Интервью
Анна Меликова
Анна Меликова

Много демонов


Конвой. Реж. Алексей Мизгирев, 2012

— Судя по вашим предыдущим картинам — «Кремень», «Бубен, барабан» — и новому фильму «Конвой», вас давно интересует определенный тип характера, определенная психофизика: все ваши персонажи — эдакие люди в футлярах, стоики, скрутившие себя в узел.

— Мне нравится, когда в людях кипят страсти. Страсти, которые не выходят на поверхность. Вы видите перед собой собранного, строгого, принципиального человека, и вдруг в нем раскрываются какие-то марсианские впадины. В этом есть объем и характер персонажа. Герой может быть внешне скуп, но в критических ситуациях показывает себя с неожиданной стороны. И в этом смысле все персонажи моих фильмов, действительно, одного поля ягоды. Но по характеру, по задачам, которые им предстоит решить, они абсолютно разные, и истории — разные. В «Бубне, барабане» осознание драмы вело к трагедии. В «Конвое» персонаж изменился — а это уже здоровый шаг вперед. Его жизнь после этого тоже должна измениться, он примирился с самим собой. Это фильм о том, как обрести надежду.

— Мне кажется, законы драматургии, которые вам было необходимо соблюсти (метаморфозы, перерождение героя), сыграли против самой истории. Линия с молодым героем, которого поломали, убедительна. А линия с Игнатом — нет. Где там надежда?

— Я не ставил перед собой задачу сделать хэппи-энд: в таком случае Игнат должен был бы взять табельное оружие, ворваться в камеру, спасти парня, и они бы укатили на мотоцикле за горизонт. Нет, это история о примирении с собой как с человеком, о примирении, которое дает тебе силы жить дальше. О такой надежде идет речь. Для меня было важно движение к осознанию собственной вины, которая заключается в том, что ты был, в общем-то, равнодушен. В чем герой на самом деле виноват? В равнодушии. Для меня это и есть главное зло, с которым они борются. Изменение, которое произошло с героем, не бросается в глаза, потому что «Конвой» — это не жанровое кино, а психологическая драма. Кроме того, это изменение произошло в рамках моего представления о жизни. А я уверен, что люди радикально не меняются.

— Параллель с «Идиотом» Достоевского в «Конвое» случайна или она была прописана в сценарии? Вы ведь показываете «положительно прекрасного человека», который сталкивается с грубой реальностью…

— Конечно, никакой литературной аллюзии я не имел в виду. Хотя вот вы сейчас сказали про «Идиота», и я вспомнил, что когда сценарий уже был готов, я действительно перечитал его. Как-то он так попался.

В чем мощь Достоевского? У него родственники так поговорили, что непонятно, как они будут жить дальше. Они обвинили друг друга во всем самом страшном, и поэтому завтра не могут сесть вместе за стол и есть суп. Но потом они все-таки садятся, и начинается вторая серия. Мне это очень близко.

Конвой. Реж. Алексей Мизгирев, 2012

— В вашем фильме хождение по Москве ассоциируется с мытарствами по кругам ада, как и у Дмитрия Мамулии в «Другом небе».

— «Другое небо» я не видел. У меня нет такого ощущения от Москвы, я не считаю, что Москва — это ад. Я сам живу в этом городе, моя семья живет здесь и масса людей, которых я люблю. Не Москва — круги ада, а люди в Москве. Мне вообще кажется, что Москва представляет собой комнату в «Сталкере». Ты приходишь туда реализовать свои желания, а она реализует те, которые у тебя есть на самом деле. Это вскрытие подлинной сущности человека. Ситуация обостряется так, что люди становятся рабом своего внутреннего демона. Подобная история возможна везде: где много людей, там много страстей, много демонов и в то же время много эгоизма и равнодушия. Мне нравится с этим работать. Многие мои любимые фильмы сделаны про большой город: например, мои любимые американские киноленты начала 1970-х. Например, «Полуночный ковбой».

— То есть, Москва у вас — условный мегаполис?

— Не сказал бы. Я каждый раз пытаюсь сделать картину, в которой четкий социальный посыл. Там нет как бы милиционера, как бы бандита. Мне хочется, чтобы они были социально узнаваемы. И когда про фильм «Кремень» у меня спрашивали, реальный ли это мальчишка или нет, мне казалось, что это правильный вектор.

— Вам часто говорят, что вы работаете в документальной стилистике…

— Что, в общем, полная ахинея. У меня все картины сделаны в рамках кинематографической условности.

— «Конвой» интересен с языковой точки зрения. Скупые фразы героя, своеобразный сленг.

— В этом и есть поэзия фильма — в речевой ткани, лексических оборотах. И сленг может быть поэтическим. Герои используют слова со сдвинутыми понятиями и говорят на этом ловком, великолепно звучащем языке. Были такие крупнейшие советские сценаристы Юлий Дунский и Валерий Фрид, которые оба сидели в сталинских лагерях. И Фрид, когда был уже пожилым человеком, написал воспоминания. Там есть страницы, посвященные языку уголовников, и он описывает с восхищением их языковые обороты. Это чистая поэзия. Но поэзия не в смысле цветочков, а в любимом смысле Маяковского. Нам не нужен Пушкин, не нужны цветочки, нам нужно, чтобы реальность говорила с нами сама. Я решил, что это очень хорошо ляжет на эту картину. Более того, это социально правильно. У нас президент использует слова «кошмарить» — чисто тюремное понятие. Все эти обороты давно вышли за рамки лагерей Туруханского края.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить