«Мне опять приснилась Моника Беллуччи» — Озарения Дэвида Линча
2025 год начался со смерти Дэвида Линча. Даже в конце одиннадцатого месяца его отсутствие до сих пор не уложилось в сознании должным образом. Если мы все ещё слышим его голос, он — часть действительности. Двойные озарения Линча все ещё не изучены до конца. К снам он относился как к двойникам реальности. О том, что снилось Линчу все это время — в тексте Василия Степанова из журнала, посвященного его памяти.
СЕАНС — 89
В середине января 2025 года, когда в полыхающем Лос‑Анджелесе ушел из жизни 78-летний ловец снов и заядлый курильщик Дэвид Линч, лишь тем, кто почему-то не причастился его кино, удалось избежать поразительного переживания, которое принесла эта смерть. Это было что-то сродни озарению, откровению. «Апокалипсис» в буквальном переводе этого слова. Окружавшая нас мерцающая явь непостижимым образом собралась вдруг в пучок света и, перестав быть потоком собственных отражений, выявила некую суть, чтобы затем вновь распасться на части. Как говорил директор Коул — важный персонаж в актерской фильмографии Линча — в последнем сезоне «Твин-Пикса»:
«Мне опять приснилась Моника Беллуччи»
Кафка смотрит на взрыв — «Твин-Пикс», третий сезон
Линч на протяжении карьеры умело добивался подобных озарений в собственном кино. Способность усыпить зрителя и вмиг вывести из благополучного сна, прорвав паутину рутины, если и не определяла его талант, то бросалась в глаза тем, кто обживался в его фильмах. Линч — это нормкор чашки кофе. А кофе — пробуждающий напиток. Типично линчевская сцена: герой в машине бесконечно долго едет по ночному шоссе вдоль желтой разметки… Вдруг темноту разрезают чужие фары сзади или спереди. Это секундное замешательство сбивает спесь не только с водителя, но и со зрителя. Ему даже полезнее, ведь зритель всегда пребывает в иллюзии, будто знает, что дальше (а вот и нет). Озарение — момент не/ясности между двумя морями относительного спокойствия, между прошлым и будущим (одно уже прошло, а другое еще не наступило), выход за полог видимого, взгляд, направленный внутрь человека и его мира. В общем, это и есть Линч.
Второе слово, без которого Линча не представить, — это «двойственность». Неспроста «двойственность» фигурирует в первом же предложении его авторизованной биографии «Комната снов», написанной Кристин Маккена. Речь о родителях — городской учительнице-маме и погрузившемся в лесоводство папе. И, соответственно, о раздвоенности самого Линча, в котором любовь к красоте индустриального брутализма удачно сочеталась с недоверчивым преклонением перед хаосом природы. Чтобы понять что-то об этом внутреннем конфликте, достаточно посмотреть двухминутный фильм «История о жучке» (2020), в котором гусеница под наблюдением режиссера безуспешно борется за выживание возле его бетонной резиденции на Малхолланд драйве.
Действительность — вовсе не то, что есть, а то, что мы видим или слышим
Это старомодная, в чем-то даже викторианская практика — ужаснуться, разглядев таинственное непотребство в узоре шелковых обоев, обнаружить нечто непристойное за устойчивым фасадом общепринятых представлений о мире, узнать, что за доктором Джекилом всегда есть мистер Хайд, а пятичасовой чай продолжается сеансом спиритизма. (Викторианские корни Линча отчетливо подтверждают его первые большие работы «Голова-ластик» и «Человек-слон».)
«Раздвоенность» и «озарение» сходятся в увертюре «Синего бархата», где белый штакетник перед уютным домом, красные розы, желтые тюльпаны, зеленый газон, послушные дети, томные пожарные на перекрестке и поливающий траву примерный отец семейства. Она ведь об этом, эта сцена? О том, что утопия всегда под угрозой. Пережатый шланг, разоравшийся пес, сердечный приступ… и камера ползет вниз, чтобы предъявить изнанку. Своего рода суть происходящего: там за белым забором, под изумрудной травой, в шаге от добрых соседей копошится нечто непостижимое — хаос бытия. Режиссер безжалостно укрупняется, идет ему навстречу. Камера, как щуп, внедряется в темноту, туда, где ничего толком не разглядишь, и остается только домысливать, дополняя увиденное собственными страхами.
Позднее, когда Линч будет высказываться против ряда технологических достижений XXI века в киноиндустрии, например против многократно выросшей четкости изображения, которое дают современные камеры (дескать, не в этом развитие), его мотивы будет несложно понять. Нельзя давать разглядеть все. Действительность — вовсе не то, что есть, а то, что мы видим или слышим. Или даже то, что нам кажется. Что звучит в электрическом ухе директора Гордона Коула? Линч — всегда об этом.
«Твин Пикс», 8 серия: Индивидуальное сознательное
Можно к месту вспомнить и Лакана, который утверждал, что реальность порождается и структурируется нашими фантазиями. Нечто, не укладывающееся в разум, не фиксируемое камерой, ждет тебя на бульваре Сансет, за углом закусочной Winkie’s. Автоматизм идиллии — вроде кофе и яичницы с беконом — рано или поздно становится жертвой дурной спонтанности, подавленных детских страхов, смерти и разрушения в широком смысле этого слова. Как атомный взрыв вползает в спящего ребенка в той самой восьмой серии «Твин-Пикса». Но бывает и по-другому: рутину плохих ожиданий прерывает нечто светлое.
На греческом Олимпе он вполне мог бы занять пост бога штампов
Так называемый хэппи-энд. Когда бешеного Сэйлора в «Диких сердцем» под конец пути посещает вдруг добрая фея. А в таинственной коробке страхового агента Даги в одиннадцатой серии третьего сезона «Твин-Пикса» обнаруживается не закономерный ужас-ужас, а отменный пирог — на правах приятного сюрприза из чужого сна. Того самого, который мы вместе видим на экране.
Стоит задуматься: так ли ужасен финал «Твин-Пикса», в котором Купер приводит ничего не подозревающую Лору Палмер (теперь она уже другая) к отчему дому, где окопалось выпущеннное Оппенгеймером безликое «негативное начало» — Джао Дей, она же Джози, она же Джуди. Леденящий душу крик, вырвавшись из Лоры, гасит лживый свет уличных фонарей, погружая зрителя во тьму. И что? Не это ли достойный конец для любого фильма? Выключайте телевизор, на улицах Лос-Анджелеса сегодня снова солнечно.
Несмотря на свою репутацию сюрреалиста, сложного, темного художника, чьи сюжеты крутятся лентами Мебиуса и временами даже шокируют обывателя, трудно найти автора, яснее Линча говорящего о том, что происходит внутри человека здесь и сейчас. Он был и остается идеальным навигатором в травмирующих кафкианских безднах нашего века (пока мы их не перерастем). Он исчерпывающе высказывался о раздвоенности мира и фрагментированности сознания, о повторяемости и неповторимости. Не так уж сложно перечислить основные мотивы, с которыми имеет дело зритель Линча. Про них с избытком пишут его многочисленные исследователи и толкователи.
Если надо объяснять — «Шоссе в никуда» Дэвида Линча
Но сделать это значило бы упростить и расколдовать его; сам автор в полном соответствии со своим сермяжным образом — серый пиджак, крепкий верстак и прогноз, в котором всегда хорошая погода, — кажется, побаивался интеллектуальной вивисекции своих работ. Говорят, он не решился на психоанализ, так как терапия могла повлиять на его творческие кондиции. Есть и другой анекдот о вежливом отказе в интервью Славою Жижеку после прочтения его книги «Искусство смешного возвышенного. О фильме «Шоссе в никуда»»: режиссер посетовал, что попросту не сможет поддержать разговор на должном уровне.
Годами он склеивал воедино сны и явь, не требуя от здорового тела здорового духа
Линч собирал свой мир из понятного материала. Как и свои напольные лампы, как и свои кресла. Его кинематографические лимбы и лиминальные пространства похожи на шикарные фойе старых кинотеатров, и даже страшный Черный Вигвам выглядит образцом стабильности — как круглосуточная петербургская рюмочная с соответствующими посетителями.
На греческом Олимпе он вполне мог бы занять пост бога штампов, стать покровителем клише. В них ему не было равных. Не случайно последний персонаж Линча-актера — Джон Форд в «Фабельманах» — разъясняет главному герою Стивена Спилберга превратности зрительского восприятия, саму суть кинематографической банальности. Слово «клише» в устах критиков нередко звучит пренебрежительно. Как нечто плоское и затертое. Однако важно понимать, что силой клише обладает лишь то, что действительно работает. Призраки, данные нам в ощущениях. Это, если угодно, основа кинематографа, его железобетонная суть.
Твин Пикс, где я не буду никогда
В фундаменте фильмов Линча — обыкновенные истории о том, как мальчик встречает девочку, как обманчива бывает внешность, как опасен секс без любви, как хорошо дома. В этом мире отеческих наставлений добро силится победить зло. Даже затейливый «Твин-Пикс» легко прочитывается как старомодный рыцарский роман, в котором шевалье агент Купер вступает в схватку с вечным драконом, держа за пазухой портрет прекрасной дамы по имени Лора. Истории Линча почти что прямолинейны, и это фиксирует название одного из важнейших его фильмов — The Straight Story. Но в чем же тогда уникальность его голоса в общем хоре больших голливудских творцов? Пожалуй, в том, как он умеет длить завораживающую музыку, даже оборвав удобный поток понятных клише очередным своим озарением.
Мы ничего не видели в Лос-Анджелесе
Как в знаменитой сцене из «Малхолланд драйва», где певица уже не поет, но голос ее все звучит и звучит. И это заставляет героинь-двойняшек плакать. Обыденная двойственность его героев — в финале третьего «Твин-Пикса» уже совершенно бесхитростно и прямолинейно поданная — говорит прежде всего о двойственности и разобщенности реальности, которая мнится нам монолитом. Старинная философская проблема — «Где я настоящий?» — у Линча решается очень просто: да, вместо одного Дейла Купера есть два или три Купера, вместо одной Лоры Палмер — две или три Лоры. И все настоящие.
Да, и мы, зрители, тоже не едины: один человек — дома, другой — на работе, третий — в баре, четвертый — перед киноэкраном. Но эту разделенную субъектность — древнее заклятие, неизменно популярный для кино мотив (прямо сейчас смотрите сериал «Разделение» или фильм «Субстанция») — можно преодолеть. Линч, по крайней мере, изо всех сил пытался. Годами он склеивал воедино сны и явь, не требуя от здорового тела здорового духа, а исправно выдыхая его с каждой новой сигаретной затяжкой. Теперь он умер, но голос его звучит. Слушайте.
Читайте также
-
Просто Бонхёффер
-
Достоевский в моем дворе — Сентиментальное путешествие Бакура Бакурадзе
-
«Механизация флюидов» — Из книги «Жизнь — смерть. Лицо — тело» Михаила Ямпольского
-
Два предела — Акира Куросава и русская классика
-
«Секрет секретов» — фрагмент из книги «Муратова» Олега Ковалова
-
«Перед лицом времени» — Берлин в фотографиях