Ускользающие различия
Сегодня в московском Доме кино прощаются с Алексеем Медведевым, тонким и страстным критиком и куратором, который формировал взгляд на кино зрителей от Санкт-Петербурга до Сахалина, нашим другом и автором. Мы публикуем его текст, пролежавший почти два года в редакционном компьютере, текст не о кино, а об ускользающих различиях ленинградского ноября.
От Василия Степанова: Эта статья была написана специально для нашего номера «Ленинград, ноябрь», но из-за какого мелкого сиюминутного конфликта так и не была опубликована. Я публикую ее сейчас не только за тем, чтобы напомнить себе, какие дурацкие формы принимает порой превратно понятая принципиальность, а потому что в этом эссе, никак не связанном с кино, так хорошо ощутим уникальный неравнодушный взгляд, которым Леша Медведев смотрел на мир. Память об этом взгляде я хочу сохранить.
Для меня Петербург начался в середине 1980-х. Нет, были конечно какие-то детские эрмитажи и петергофы с родителями, но все это мерцает на границе памяти и беспамятства, а вот питерский ноябрь здесь, со мной. Так получалось, что в первые самостоятельные путешествия я оказывался в Питере на ноябрьские каникулы — сначала школьные, потом университетские. Ты выходишь из поезда свинцовым утром под мокрый снег и вливаешься прямиком в демонстрацию на Невском. И первая мысль: зачем ты сюда приехал? Вторая — более практичная: как отсюда выбраться? Боковые улицы перегорожены военными грузовиками, и если не повезет, то придется идти, крича ура, до самой Дворцовой. А вот если повезет, то можно просочиться на Владимирский и там начнется уже совсем другая жизнь.
Сам факт, что в «Сайгоне» можно было выпить крепкий черный кофе, уже уравнивал для нас Питер с Парижем. Но меня привлекала даже не сайгонская толкотня, а куда более тихая и уютная Стремянная улица, до которой рукой подать. Кафе «Эльф» в 11-м доме (там теперь «Бейрут», заведение не менее нонконформистское, хозяйка которого в свое время не пустила пьяного следователя СК в туалет, за что и огребла по полной), эльфийский скверик для хипанов-алкашей и — вывеска. Почему-то эта вывеска, выложенная мозаикой на золотом фоне на 20-м доме, для меня и стала моим первым и главным Питером. Каждый раз я останавливался и подолгу смотрел на нее, убеждаясь в возможности иных миров.
«Троицкая школа и книжный склад общества распространения религиозно-нравственного просвещения». Дико и приятно было читать это году в 1984-м. Бог весть, почему несоветскую вывеску не сковырнули — может, сыграло свою роль авторство мозаичиста Владимира Фролова, чья мастерская украшала Спас-на-Крови. Может, просто поленились. Это уже потом я узнал, что Стремянную бережет время. Кажется, это едва ли не единственная питерская улица, которая никогда не меняла своего названия — от указа Анны Иоанновны 1739 года (даже Невский был одно время проспектом 25-летия Октября, если кто не знает). На месте «книжного склада» вот уже больше полувека — районная библиотека, уютная и гостеприимная, и это тоже знак своего рода преемственности. И даже многочисленные рюмочные (это с ними и собирались бороться с помощью «религиозно-нравственного просвещения» служители и прихожане Троицкого храма во главе с Иоанном Кронштадтским) держали на Стремянной оборону до конца — последнюю закрыли совсем недавно, и теперь эта питерская классика осталась только в варианте на экспорт, со значком трипэдвайзора на чистеньком стекле.
Возможно, это только наша фантазия. И все мои вывески тоже существуют только в моем воображении
Но вернемся к вывеске. Как-то так получилось, что после фроловского золота я стал приглядываться к питерским вывескам и продолжаю это делать до сих пор. И до сих пор они отличаются от московских. Когда я говорю об этом питерским друзьям, они недоверчиво хмыкают и говорят, что «разве что „дикси“ больше, чем у вас». Но нет, не все так просто. Вторым моим открытием стала чудесная советская вывеска «Тесьма» на углу Ломоносова и Садовой. Ее в какой-то момент сняли, но тень ее еще долго была явственно различима в потеках на штукатурке. Вы только представьте себе магазин, в котором продается одна тесьма, сорок тысяч сортов одной тесьмы — и вам сразу станет хорошо на душе. И даже сейчас эхом — ровно напротив бывшей «Тесьмы» — в арке Апрашки висит вывеска «Нитки — пуговицы».
Закон питерских вывесок удалось сформулировать достаточно быстро. Они — про особое, а не про общее. Не про глобальный супермаркет, а про частную лавочку. Не про массовое производство, а про ремесленную специализацию. Совсем как на стамбульском базаре, где в одном ряду продают только хрустальные люстры, а в другом — только крысиный яд. И, знаете, это не потому, что в Питере так много ремесленников — их, боюсь, уже совсем не осталось. А просто место помнит само себя — и это важно и трогательно.
Я помню, как в родных Мытищах в 1990-е исчезли «булошные» (вы же знаете, питерцы, почему вы произносите «булоЧные»? У вас, съехавшихся в новый город со всей страны, не было веками сложившейся литературной нормы произношения, и поэтому вы покорно читали «как пишется», чтобы сойти за грамотных). Помните этот летящий полурукописный шрифт? На рубеже 1990-х они превратились в «продукты», и это было обидно. В какой-то экономической статье я прочитал, что магазин должен для рентабельности предлагать минимум 250 различных классов товаров. Что автоматически превращает его в супермаркет. Это несправедливо.
Так вот, ремесленников в Питере нет. Но память есть. И даже простейшая питерская вывеска «Ноутбуки» радует меня сверх всякой меры. Потому что у нас, в Москве, никому не придет в голову продавать ТОЛЬКО ноутбуки, у нас будет компьютерный супермаркет со всем ассортиментом. А если в Питере есть «Ноутбуки», то есть и таинственный знаток, который только в ноутбуках разбирается как бог и посоветует лучший. А у нас — бегай за безграмотными консультантами в «Эльдорадо» с нулевым результатом.
Там, где время течет давно и непрерывно, пространство меняется медленнее
А уж когда я вижу на Моховой скромную вывеску «Умные купальники», сердце мое и вовсе наполняется вселенской теплотой. Или «Костюмы» на Садовой. Или «Мармелад» на Сенной. В общем, исчезающая реальность «маленьких различий» (как их называл Джон Траволта в «Криминальном чтиве») греет душу не менее (более), чем многолетняя дискуссия о различии питерских и московских говоров. К слову, на страницах обсуждения Wiki немало копий сломано о том, чтобы признать «пухто» питерским говором. Но не сдается вики. Питерские и московские словечки — в границах общей литературной нормы. Различия ускользают. Возможно, это только наша фантазия. И все мои вывески тоже существуют только в моем воображении.
Тем не менее, есть такая вещь, как чувство истории. И даже точнее — чувство ее неслучайности. Философия супермаркета — статистика. У нас есть бесконечное количество товаров, мимо которых проходит бесконечное количество покупателей. И просто по теории вероятности время от времени должны случаться совпадения: случайно выбранный покупатель случайно находит случайный товар, который нужен ему в данную секунду. Философия маленького магазинчика — неслучайная встреча. У нас есть один товар — чай, мед, марципан, ноутбук, умный купальник. Есть один продавец, знаток, который знает о своем товаре всё. И есть один правильный покупатель, который приходит целенаправленно, зная, за чем идет.
Там, где время течет давно и непрерывно, пространство меняется медленнее. Там, где зияют разрывы и всё началось сравнительно недавно, новое утверждается быстрее. Поэтому в Германии сложно встретить человека без наручных часов, в то время как в России они давно исчезли, превратившись в знаки отличия чиновников и банкиров. Поэтому в России так развиты электронные услуги. Поэтому в Кении, путешествуя на пироге к первобытной деревушке, можно проверять почту на смартфоне по 5G. Питер — наше медленное время. Каким-то чудом ему удалось сохранить в себе все триста с лишним лет своей истории. И отказаться меняться. Или, как минимум, делать это медленно, чтобы глаз и ум успевали следить за переменами.
Памяти Алексея Медведева
А вывески на Стремянной продолжают радовать. Магазин одежды в 4-м доме назвали «Уста к устам». Интеллигентная молодежь, проходя мимо, цитирует непристойного Маяковского: «…переходит из уст в уста». Но нет, тут другой русский писатель замешан. Стараниями местного краеведа выяснено, что владельцам просто попался на глаза одноименный рассказ Набокова. Кстати, один из самых талантливых — может быть, потому, что темой его является бездарность. Традиция живет. И слава богу.
