Канн-2012: Любовь как случайная смерть
Мы впервые встречаем Жоржа (не появлявшийся много лет на экране Жан-Луи Трентиньян) и Анну (Эмманюэль Рива) в театре Елисейских полей, куда супруги выбрались с плановым визитом. Они пожилые преподаватели музыки на пенсии, живут в прекрасной квартире, полки которой заставлены книгами о Франце Шуберте, которого они, судя по всему, очень любят. Однажды во время завтрака Анна перестает реагировать на реплики мужа, а, придя в себя, проливает чай мимо чашки. В их доме поселился инсульт.
Прости меня, моя любовь
Если вы смотрели хотя бы пару фильмов без сомнения выдающегося режиссера Михаэля Ханеке, то «Любовь» вы можете заранее воспроизвести в своем воображении покадрово. Все тот же отстраненный, очень продуманный тип режиссуры: постановщик беспристрастно регистрирует малейшие изменения в психологическом и физиологическом ландшафте. Неожиданными выглядят только сновидческие вставки (в кошмаре Жоржа душит рука), а также галлюцинации сходящего с ума героя, разбавляющие привычный режиссерский реализм. Вынесенная в заголовок любовь подразумевает сокращение дистанции между людьми, физиологию. Умирание доводит этот процесс до предела. Ханеке документирует его во всех подробностях, наблюдая за угасанием тела. Анна постепенно теряет человеческий облик и превращается в обездвиженный кусок плоти (остаются только глаза). Она мочится в постель, нечленораздельно бормочет произвольные слова, исторгает из себя жуткие крики. Жорж по мере своих сил ухаживает за ней — растирает ноги, меняет памперсы, кормит кашей, которая растекается по лицу. А затем однажды ударяет.
К этой теме невозможно подступаться в белых перчатках, с холодным сердцем, как это делает Ханеке.
Старческая агония — сама по себе табу. Ее редко увидишь в кино. Вместо слова «любовь» в заглавии могло бы оказаться любое другое отвлеченное понятие — жизнь, смерть, религия, искусство. Медленная смерть — по сути расчеловечивание — отрицает все эти концепции, которые еще недавно казались важными. Афоризм Адорно о невозможности поэзии после Освенцима получил впоследствии различные продолжения. Но возможна ли вообще вера в человека, культуру или тем более в Бога после Альцгеймера, инсульта, деменции — любой болезни, ведущей к развоплощению личности. Религия учит — нужно смиренно принимать удары судьбы, не роптать на трудности повседневной жизни, и тогда после смерти обещан покой. Но какого покоя может ждать телесная оболочка? Этому вопросу в частности был посвящен богоборческий спектакль Ромео Кастеллуччи «Проект J. О концепции Лика Сына Божьего». По уровню натурализма он превосходит Ханеке во много раз — под отчаянные всхлипы сына, не способного справиться с больным отцом, сцена заливалась настоящим дерьмом. В финале зал погружался в темноту, из нее выплывало изображение Христа. Возможен ли Христос после дерьма?
Больно, больно, больно
Может быть, это одна из самых страшных тем. У человеческой психики есть механизм, подавляющий осознание факта неумолимости смерти, но даже самый уравновешенный индивидуум едва ли способен смириться с тем, что в один момент можно перестать быть самим собой. К этой теме невозможно подступаться в белых перчатках, с холодным сердцем, как это делает Ханеке. Каждый его кадр напоминает о том, что здесь слишком много искусства. Все здесь служит напоминанием зрителю — перед вами шедевр. Выбор очень жесткий — либо ты признаешь это, либо оказываешься бесчувственным сухарем. Фильм начинается с показа подгнившего трупа главной героини — план короткий, но его можно успеть разглядеть в деталях, а затем резко, с рассчитанным эффектом, возникает надпись «любовь». Для интеллектуала, которым несомненно является режиссер, кино остается математическим уравнением. В последний мирный вечер перед ударом Жорж говорит жене, что она очень красивая, будто бы он не мог на нее просто посмотреть и подумать об этом, чтобы реплика не звучала так функционально, не акцентировала внимание на необратимости последующих событий. Второстепенные герои заходят в кадр, четко, словно по нотам, разыгрывая свое назначение. Развязка, которую мы не будем раскрывать — слишком литературная и при этом очень грубая, ожидаемая от Ханеке.
В понимании этих аспектов человеческой природы он не знает себе равных, что не мешает ему быть фатально глухим к проявлениям привязанности, нежности, заботы.
Профессия главных героев — обучение исполнительскому мастерству — позволяет режиссуру ввести в материю фильма музыкальный контекст. Перед вторым ударом парализованная еще только на одну половину тела Анна принимает у себя гостя — бывшего ученика, добившегося большой славы (пианист Александр Таро). Это один из последних моментов, когда Анна еще пребывает в сознании. Она просит сыграть ей багатель Бетховена (соч. 126), в переводе с французского — безделицу, легкую пьесу. Это последняя работа композитора для фортепьяно, через два года после ее сочинения он умрет. Она очень точно соответствует фильму — он писал ее уже глухим. Узнав, что это неизлечимо, он перестал выходить из дома. «Любовь» — одна из самых камерных картин Ханеке: актерский состав состоит из четырнадцати фамилий, но в кадре только два главных героя, не выбирающиеся на протяжении всего действия за пределы квартиры. Остальные, включая и Изабель Юппер, которая играет дочь Жоржа и Анны, заходят всего на несколько минут.
Но в самом главном фильм, увы, не созвучен духу музыки Бетховена. Несмотря на свое отчаянное положение, композитор писал музыку, в которой находилось место радости. Ханеке же мастерски режиссирует зарождение отстранения между героями, сначала они подчеркнуто вежливы друг с другом, затем между ними растет напряжение и взаимное раздражение, возникает обоюдное чувство вины. В понимании этих аспектов человеческой природы он не знает себе равных, что не мешает ему быть фатально глухим к проявлениям привязанности, нежности, заботы. Намеки на это даются лишь мельком. Движущим механизмом фильма становится обещание, данное Жоржем больной — что он никогда не отдаст ее в больницу или хоспис. Этому обещанию герой остается маниакально верен, но это просто несущее основание для конструкции картины.
На могиле ключевого для Ханеке композитора Шуберта (вспомним «Пианистку») выгравированы слова: «Смерть похоронила здесь богатое сокровище, но еще более прекрасные надежды». Перед нами не тот режиссер, который умеет обнаруживать в людях сокровища или давать им надежды. Поэтому ему остается лишь хоронить человеческие остовы.
Читайте также
-
Шепоты и всхлипы — «Мария» Пабло Ларраина
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Зачем смотреть на ножку — «Анора» Шона Бейкера
-
Отборные дети, усталые взрослые — «Каникулы» Анны Кузнецовой
-
Оберманекен будущего — «Господин оформитель» Олега Тепцова
-
Дом с нормальными явлениями — «Невидимый мой» Антона Бильжо