Возможность человека — «Лермонтов» Бакура Бакурадзе
С фестиваля «Маяк» к большим экранам проката скачет «Лермонтов». С 16 октября фильм можно будет посмотреть в единственно правильном месте — кинотеатре. О тайнах пейзажа и способах поквитаться с современностью пишет Василий Степанов.
Маленький, нескладный, скособоченный, как стоящая где-то на обрыве сосна, и в то же время напряженный, как сжатая пружина, человечек выкатывается из пятигорского дома под соломенной крышей:
«Иван, лошадь седлай мне». — «Решили прогуляться?» — «Буду через пару часов, Иван»
Ветер уносит слова, свистящую смесь шуршания и скрипа. Как от дверных петель и лошадиной сбруи.
СЕАНС — 91/92
Вроде бы летний миг, но уже беременный распадом и будущей чернотой
Перед нами почти буквальное воспроизведение аккуратного кавказского дома-музея Михаила Юрьевича Лермонтова. Только застекленная прозрачная фрамуга над дверью выдает в этом жилище что-то не вполне здешнее. Свет льется в окна, обтекает светлые, беленные мелом, стены и скудный скарб. В духе съемных жилищ современного прекариата здесь почти ничего нет — все временное, походное. Это аскетизм, как на картинах датчанина Вильгельма Хаммерсхёя. Дверной проем, умывальник, жестяная кружка, пустая поверхность стола, выцветший шерстяной килим у кровати. А за окнами тот же самый свет, продравшись сквозь утренние облака, путается в ветвях; он удачно ложится что на зелень луга, что на потемневшее от сырости дерево, что на выгоревшие камни.
«Лермонтов», несмотря на название в духе байопиков эпохи «малокартинья», порожден не заглавным именем, не тайной, без сомнения, великого человека, а, скорее тайной пейзажа, тайной интерьеров, тайной времени или даже тайной костюма. Что там в кармане его расстегнутого бешмета? Он спит в своей кровати, как мертвец, так она его обнимает. Впрочем, разве не было и портретное кино «малокартинья» порождением своей и только своей эпохи? Разве его герои не сгустились в спертом воздухе времени?
Человек у него никогда не окончателен, не завершен и, следовательно, не обречен
«Лермонтов» Бакура Бакурадзе — наш современник. Кавказский пленник, циник, не жилец. Миф поэта, задним числом вписанного поп-культурой в смертельный «клуб-27», располагает к меланхолии определенного, хорошо изученного сорта. Критикам будет трудно избежать соблазна не продать «Лермонтова» молодому зрителю как «Последние дни» Гаса Ван Сента (двадцать лет назад в другом зеленом лесу растворялся другой поэт) или, скажем, как более внятную версию смертографии «На тебе сошелся клином белый свет» Игоря Поплаухина. К такому взгляду, пожалуй, располагает горный ландшафт, пышно запечатленный оператором Павлом Фоминцевым. Ему с равным успехом даются и общие планы в духе вестерна, и внимательные крупные портреты непроницаемых героев; а когда камера по-маликовски запрокидывает объектив, вокруг листва, листва, листва.
Вроде бы летний миг — это же последний день Лермонтова по календарю, — но уже беременный распадом и будущей чернотой. Снимали кино осенью. Что чувствуется. Сам сезон готовит нас к финальным выстрелам, пока автор перебирает возможности, выискивая в материале хоть какую-то альтернативу произошедшему. Не так, как делает следственный комитет, чуть было не открывший в 2025 году по просьбе депутата Николая Бурляева новое расследование гибели поэта, а изучая Лермонтова как потенциал, как возможность быть. Есть шанс?
Кажется, нет особого смысла писать о том, каким предстал Лермонтов в этом фильме. Не потому что Бакурадзе недосуг характеризовать масштаб таланта или давать какие-то четкие психологические дефиниции. Хотя он действительно не ставит перед собой задачу глубоко ковыряться в этом черном обелиске, не допытывается, что там у него внутри да на уме и не подделка ли он. Оставляет шанс для любого ответа. Похожим образом Бакурадзе всматривался и в прежних своих героев — от Шультеса в одноименном «Шультесе» до Левана в фильме «Снег в моем дворе». Дело в том, что человек у него никогда не окончателен, не завершен и, следовательно, не обречен. Человек может куда-то свернуть, пока свет вокруг него неизбежно тускнеет и меркнет. За этим светом у Бакурадзе и ведется наблюдение. Не успеешь оглянуться, а вот она — тьма, и уже нечем дышать. Знакомое каждому чувство.
Другого способа поквитаться с современностью сейчас нет
Да, конечно, есть несколько ярких деталей, которые призваны что-то да объяснить зрителю с вопросами. Драматург Бакурадзе в «Лермонтове» щедрее, чем обычно. Есть постскриптум в павильоне для бильярда, есть ошеломительно, беспомощно прочитанное стихотворение про тучку и утес, есть ленточка для волос в кармане. Еще щедрее Бакурадзе-режиссер, выбравший в исполнители главной роли стендап-комика Илью Озолина. Без сомнения, это блестящий кастинг, который растушевывает позднейшие ницшеанские прочтения Лермонтова, сверхчеловека, русского Байрона, демона. Здесь поэт — равнозначная, пожалуй, всем своим знакомым, социальная фигура. Сам себе камешек в собственном ботинке. Ранимый и неловкий пошляк, недолюбленный романтик, печальный и несносный шутник. Особенно с женщинами. Он заставляет их плакать, как заставит плакать любого из нас звучащая в фильме вторая часть шубертовской 20-й сонаты — «андантино», — обычно слушателю до нее еще нужно добраться, пережить первую часть. Этот герой не завершен, и потому он все еще жив; или он жив, потому и не завершен. Как вам будет угодно. Это потом, в книгах разумных литературоведов, в школьных учебниках, в благонамеренных государственных фильмах он станет портретом самого себя. Памятнику будет некуда расти, а пока еще все возможно.
Магией обладает прошлое, когда с него счищают груз лишних памяти и знания, — когда в него вглядываются не как в предопределенность, а как в распределительный щит нереализованных возможностей. Больше всего хотелось бы смотреть это кино глазами человека, для которого слово «Лермонтов» в титрах ни в чем не спойлер. А вдруг все пойдет по-другому и в сумрачном лесу два благородных рыцаря разойдутся миром, разрядив пистолеты в воздух и распив бутылку игристого? И солнце снова взойдет, и будет прогулка часа на три, а потом глупые шутки, и голова заболит от выпитого. И купленные впрок билеты на воды не пропадут. Все-таки десять рублей.
Трудно представить себе такого зрителя. И трудно представить, какие задачи ставил себе сам Бакурадзе, когда, проезжая сквозь кавказскую осень, задумывал свой фильм — печальную открытку обреченного, посланную с целительных источников. О чем он думал, когда во время монтажа шел на экранах рэп-байопик «Пророк»? Смотрел ли его? И не многовато ли горькой иронии в том, что этот фильм называется именно так — «Лермонтов», — словно расширение мультивселенной «Белинского» (1950), «Тараса Шевченко» (1953), «Мусоргского» (1951) и тому подобное? В чем тут главный сюжет? Кажется, в том, что двадцатишестилетний Лермонтов «другого способа не видит» — только дождаться выстрела. Или в том, что Бакурадзе, ступив на предельно безопасную территорию вечных ценностей — классики и фатализма, — пускает-таки пулю в бок реальности?
«Все это жизнь современного света»
— фиксирует секундант положение вещей перед тем, как прозвучат выстрелы. Другого способа поквитаться с современностью сейчас нет.
Читайте также
-
Что-то не так с мамой — «Умри, моя любовь» Линн Рэмси
-
Хроники русской неоднозначности — «Хроники русской революции» Андрея Кончаловского
-
Памяти лошади — «Константинополь» Сергея Чекалова
-
Предел нежности — «Сентиментальная ценность» Йоакима Триера
-
Это не кровь, просто красное — «Франкенштейн» Гильермо дель Торо
-
Вот так убого живем мы у Бога — «Ветер» Сергея Члиянца