Что в имени твоем — «Мой Марчелло» Кристофа Оноре
Кьяра Мастроянни превращается в своего отца. Но комедия «Мой Марчелло» интересна не только этим. О некоторых важных для понимания нового фильма Кристофа Оноре деталях рассказывает Антон Фомочкин.
На рассвете, пока Париж дремал, а к фонтану Сен-Сюльпис катили декоративный автомобиль, в фургончике гримировали сонную Кьяру Мастроянни. Фотограф (Марлен Салдана) из Испании уже нацепила на актрису белый парик и нацелилась сваять из нее Аниту Экберг — загнала в воду, чтобы как в «Сладкой жизни». Настойчивая просьба скандировать при этом «иди ко мне, Марчелло!» обернулась заклинанием. Гладь Сен-Сюльпис взволновалась, намокший парик превратился в тряпку, фотограф — в хамку, а остолбеневшая Кьяра больше не могла думать ни о чем, кроме как о Мастроянни — но не о себе (не)любимой, а о своем отце.
Вернувшись домой и увидев в зеркале Марчелло, утомленная Кьяра упала в обморок, а по пробуждении начала искать во внешности родительское сходство, также пытливо, как мы обычно делаем это в детстве. «У тебя его мимика, но ты и на меня похожа», растерянно парирует мама-Катрин, но разве дочке от этого легче? Ведь что же тогда принадлежит ей?
Каждая такая ретроспективная зарисовка, начинаясь смешком, заканчивается слезами
Легко было бы представить такой фильм с совсем еще юной Кьярой, когда той и правда не помешала бы экранная сепарация. Где-то в середине девяностых; тогда еще не было ролей у Арно Деплешена, Клер Дени и Бенуа Жако, а тень отца заботливо выхаживал Рауль Руис в «Трех жизнях и одной смерти». Однако сновидческое, эрос и танатос — трех китов парижской эры чилийского режиссера — в последнем оттеняла та же исповедальная (несмотря на формальное лукавство) интонация, что и сейчас у Оноре.
Запутавшийся в проекциях своего подсознания экранный горе-отец в исполнении Мастроянни еженедельно тайком высылал дочери (играла ее, естественно, Кьяра) по две тысячи франков, а после, выдумав алиби в традиции заурядных спам-писем (ваш «покровитель» скончался, но завещал недвижимость), предлагал ей заселиться с женихом в загородный особняк, а сам прикинулся местным немногословным дворецким. Во всех этих абсурдистских жестах все равно сложно было не считать нежность настоящего папы-Марчелло. Тем более, в кадре Кьяра миловалась со своей первой большой любовью Мельвилем Пупо, так что в происходящем читалось еще и символическое отцовское благословение.
Одна из могучих кустистых голов (только взгляните на него у того же Руиса) французского кино появляется и здесь, вместе с другими постоянными переменными жизни Мастроянни-младшей (мелькавшими, до того, и в других картинах Оноре). Матриархом Катрин Денев. Вальяжным, как и подобает печальному шансонье, бывшим мужем Бенжаменом Биоле. И… кое-кем совершенно для этого микрокосмоса новым — Фабрисом Лукини в роли себя же, страстно желающего иметь рядом друга, которого у него никогда не было: чтобы можно было звонить посреди ночи и болтать по душам до рассвета.
Не выступление на шоу двойников, а терапевтическая мистификация
«Мой Марчелло» и есть такой звонок «о наболевшем». Кристоф Оноре, снимающий Кьяру уже не первое десятилетие, пользуется беспрецедентным доверием актрисы, с детства делившей с таблоидами и родителей, и личную жизнь. При внешней откровенности формата, автофикшн не требует держать душу нараспашку, предполагая загадку, ведь сказка — ложь, да в ней намек. Почему бы не выговориться в кино, тем более в год, когда вспоминаешь отца чаще, чем обычно (28 сентября — сто лет с рождения Марчелло Мастроянни)?
Кристоф Оноре: «Это вовсе не оммаж Марчелло Мастроянни»
Но фильм Оноре не столько трибьют Марчелло, сколько спасительный перформанс актрисы, замерзшей от бытовой, профессиональной и экзистенциальной тоски и оттого ищущей тепла в лучах беззаботного прошлого, когда часами напролет можно было лежать с папой на полу в гостинной и слушать, как этажом ниже распевается Мария Каллас. Оноре бережно собирает воспоминания очевидцев, сродни байкам, которые обычно не покидают круга «своих». Но каждая такая ретроспективная зарисовка, начинаясь смешком, заканчивается слезами.
«Мой Марчелло» сделан по-хорошему лениво
Окончательно индивидуальность Кьяры расщепляют пробы в новый фильм Николь Гарсиа, которая после интенсивной читки сгоряча успевает ляпнуть, мол, «надеялась ты сделаешь больше Мастроянни, чем Денев». Но только одно верно: никто из ее родителей на кастинге бы никогда не сидел (зачем, если роли пишутся на тебя), Кьяру же подсиживает Леа Сейду, которую прослушивали накануне. Разочарованная актриса тем же вечером тайком заимствует костюм у своего бывшего, а поутру, раздобыв парик и шляпу, завершает трансформацию. Теперь звать ее иначе как Марчелло не рекомендуется — иначе в ответ можно услышать пару ругательств на итальянском.
Преображение Кьяры — это не выступление на шоу двойников, а терапевтическая мистификация. На итальянском телешоу, куда приглашают новоявленного Марчелло, в ряд ставят целую стайку фальшивых Мастроянни. Один — михалковский («Очи черные»), другой — «Пчеловод» Ангелопулоса, третий — из «Развода по-итальянски» Пьетро Джерми, etc. Но настоящего с ними не спутаешь, Стефания Сандрелли не даст соврать. Как приглашенный гость, она-то и отсекает самозванцев в пользу Кьяры. Именно пронзительный наследственный взгляд Мастроянни — то настоящее, что позволяет здешней грусти лучиться светом.
Отпустить Мастроянни не готовы ни близкие, ни зрители
Фабрис Лукини всегда мечтал сняться с Мастроянни (отцом). Мельвиль Пупо впадает в истерику, когда Кьяра в образе Марчелло отчитывает его точно так же, как в приснопамятный вечер, когда великий актер сказал ему, что не может «доверить дочь человеку, который не умеет есть». Но главное то, как встречает эту метаморфозу Катрин — пробуждая вместе с романтическими привычками еще и боль.
Зрительскую память приходится подпитывать культурным наследием, вдохновляющим Кьяру залезть в фонтан Треви, пройтись по пляжу из финала «Сладкой жизни», пережить необременительную любовную историю в духе «Белых ночей» и разодеться, подобно герою Мастроянни в феллиниевском «Джинджер и Фред». Не обойдется и без номера с собачьим пением. Заслуга Оноре в том, что он не превращается в экскурсовода. Это не экскурсия, а его собственный мир и его кино.
«Мой Марчелло» сделан по-хорошему лениво — именно такой эквивалент беззаботности находит в кадре Денев. Необязательный первый кадр — ладонь, напоминающая морду волка для показа в домашнем театре, имитирует удар съемочной хлопушки. Также игриво Оноре ведет свою героиню от «Пейзажа неподвижности» Ива Ренье к «Движению» Филиппа Соллерса (Кьяра читает их в начале и конце), сквозь цитаты Мишеля Буке и Ницше, сквозь представляющие героев песенные номера, в которых, как и всегда у Оноре, слишком много настоящего. Настолько, что становится не до пения.
Если вы не можете отпустить любовь, то будете страшно уязвимы, — поучают как-то Кьяру. Но отпустить Мастроянни не готовы ни близкие, ни зрители. Оноре не готовит сенсаций. Марчелло не любил целоваться. Всю жизнь подбирал собак. Называл дочь «фрикаделькой» и любил фигурное катание. Все остальное — иллюзия, кино, что мы перепутали с настоящим воспоминанием. Просто жизнь, в которой важно быть уязвимым.
