответом.
«Мать и сын» — фильм о Смерти, о Любви и о Благодати. Любовь матери и сына возвышается над обычной любовью, ибо проходит очищение предчувствием смерти. Смерть ожидает их обоих с абсолютной неизбежностью: мать умрет, сын останется в одиночестве. Кажется, время почтительно замедляет свой бег, чтобы осторожное движение любви могло сыграть свою роль: все действия неторопливы, ибо иначе они только ускорили бы смерть. Герои достигли состояния эмоциональной и духовной благодати. Они как будто отчуждены от своего прошлого, оторваны от окружающего мира и замкнуты в своем бытии. Нет ничего, кроме жестов утешения, заботы, нежности. Сын расчесывает волосы матери, плотнее укутывает ее одеялом, кормит из бутылочки с соской. Мать отвечает прикосновениями, поглаживаниями: это все, на что хватает угасающих сил.
Кажется, даже пейзаж облачился в траур в предчувствии близкого ухода матери.
Их связь, по сути дела, не должна быть видна посторонним. Она священна, религиозна, недоступна для бесстыдных вторжений анализа XX века. Такой взгляд на человеческие отношения уже воистину потусторонний. И все же Сокуров не скрывает трагической реальности смерти. Смерть нависает над всем, добавляет печали в каждый жест, отягощает каждое действие. Кажется, даже пейзаж облачился в траур в предчувствии близкого ухода матери. Здесь мы видим Страсти, представленные меняющимися сюжетами, которые порой напоминают житие Христа. Это Страсти не угасающей матери, но сына, не умирающего, но того, кто остается в одиночестве.
Диалог тоже кажется до странного бездейственным, так как любовь и взаимопонимание главных героев сделали язык ненужным. Когда они говорят, их слова явно лишены какого бы то ни было внятного смысла. Слова не приносят облегчения и ничего не уточняют, поскольку понимание происходящего проявлено в каждом жесте. В словах есть психология, есть сложность и боль. Лучше всего это показано в последнем разговоре, в котором герои обсуждают основания умереть и основания жить. Диалог лишен смысла и жесток, он служит только для того, чтобы не дать притупиться чувству горя.
Мать говорит: «Это так грустно. И тебе еще предстоит пройти через все то, что я выстрадала». «Поспи немного, мама, — отвечает сын. — Поспи, я скоро вернусь».
Простор и таинство этой возвышенной природы создают духовность, свободную от формул традиционного христианства.
Сын выходит из дому и бредет среди потрясающего пейзажа, окружающего их жилище. Именно в этих длинных, медлительных, почти неподвижных сценах фильм достигает вершин самой захватывающей красоты. Пейзажи Сокурова не обременены и тенью стремления к реализму. Картины трансформированы в кинематографические полотна; залитые искусственным, опаловым светом, они гораздо ближе к живописи, чем к кино. Эти порожденные сновидениями перспективы вызывают в памяти живопись немецкого романтизма начала XIX века, в особенности картины Каспара Давида Фридриха, отливающие мягким молочным блеском. Простор и таинство этой возвышенной природы создают духовность, свободную от формул традиционного христианства. И забота, с которой Сокуров относится к этим детально разработанным сценам, перекликается с той заботой, которую проявляют друг к другу герои, — та же преданность мелочам, та же медлительная нежность, любовь.
Колыбельная — «Мать и сын» Александра Сокурова
Ритмические и временные координаты всей этой красоты заданы предчувствием смерти. Каждый момент действия, каждый жест — медленный, болезненный, важный, священный — дает зрителю время ощутить магическую силу смерти и впасть в соблазн ее властных и значительных импульсов. Когда мы смотрим этот фильм, мы сталкиваемся с неизбежностью смерти — собственной и других. В нас пробуждаются такие чувства, с которыми кино давно уже не имело дела.
Откликаясь на этот фильм, я пролил слезы над печальной сутью вещей. И это необыкновенное ощущение до сих пор отдается во мне.
Опубликовано в «Индепендент», 29 марта 1998 года
Перевод с английского Анны Шульгат
