Интервью
Наталья Серебрякова
Наталья Серебрякова

Виталий Манский: «Министерство культуры на меня наложило абсолютный запрет»

В 2023-м году Виталий Манский признан Минюстом РФ иностранным агентом. По требованиям российского законодательства мы должны ставить читателя об этом в известность.

В лучах солнца. Реж. Виталий Манский, 2015


— Какие препятствия вам пришлось преодолеть, чтобы попасть в Северную Корею?

— Собственное прошлое всегда становится немножко нереальным. Но все равно, сколь бы нереальным оно не становилось, ты ощущаешь, что это было с тобой. Вот день, когда ты впервые увидел свою жену. Это было очень давно, мы буквально на днях отмечали тридцатилетие нашей свадьбы. Но я помню этот день, и я помню, что все-таки это был я. А вот насчет Северной Кореи, которая не тридцать лет назад была, а всего лишь два года назад, уже думаешь — «нет, нет, ну это точно был не я». Образы ты продолжаешь ощущать, но это уже был не ты. Я бы даже сравнил это не с кино, а вот какой пример привел бы. Я вот недавно посетил Панораму Обороны Севастополя. Там нарисованный холст и какие-то из папье-маше воины, землянки, мигает какая-то лампочка с фильтром, якобы костер. Когда-то сто лет назад, когда делали эту Оборону Севастополя, когда не было кино, не было 3D, наверное, люди туда заходили и были ошарашены — они считали, что это абсолютное попадание в реальность. Сегодня на это уже смотришь как на какой-то артефакт, с реальностью имеющий очень условное сопряжение. Вот у меня ощущение от двухгодичной давности поездки в Северную Корею, как будто я в Панораме Обороны Севастополя.

— Но вы вынашивали этот план?

— Конечно, я вынашивал план. Но снять фильм в Северной Корее — это относится к нереальным таким планам… Вот человек, когда рождается, планирует — жить вечно и счастливо, слетать на Луну и чтоб дети были принцами. Ну, это я так, говорю о планах на уровне трех-четырехлетнего возраста. Попасть в Северную Корею — было где-то в этом комплекте. Если говорить серьезно, конечно, я хотел побывать в Северной Корее, даже не снять фильм, а просто посмотреть. Мне казалось, что это возможность окунуться в то прошлое, которое меня по-настоящему волновало: прошлое моей семьи, прошлое мира, в который ты пришел. Это была вожделенная мечта. На собственном опыте я могу теперь сказать, что если человек чего-то очень хочет, к чему-то готовится, то это может произойти. Сами собой начинают складываться карты.

— У вас был готовый сценарий фильма?

— Начну с другого конца. Я делал фильм на Кубе. Куба была тоже каким-то шагом к попытке понять прошлое. Это в чем-то похожее на нас государство, продолжающее жить на излете одной системы и вхождении в другую. На Кубу я отправился, как и в Северную Корею, в ознакомительную поездку. Я ездил по стране, знакомился с людьми, обстоятельствами, консультировался, читал и искал сценарий. В результате этой большой поездки (она, по-моему, была недели две), я нашел два сценария документального фильма — вернулся с пониманием, что на Кубе можно снять либо такую, либо такую картину. Тогда я взвесил все за и против и понял, что один сценарий, просто в силу цензуры, нереализуем. Тогда я пошел по другому пути. На Кубе тоже достаточно жесткая система государственного контроля, и мне нужно было доказать кубинским властям, что тот сценарий, который я хочу реализовать, приемлем. И я сделал картину по этому сценарию. А один очень талантливый и уважаемый кинематографист, который одновременно со мной пытался сделать кино на Кубе и проживший там чуть ли не год, он как раз выбрал сценарий, не одобренный кубинской властью, и свой фильм в итоге не снял.

— Не скажете, кто это?

— Ну, наверное, не стоит. У него сгорел проект. Я знаю, что он бы сделал хорошую картину. Поэтому вопрос об умении найти общий язык с жесткими государственными системами — одна из составляющих работы документалиста. В Северной Корее после моей ознакомительной поездки я понял, что никакой мой сценарий вообще нереален. Я отдался полностью на откуп северокорейской стороне, оставляя за собой право иногда вбрасывать какие-то идеи, которые они принимали как свои. Но в сухом остатке они написали свой сценарий, по которому я совершенно искренне запустил фильм.

В лучах солнца. Реж. Виталий Манский, 2015

— В одном из интервью вы сказали, что снимали через занавеску. Это метафора или реальная ситуация?

— Нет, это не метафора. Это абсолютный факт. Все кадры, которые включены в фильм как несоответствующие сценарию, альтернативный взгляд на Северную Корею (а их много в фильме, примерно процентов двадцать), сняты с одной точки — из моего гостиничного номера в щель между занавесками. Потому что еще в мой первый приезд был такой инцидент: я просыпаюсь утром от шума, часов в шесть утра. Выглядываю в окно, и вижу, что вся улица забита народом — они там репетируют какой-то очередной парад. Я, значит, беру фотоаппарат и фотографирую из окна. Буквально через три-пять минут в мой номер стучат сопровождающие (а там такой принцип, что рядом с тобой в номер селятся твои сопровождающие, без которых ты не можешь выйти из гостиницы). Стучат оба! Мужчина и женщина, они жили в разных номерах. Значит, им успели сообщить, они успели одеться, созвониться. И вот они начинают читать мне лекцию о том, как я вообще мог подойти к окну в своем номере и что-то там сфотографировать. И я понял, что кто-то видит, что ты подходишь к окну. Имея этот опыт, мы сразу зашторивали плотно окна, выставляли объектив в дырочку между штор, прищепками зажимали и часами сидели и ждали каких-то моментов, чтобы снять.

— Вообще, создается такое впечатление, что в Северной Корее вечная зима и вечный холод. Дети мерзнут в школах, накрываются курточками…

— Просто мы снимали в феврале и в апреле. Потому что в летнюю экспедицию 45-дневную, которая нам полагалась по договору, нас не пустили. Но это важная деталь, что в этой прекрасной, огромной современной школе, которую мы видим в фильме, отсутствует отопление. Я не знаю, как дети, но для меня это было реальное испытание, наказание и издевательство — как в холодильной камере целый день находишься. Там бетонные стены, потолки, полы, огромные окна. От всего — жуткий пронизывающий холод. Как будто какой-то эксперимент над человеком.

— Это правда, что жители Северной Кореи абсолютно не осознают, что есть другая реальность, помимо диктатуры?

— О Северной Корее я не могу сказать ничего ответственно. Я не могу сказать: «Это правда». Но я готов расписаться кровью за то, что видел и чувствовал сам. Я действительно видел, что в Северной Корее отсутствует какое-либо личностное начало на всех уровнях. Примеров тому — масса. Самый простой заключается в следующем. Я всю свою жизнь снимаю документальное кино. Я снимал его во всех концах света. Вот выйди сейчас на улицу, поставь камеру, начни снимать — из тысячи прошедших мимо людей три человека закроют лицо от камеры. Это проверено на практике. В Северной Корее никто и никогда не закрывается от камеры. Факт. Никто.

— Люди думают, что так и должно быть? Камера должна снимать?

— Я даже не знаю, что они думают. Я не был ни в одной квартире, я не разговаривал с людьми. Там просто невозможно с людьми разговаривать. Это не языковой барьер, который, конечно, тоже присутствует… Ну, например, мы под видом звукорежиссера привезли преподавателя корейского языка. И вот сидит, например, корейская девушка, наша преподавательница пытается у нее что-то спросить, а она ничего не отвечает. И так все. Я пытался что-то спросить через сопровождающих, это оказалось невозможным: «потом», «не будем его отвлекать» и всевозможные другие отговорки.

— Но в конце вашего фильма вы говорите по-русски корейской девочке, чтобы она стишок прочитала, хотите ее успокоить, чтобы она не плакала. Как вам удалось снять эту сцену?

— Дело в том, что произошла какая-то уникальная вообще ситуация с этим кадром. Но я так болезненно отношусь к спойлерам… Этот кадр достаточно важен для восприятия фильма, и его обсуждать не очень корректно. Ваш материал будут читать люди, которые не смотрели фильм, а я сам буду спойлерить свой фильм. Идите, посмотрите! И после этого я готов об этом говорить.

В лучах солнца. Реж. Виталий Манский, 2015

— Но проката ведь не будет в России?

— Есть шведская компания, которая занимается прокатом в России. Фильм-то взять хотят многие кинотеатры, с этим у нас проблемы нет. Есть проблема с таким понятием, как прокатное удостоверение. Оно выдается Министерством культуры, которое на меня наложило абсолютный запрет и после нот протеста МИДа Северной Кореи изъяло себя из титров фильма. И, в общем-то, судьбу прокатного удостоверения я бы не считал такой легкой. С другой стороны, я хочу прокатать картину по России, потому что она, может быть, для России важней, чем для кого бы то ни было на планете Земля. И если Минкульт откажет мне в прокатном удостоверении, у меня в планах подавать на Минукульт в суд. Я, к сожалению, знаю все про наши суды, но я хочу пройти этот путь до конца. В конечном счете фильм формально является зарубежным, то есть по российскому законодательству мы его можем показывать на фестивалях без прокатного удостоверения, и мы будем делать это достаточно активно. Я думаю, тысяч двадцать-тридцать смогут его посмотреть на фестивалях в России. А потом мы выложим его в интернет.

— Но вы сознательно не стали показывать его этой зимой на «Артдокфесте», президентом которого являетесь.

— С одной стороны, я не хотел переключать акцент с других фильмов. Потому что считаю, что это не очень справедливо — забирать внимание у тех картин, которые кроме «Артдокфеста» вообще нигде не покажут. А вторая аргументация — у нас есть определенные предложения от фестивалей, для которых требуется российская премьера. И эти два фактора в сумме послужили причиной тому, что на «Артдокфесте-2015» мы фильм не показали. Но обязательно покажем его на «Артдокфесте-2016».

— Расскажите, пожалуйста, о судьбе «Артдокфеста». С тех пор, как вы эмигрировали в Ригу, ходят слухи, что фестиваль станет виртуальным.

— Мы действительно об этом думаем и серьезно разрабатываем форс-мажорные варианты существования фестиваля. Но форс-мажорные решения будут приниматься только при наступлении форс-мажорных обстоятельств. Иными словами, мы готовим фестиваль, он будет в Москве, Петербурге и Риге, как всегда. У нас есть определенные трудности. Отрезав нас от финансирования, Минкульт думал, что он нас уничтожает. Без обид для других российских фестивалей, я скажу следующее: любой другой фестиваль в России, если его отрежут от финансирования, умрет. Но когда Минкульт увидел, что фестиваль наоборот окреп и стал расширяться, они стали использовать совсем уже запрещенные в приличном обществе приемы. Форс-мажором я называю введение военного положения, запрет массовых собраний — вот на этот случай мы готовим и разрабатываем мощную интернет-платформу. Она уже в прошлом году была на 60% готова. Но поскольку это сопряжено еще с авторскими правами, все пока немного под сомнением. Фактически мы разработали ноу-хау по созданию виртуального фестиваля. Парадокс заключается в том, что мы делаем это, искренне надеясь, что оно никогда не потребуется.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить