Интервью
Асса Новикова
Асса Новикова

Человек из дома вышел


Константин Лопушанский на съемках фильма Роль

Сложно было снимать Петроград 1920-х в современном городе?

Конечно, очень трудно, потому что город, естественно, изменился, за последние сколько там лет, даже страшно подсчитать. Но, в принципе, удивительная вещь, в Петербурге очень многое остается. Не только отдельные дворы или улицы. Очень много осталось от начала века, просто выглядит в каких-то мелочах иначе. Из-за антенн, окон, мостовых… Главное найти правильное место, найти правильную точку зрения камеры. Кино — это же искусство обмана, иллюзия. Правильно выстроенный кадр может придать ощущение правды тому, что правдой не является. И, наоборот, все может быть выстроено идеально, но неверно снято, неверно в плане чутья правдоподобия, и родится ощущение искусственности. Ну и, конечно, работа художника, которая состоит из мелочей, которые необходимо добавить, чтобы создать иллюзию. Но для этого надо иметь основу, которая у Петербурга, слава богу, еще есть. Пока не все снесли.

Алексей Балабанов, бывало, снимал Петербург в Кронштадте. Не было ли у вас мысли снимать в другом городе?

Кронштадт — это сакральное место не только для Леши Балабанова, светлая ему память, но для меня тоже. Практически во всех моих фильмах есть кадры снятые в Кронштадте в той или иной степени. «Письма мертвого человека» в большей степени, другие — в меньшей. Кронштадт — удивительное место. Это такая натура многообразная. Можно снять практически все. Я даже хотел там какой- то эпизод в пустыне снимать. Опять же —тут важно видение. Леша обладал видением кинематографическим, поэтому он наверняка видел точки, которые позволяли в кадре создать иллюзию каких-то совершенно необычных мест. Не говоря о том, какие там были лунные пейзажи, чего стоила недостроенная дамба. Я никогда не забуду, как мы снимали «Письма мертвого человека». В это время начали строить дамбу. Как у нас принято в России странным образом построили мост — несколько пролетов в середине залива — как он оказался среди воды, одному богу известно. Может, решили поставить точку, как опору. Я не знаю технологию мостостроения, у меня другая профессия. Но, когда мы выбирали натуру, я увидел среди воды стоящий мост, обрушившийся по краям, я сказал: «Это надо снять, это же просто из нашего кино». Но пока мы, что называется, чухались, в кино же все медленно происходит, с одной из сторон его уже достроили. Дальше мы снимали на самом мосту. Сняли даже переезд на дамбу: это были удивительные съемки, потому что у моста не было ограждений. Водитель должен был ехать в противогазе. Мы всей группой сидим в этой машине, а он сквозь противогаз плохо видит, вихляет от одной стороны моста к другой, везет нас через все эти ограждения. В картину эти кадры не вошли. Таких мест, как Кронштадт, не так много в городе. Но именно из-за них Володя Светозаров, замечательный наш художник, говорит: «Костя, не волнуйся, в Питере можно снять все». И он прав.

Конечно, натура важнейшая вещь. Всегда может вдохновить. Как говорил Тарковский, природа умнее, чем вы. То, что мы видим на натуре, в переживаниях актеров, даже непрофессиональных, всегда будет богаче того, что придумаем умом, и ближе к правде. Поэтому надо искать места.

На съемках фильма Роль. Реж. Константин Лопушанский, 2013

В черно-белой картинке фильма чувствуется связь с кинематографом Алексея Германа. Чувствуете ли вы на себе его влияние?

Я думаю, что на Ленфильме, как и в Петербурге вообще, нет человека, который на себе это не чувствует. Если скажет, что не чувствует, соврет. Такая огромная планета, такой Юпитер, не может пройти мимо нас, не оказав гравитационного воздействия. Вопрос, в чем оно выражается. Скажем, когда я снимаю фантастику, то, конечно, в очень малой степени ощущаю впрямую его близость. Но сейчас, когда я делал эту черно-белую картину, обращался к исторической эпохе, я чувствовал это влияние в гораздо большей степени. Но оно никогда не буквальное. Я бы даже не сказал, что это Герман открыл новые грани реализма. Он сам очень верно как-то сказал в одном интервью, что это «Андрей Рублев» перевел нас всех, кинематографистов, на другую сторону улицы. Гениальная формулировка. Действительно, «Андрей Рублев» в свое время ошарашил тех, кто смотрел его впервые. Ошарашил своей правдой, погружением в реальность. Так же, как в свое время, когда я учился на Высших режиссерских курсах, Герман привез только смонтированные «20 дней без войны», чтобы показать нам, студентам. Два дня я жить не мог. Мы не понимали, что возможен такой реализм в кино, такое погружение.

Вы могли бы себе представить фильм о той эпохе, снятый в цвете?

Думаю, что нет. Хотя кто-то, наверно, может. Сериалы это постоянно делают, но выглядит ужасно .Есть две причины: кинематографическая и психологическая. Психологическая связана с тем, как мы воспринимаем эту эпоху. У нас сложился зрительский стереотип. Фотографии первой половины века, которые мы знаем, все черно-белые, весь материал черно-белый. В нашем сознании эта эпоха, правда о ней, складывается из черно-белого материала. Она не складывается из цвета. Там где есть цвет, трудно сразу перестроиться, начать верить в это. Конечно, есть чисто кинематографические приемы, которые позволяют погружаться в эпоху. Есть кино так называемого обозначения, такая легковесная сериальная продукция, а есть кино проживания. У больших режиссеров каждый эпизод прожит актером, событием, камерой, мы всматриваемся в него. И я не мог представить исторический материал, связанный с Россией в цвете… Готовясь к фильму, мы отсмотрели массу хроники, сделали из нее распечатки, повесили, чтобы группа видела эти кадры, и цветной материал никогда в жизни не подошел бы.

Были ли сложности с подбором актеров, ведь когда смотришь на фотографии той поры, кажется, что лица людей совершенно изменились?

Да, вы правы, все хорошие режиссеры знают это. А зрители не всегда обращают внимание. Когда изучаешь фотографии какого-то периода, видишь, тип лица был другой. С чем это связано, я не знаю. Лица времен Второй мировой войны и до нее — другие. Где-то что-то совпадает, но они необъяснимо другие. Есть простонародные лица, есть лица интеллигенции начала века. Другие женщины, другие представления о красоте. Для меня огромным счастьем было найти на вторую по значению роль в нашей картине Дмитрия Сутырина, который сыграл Спиридонова, бывшего соратника главного героя по Гражданской войне. Современный актер, снимается не так много, в основном в сериалах, но у него удивительный тип лица.

На съемках фильма Роль. Реж. Константин Лопушанский, 2013

Вы говорите, что посмотрели много хроники. А вдохновлялись ли вы какими-то книгами, может игровым кино той поры?

Готовясь к съемкам, всегда читаешь очень много материала. Много прочитано про Серебряный век, про Гражданскую войну. Первый вариант сценария (там не было актера, там был просто красный командир, потерявший память) был написан еще в начале 80-х годов. Павел Константинович Финн, наш замечательный драматург, написал первый вариант сценария. Потом мы к нему вернулись, вдвоем написали второй вариант, опубликовали в «Искусстве кино», это был уже 2003 год. А окончательный вариант возник уже в 2007 году. Я постоянно возвращался к этому замыслу.

Вам не кажется, что кинематограф почему-то не особенно любит разбираться в этом времени?

Этот период довольно сложен. Может быть, и хотят, но, во-первых, это требует денег, потому что это эпоха, эпоха — это дорого. А, может быть, нет хороших драматургов, которые бы об этом писали. Кроме того, эпоха замылена советским кино, тогда гражданская война довольно часто была на экране, превратившись в штамп, как Дикий запад в Голливуде. Такой набор жанровых клише. Даже в советской литературе эта эпоха ассоциировалась с каким-то совдеповским реализмом, который всем в зубах навяз («Хождение по мукам», например). А Серебряный век подавал в ту эпоху как растленный период. Но это тоже штамп. Переосмыслить эти штампы — это очень серьезная, большая работа. Может быть, нет тех литературных источников, которые можно было бы взять за основу. Что, брать? «Петербург» Андрея Белого? По-моему, Рогожкин хотел снимать. Но не снял. Может быть, из финансовых соображений. Может быть, сценарий не сложился. Эпоха требует огромного духовного, интеллектуального, профессионального и финансового вложения. Это всегда было так, а сейчас, когда у нас новые веяния, когда государственный заказ на историю сужается до патриотических трактовок, думаю, что денег на такие проекты вообще будет взять негде.

Победоносцев называл Россию «ледяной пустыней, в которой гуляет лихой человек». Вам близок этот образ?

Немножко прямолинейное высказывание. Напрашивается, конечно, такой образ в связи с нашим фильмом, где как раз образ ветра как музыки, образ продутого пространства. Лихой человек нагулялся в Гражданскую войну, а потом стал другим. Россия — это такой конгломерат культур, который невозможно так просто выразить, обобщить. Другое дело, когда в финале герой говорит о тайне русской истории, о мировой ночи, которая над этим продутым бесконечным пространством. Это образы, очень часто повторяемые и поэтами и мыслителями Серебряного века, а они, конечно, были мудрее тех, кто пришел за ними. Неслучайно возникает это странное трагическое поколение с кровавым отблеском в лицах, как сказал Блок. Образ метели, им же воспетый, все эти мистические образы России, которые еще требуют своего толкования. За этими образами стоят смыслы, которые буквально не трактуются, а предполагают какое-то домысливание. Я бы не взялся одной фразой определить все одной фразой, мне кажется, все гораздо сложнее. Но ощущение трагичности, безусловно, висело в те годы над страной. Об этом только ленивый не писал.

На съемках фильма Роль. Реж. Константин Лопушанский, 2013

Что гонит вашего героя в Россию?

Во-первых, он — актер, и актер талантливый. Как любой человек творческой профессии, он хочет достичь вершин мастерства. Согласно теории, которая была очень популярна в Серебряном веке, высшая форма актерского мастерства — это играть не на сцене, а в жизни. Эта идея вдохновляла многих людей той эпохи. Самый известный пример — это игра, которую Валерий Брюсов и Андрей Белый затеяли с поэтессой Петровской. Кончилось все очень плохо. Она поверила и стреляла в Андрея Белого из револьвера, подаренного Брюсовым. Если бы попала, русская литература лишилась замечательного писателя. Но осечка.

Уже в советскую эпоху, был известен Евреинов, замечательный идеолог и теоретик нового театра, в ту пору потрясающе популярный, ничуть не меньше, чем Мейерхольд. Он много писал об этом: играть в жизни, а не на сцене. И говорил всем своим актерам: «Уходите из театра. Идите в жизнь. Сцена пахнет пылью, это все неправда. Правда — это жизнь». Одержимый этими идеями наш герой пытается достичь вершины в своем ремесле. Но тут возникает другой мотив, сугубо русского характера, в загадочном, почти достоевском понимании. Он хочет понять, что же произошло с его родиной, что произошло с Россией. Его тянет туда, чтобы понять мистический смысл истории. Во время гражданской войны он с белыми встретил красного командира, похожего на него как две капли воды, тот пытался его расстрелять. Встреча с самим собой, с двойником, который пытается тебя убить, не могла не оставить следа в экзальтированном сознании. И он понимает, что тут ему может открыться какая-то загадка самого события, революции. Писатель познает что-то, когда пишет роман, художник, создавая картину, а актер, чтобы познать реальность, должен сыграть кого-то, стать частью этой реальности, войти в нее по-актерски. И он это делает. Поэтому он может сказать те слова, которые говорит в финале. Ему открылась тайна русской истории. Но не мне.

Это же желание понять, что же здесь произошло, двигало и многими западными интеллектуалами, которые приезжали в Россию после революции.

Безусловно. Среди них были и наивные люди вроде Уэллса, которым казалось, что здесь создается нечто новое. Было поветрие в мире, казалось, что здесь идет эксперимент с душами людей, с новым человеком, создается новое общество справедливости. Горький ездил по Беломорканалу, и ему казалось, что там перевоспитывают людей для замечательного светлого будущего. Видел он правду, или не видел, большая загадка. Сейчас нам очень легко рассуждать, почему они заблуждались, а живи мы в ту эпоху, бог знает, как бы мы все воспринимали.

На съемках фильма Роль. Реж. Константин Лопушанский, 2013

Когда читаешь мемуары той поры, замечаешь, что все пишут о вьюге, зимней стуже, как будто стояла вечная зима.

Это знаковая вещь. У Даниила Андреева написано про звучание ада, преисподней, жуткий холод. Тень люциферова крыла, о которой писал Блок, опустилась на Россию. Мировая ночь. Легко сейчас об этом рассуждать в поэтическом смысле, но попробуй пройди через это сам. Наш герой — человек Серебряного века, человек, который в трамвае вдруг читает Мандельштама от нахлынувших чувств, это человек оттуда. Он себя ввел в эту роль, а за этим стоит огромная метафора. Вся интеллигенция, которая приехала с Запада в Россию, ввела себя в эту роль. Кто-то закончил как Цветаева трагически. Они многое понимали и многое видели. Но были и другие: тот же Прокофьев, неужели не видел? Не знаю.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить