«Солнцестояние»: Травы и травмы
И еще о «Солнцестоянии» Ари Астера. Если вы уже ознакомились со статьей Алисы Таежной о том, как кровавые ритуалы превратились для современных киногероев в своего рода сеансы психотерапии, и не боитесь спойлеров (а они есть!), то прочитайте нашу рецензию на фильм ужасов, где почти всё самое страшное происходит при ярком дневном свете.
Отправной точкой «Солнцестояния» для Ари Астера, как и в «Реинкарнации», становится острый невроз главной героини. Причиной (или скорее следствием) нестабильного состояния Дени (Флоренс Пью) становятся нездоровые отношения с Кристианом (Джек Рейнор). Классический букет: обесценивание, пренебрежение, ложь. Окончательно сбивает Дени с ног — прямиком в пропасть — семейная трагедия. Ее сестра сводит счеты с жизнью, отравив себя и заодно и спящих в доме родителей выхлопными газами. Из жалости (но явно не из сочувствия) Кристиан не уходит от Дени, как давно планировал, и нехотя приглашает её в Швецию на языческий праздник летнего солнцестояния.
Так девушка отправляется на встречу со своими травмами, а режиссёр выводит свой фильм из привычных для хоррора замкнутых декораций. И в этом существенное отличие «Солнцестояния» от его дебюта. В клаустрофобических и тёмных интерьерах «Ренкарнации» испытывать ужас было легко, органично, даже по-своему комфортно. В «Солнцестоянии» же Астеру удаётся создать противоположный эффект — под открытым небом и палящим солнцем, в безумстве ярких красок и диких плясок языческого вудстока он предлагает зрителю пережить совершенно иной опыт ужаса. В интервью режиссёр часто упоминает, что в создании насыщенного визуального образа ориентиром для него были техниколоровые фильмы Эмерика Прессбургера и Майкла Пауэлла, отсмотреть которые, конечно, было поручено и постоянному оператору Астера — Павлу Погоржельскому. Cамую точную трактовку «Солнцестоянию», пожалуй, дал Джордан Пил, назвавший фильм самым идиллическим хоррором всех времён.
Но элегантность Ари Астера здесь ещё и в том, что он почти не использует в своем фильме «джампскейры», его словно бы не интересует поверхностный страх как естественный рефлекс. Кадры, от которых действительно хочется закрыть глазa (в основном это его фирменные, очень детализированные элементы боди-хоррора) занимают мизерную часть фильма, тогда как предчувствие страха не покидает зрителя на протяжении почти двух с половиной часов, провоцируя тревогу, внутренний тремор, тихую панику. При этом драма распадающихся отношений главной героини с партнёром, её посттравматический стресс после утраты семьи не отвлекают, а наоборот — только способствуют нагнетанию параноидального состояния.
Режиссёр не скрывает, что основой сценария стал собственный опыт болезненного разрыва, давшегося ему очень тяжело. Эмоции переданы правдоподобно (если вообще можно говориь о правдоподобии в таких обстоятельствах), и не испытывать эмпатию к Дени просто невозможно, так же как и не ощущать весь спектр её эмоций — от отчаяния и страха до взрывной истерии.
Помимо этого Астер старательно работает и ещё с одной, ставшей такой же характерной для него темой, как и распад семьи, — с мистикой. Вряд ли эта связь случайна — именно неврозы зачастую активируют магическое мышление (в самом простом понимании — способность сознания находить нелогичные закономерности между несвязанными друг с другом явлениями или событиями). Кроме того, мистическое в обоих фильмах становится очень точной, отражающей условную «объективную» реальность, метафорой. Спиритический сеанс в «Реинкарнации» — последняя попытка наладить с погибшей дочерью коммуникацию, которая фактически отсутствовала внутри семьи при её жизни. А секта из «Солнцестояния» — очевидный образ семьи, от утраты которой Дени так и не смогла оправиться.
Перед съёмками второй картины Ари Астер много читал о культах и вполне реальном шведском празднике солнцестояния Midsommar, посещал места, где до сих пор чтят его традиции. И в конце концов, построил стараниями сценографа Хенрика Свенссона вымышленную деревню в симпатичной глуши под Будапештом (там снимать значительно дешевле), установил Майское дерево и создал самобытный мир языческого культа со своими строгими законами, иерархией и кровожадными, но любопытными ритуалами. Главный из них — жертвоприношение, которое позволило режиссеру быть максимально детальным в изображении телесности. Он не даёт плоти просто так разложиться где-то в лесу, а весьма изобретательно «преображает» её руками сектантов и наделяет новыми сакральными функциями, пусть и ненадолго. Возможно, этот некрофильский подтекст тоже по-своему говорит о (не)умении отпускать.
Сомкнутые объятия — «Солнцестояние» и конец сиротства
Под конец фильма ловишь себя на мысли, что ко всему многообразию эмоций Астер добавил ещё кое-что — иронию, полуулыбку, крайне специфический юмор (он часто называет «Солнцестояние» именно чёрной комедией), тем самым окончательно сбив с толку, сделав открытый финал фильма ещё более неоднозначным. Удалось ли Дени выйти из болезненных отношений, или этим летом она попадет в куда большую зависимость? Обрела ли она семью, исцелилась ли от психоза или полностью порвала связь с реальностью? А может быть, система ценностей древнего культа имеет право на существование и даже более жизнеспособна, чем традиционная цивилизация? Или это зло? А если не зло, то что вообще это сейчас было?
«Мне нравится, когда зритель выходит из кинотеатра, не понимая, что именно он только что увидел», — говорит Ари Астер в одном из интервью. Что ж, в «Солнцестоянии» он безусловно достигает этой цели. И это прекрасно.
Читайте также
-
Школа: «Хей, бро!» — Как не сорваться с парапета моста
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
Кино снятое, неснятое, нарисованное — О художнике Семене Манделе
-
Высшие формы — «Непал» Марии Гавриленко
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Нейромельес