Михаил Максимов: «Я называю это видео»
На сайте фестиваля в Локарно можно посмотреть «Смерть Меня» Михаила Максимова — основанный на истории убийства отца Александра Меня короткометражный фильм, сочетающий 3D-моделирование, компьютерные симуляции и живую съемку. Читайте интервью Гордея Петрика с режиссером и голосуйте, благодаря вам, «Смерть Меня» может победить в Locarno Short Week.
— Как ты, художник, пришел к видео и кино?
— Я родился в семье кинематографиста-алкоголика. И всё свое детство, начиная с двух лет, проводил на киностудии имени Горького. Мой режиссерский дебют состоялся в четыре года, когда мне доверили срежиссировать сцену в фильме великого советского режиссера Якова Сегеля. Это был очень плохой фильм «Инопланетянка», и была в нем сцена, где актер Носик заваливал в павильоне дверь книгами, то есть текстами, баррикадировал от женщины-инопланетянки, которая по сюжету в него влюбилась. С этой задачей я справился. Так была произведена моя инициация в кино. После смены началось беспробудное кинематографическое пьянство. Так что в детстве мне казалось, что все командировки и поездки на юг для съемки патриотического кино вроде «Россия молодая» — всё это создано только для того, чтобы мой отчим уезжал из семьи, напивался там и приезжал никакой. Искал короткую дорогу к смерти. Я считал, что кинематограф создан для этого.
— Что было дальше?
— После того как киностудия Горького развалилась, я поступил в строительный университет, вскоре перешел на архитектурный факультет и начал работать по специальности. Как раз в это время появились доступные программы 3D-моделирования, и архитектурное проектирование стало тесно связано с этим медиумом. Я все дальше и дальше стал отходить от архитектуры — cначала в сторону архитектурной визуализации, а потом и анимации. Меня интересовали движения и тайминг движений. Тогда я понял, что именно этим и хочу заниматься, и пошел в анимационную контору. Там я был режиссером и аниматором сериала про семью нот. Сериал был создан художественно глупо и интересен исключительно как опыт.
Параллельно делал какие-то свои фильмы. Мой первый фильм — по «Голему» Густава Майринка — нигде особо не демонстрировался. Задачей тогда было поднатореть в анимации, понять, как функционирует кинематика тела персонажа.
Во второй раз я решил попытать счастья в анимации более осознанно, и задумал анимационный фильм по «Чевенгуру» Платонова. Просто хотелось узнать, что происходит с мужиками, которые тащат гробы из одной деревни в другую. Серьезной работу нельзя назвать — просто интересные ситуации, которые я пытался воспроизвести.
— Как на тебя повлияла школа [фотографии и мультимедиа имени] Родченко? Какое влияние оказал кинематограф?
— Школа Родченко дала свободу в оперировании любыми средствами и лишила стыдливости в использовании инструментов не по назначению. Дала бесстыдство. Повлияли на меня аниматоры, всех имен не вспомню, и компьютерные игрушки типа Metal Gear Solid Хидео Кодзимы. Создателей компьютерных игрушек тоже можно назвать режиссерами. Компьютерная игрушка — это жанр.
— Говоря о своих фильмах (Unheimat, «ММТП/Обмяк», «Смерть Меня»), можешь ли ты сформулировать свой режиссерский метод?
— Это всегда разные методы.
— То есть стиль или жанр для тебя не первичны?
— У этих фильмов нет метода, но есть основа. Я пытаюсь сделать нечто, чтобы меня поняли все существа на планете Земля. И животные тоже. В «Обмяк» я перестал пугаться множества разговоров. В последствии это сыграло плохую роль — фильм оказался непонятным. Я хотел сделать обычный политический детектив с любовницами, с грандиозными планами, с подковерными развитиями событий, со сложным знанием персонажей о том, как они хотят изменить вселенную. Мне кажется, не удалось. После «Обмяк» я понял, что почти не получаю реакций и ответной связи от своих фильмов. Единственное, что мне хотелось сделать в Unheimat — это снять секс на Kinect [технология бесконтактного сенсорного управления для игровой приставки Xbox и ПК от Microsoft — здесь и далее примеч. ред.]. В советском журнале «Здоровье», который я когда-то прочитал на даче у дедушки, в конце был фельетон о наркоманах, и в описании наркоманского притона были такие слова: «в темноте комнаты тяжело ворочались потные тела». В фильме эти накачанные … [занимающиеся сексом] потные тела своей безусловной витальностью в виде … [секса], снятой на Kinect, являли собой прото-персонажей сказки «Гуси-лебеди», печку, речку и яблоньку, которые в свою очередь были хранителями России.
«Закрома». Реж. Михаил Максимов. 2012
В «Мене» я наконец отпустил себя. Оказалось, что линейность — это не то, чем нужно заниматься.
— Некоторые режиссеры утверждают, что не приступают к съемкам, пока не смогут полностью прокрутить готовый фильм в голове (в ненарративном кино такое тоже встречается). Ты причисляешь себя к их числу? Когда ты задумывал «Смерть Меня», мог ли вообразить то, что получилось в итоге?
— Конечно, нет. Это был принцип компьютерной игрушки. Когда ты на вход запускаешь условие, в ядре конструкции у тебя есть набор правил, по которым функционирует симуляция. Ты бросаешь входящие данные в эту конструкцию, где есть четкие правила, и просто сидишь и наблюдаешь. Ты не знаешь, к чему всё придет, но эта симуляция приводит к тому, что ты задумал. Да, я все знал, но я не знал, как это будет выглядеть. Я просто расставил силки для этой птички, спроектировал триггер. И этот триггер срабатывал, как мне надо. Триггером была железнодорожная ветка Москва-Сергиев Посад, а на нее, как на шампур, наслаивались кусочки отца Меня.
— А почему отец Мень? Многим, кто смотрит «Смерть Меня», это имя ничего, возможно, не скажет…
— Отец Александр Мень был фигурой, на которую все могущественные — а на тот момент могущественными были почти все — реагировали очень неоднозначно, но всегда ярко. Мень — это совершенно чудесная бумажная лента с клеем, на которую сели все самые большие мухи 90-х годов — сионисты, антисемиты, сатанисты, православные с КГБшниками. Он был неудобен всем.
Дело его смерти расследовали с 1990-го по 2000-й, подняли шум, пересажали параллельно кучу преступников. Поэтому он, а точнее, его смерть может являться ключом к пониманию эпохи девяностых.
— Что не получилось, и от чего пришлось отказаться в «Смерти Меня»?
— Я очень жалею, что этот фильм не может создаваться сам по себе, то есть, хотя я говорил, что задал входящие данные и сделал конструкцию, в целом реализацией приходилось заниматься мне одному. Я бы хотел, чтобы он был бесконечным по времени, чтобы это был длинный фильм. Он очень короткий, он очень быстро кончается, а мне хочется смотреть его дальше.
Трейлер фильма «Смерть Меня».
— Расскажи о первоначальном замысле.
— Сначала я хотел, чтобы это был кукольный театр на Яузе. Чтобы это было некое красочное действо на реке, где плавали бы поезда, где светили бы мощные проекторы и создавали незабываемую атмосферу. Но все опять пришло к старому доброму видео.
— Как ты снимал этот фильм? Какое оборудование использовал? Сколько человек было в группе? Вообще, было ли финансирование?
— Нет, ничего не было. Я дома один всё делал. Никакой камеры не было, всё снималось на айфон бесплатно.
— Ты говоришь, видео. Как ты характеризуешь свои работы? По-твоему, это видеоарт или уже кино?
— Я называю это видео. Фильм «Смерть Меня» — это видео. Здесь есть кокетство какое-то. Он участвует в фестивалях, получил приз в Ханты-Мансийске. Это всё кино-события. Так что я признаю это свое кокетство.
— В твоем фильме «Обмяк» наравне с Мамлеевым, Платоновым и Тарковским стоит Маслаев, фигура из андеграунда 90-х. Как на тебя повлияли все эти экспериментальные течения в кино 90-х: закат некрореализма, кино Юхананова, братьев Алейниковых, Кондратьева, Басковой и Мавроматти?
— Отношусь к ним с большой болью и чувством ушедших возможностей, которые были доступны тогда в связи с общей обстановкой и которые недоступны мне сейчас, да и не только мне, недоступны кому угодно. На меня сильно повлиял фильм «Трактора» братьев Алейниковых. Странно, конечно, говорить про этот фильм, но он … [то, что надо], самое настоящее кинематографическое безумие, свобода. Я практически убежден, что то, что я делаю, это вполне в духе и в продолжение традиции этого авангарда 90-х, конца 80-х. Только с учетом сегодняшнего времени и большой степени мизантропии. Та любовь к человеку мне просто недоступна. Ты же нигде, кроме как в 3D, не найдешь такую фактуру, как Маслаев, или того Пахома, или Юхананова. Я их в 3D могу только найти. Хотел бы посмотреть на того, кто найдет их как-то иначе.
— Но все-таки, почему именно Маслаев? Он для тебя по каким-то признакам стоит наравне с Мамлеевым и Платоновым?
— Можно было бы выбрать какое-нибудь левое растение из какого-нибудь фильма Басковой, которое появляется на двадцать пятой минуте. Понимаешь, за что-то нужно было зацепиться. Маслаев мне показался важной зацепкой.
— Можешь поделиться какими-то видео-планами?
— В мае мы ездили на рыбалку с Даней Зинченко [сорежиссер фильма «50», режиссер фильма «Эликсир»] и вечером после какой-то очередной неудачной ловли решили сделать фильм, ставящий точку в вопросах понимания России. Фильм как решающий ответ на вопрос о шукшинизме в России. Он, условно говоря, про то, что мысль, мерцающая в сознании сегодняшней России, в своей расслоенности напоминает нечто, двигающееся вдоль поверхности проекции России на железную дорогу.
Название — Flatality, как fatality в игрушке, то есть такой последний удар. Мы с Даней сейчас доделываем какие-то материалы, которые могли бы репрезентовать нашу идею на человеческом уровне, и будем пытаться искать какие-то средства. Найти их довольно трудно, даже авиабилеты на кинофестиваль недавно пришлось искать, поездку отказались оплачивать. Никто не откликнулся из киноиндустрии, только художественный фонд Смирнова и Сорокина. Еще мне сейчас интересно внедриться в ленту интернет-сервисов, между рекламой и рекламой, этим я занимаюсь в своем Instagram-канале.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»