Клим Козинский: «Я меняю жанр, изощряюсь в форме»
31 марта на «Лендоке» можно будет посмотреть философский боевик Клима Козинского «Тетраграмматон». Фильм представит автор, который ответит на вопросы зрителей. А мы публикуем разговор режиссера с Ольгой Касьяновой. Он состоялся после премьеры на «Духе огня» его новой работы — «Жанр» — в которой монтаж преображает театральные видеозаписи Бориса Юхананова, сделанные в 1991 году. «Жанр» получил на фестивале приз критики и удостоился особого упоминания международного жюри.
— Тебя сейчас знают по двум фильмам, про которые нельзя сказать, что они «сняты»: анимированный комикс «Тетраграмматон» о философах в поисках Бога и собранный из архивов «Жанр». То есть съемочного дебюта у тебя еще не случилось?
— Не совсем так. У меня первое образование «кинорежиссёр», и до своего приезда на учебу в Москву я снял несколько учебных фильмов. Шесть, если быть точным. Три из них на плёнке. 35 мм, 16 мм, чёрно-белая и цветная. Я конкурировал с огромными командами, у меня всегда были продюсерские амбиции. Сейчас я работаю в театре [«Электротеатре Станиславский» — Примеч. ред.]. А что такое работать в театре? Тут дело даже не в том, что нужно что-то организовывать, а в том, что на протяжении двух лет приходится быть допингом для артистов, внушать им, что результат стоит того. Я спокойно могу представить себя режиссером большой картины, с хромакеями и всеми делами.
— Но сейчас тебя интересуют, судя по всему, другие вещи?
— Потому что я нетерпеливый. Я не люблю говорить про деньги, искать кого-то, потом ждать. Не могу находиться в ситуации, когда не контролирую процесс. Я не делаю игровой фильм, потому что пока не вижу способа, при котором в отсутствие средств можно было бы добиться таких результатов, чтобы конкурировать с лучшими в этом жанре. Поэтому я меняю жанр, изощряюсь в форме, делаю на это ставку. В «Тетраграмматоне» ставка была на то, чтобы попробовать сделать фильм, главным героем которого было бы мышление. Сочетание темы и подхода мне кажется удачным. Поэтому фильм прозвучал, у него был ограниченный прокат в рамках «Каро.Арт», он номинировался на премию критиков «Белый слон». Был в одной номинации с «Аритмией»! Для такой истории это фантастический результат.
Ты выстраиваешь материал так, как ты этого хочешь, и поэтому являешься автором сценария.
— Но независимое игровое кино тоже может выстрелить. На больших фестивалях часто показывают работы, сделанные очень скромными средствами, вручную. Вот, например, «Классический период» Теда Фендта.
— Да, но мне на такое пока не хватает терпения. У независимого режиссера на такой фильм уходит полтора года. А я за прошлый год сделал три фильма, полнометражных. «Тетраграмматон», «Жанр» и ещё одну картину, тоже found footage из архивов Юхананова, но на другую тему. Она ещё пока не представлена нигде.
— Кстати, о found footage. В кино этот термин часто употребляют как обозначение стилизации. А тут значение буквальное, «найденный объект искусства», что по сути уже арт-история…
— Поэтому я бы и не определял жанр «Жанра» как found footage. Я не единственный создатель картины. У неё есть продюсер Борис Юхананов, он же автор проекта, который документировался. Фильм снимался в присутствии продюсера, там играли актеры, все было заранее отрепетировано, текст, который звучит с экрана, был написан заранее. Просто прошло очень много лет, прежде чем «режиссер» нашел этот материал. Да, меня там не было, но продюсер был, и он остался, в этом смысле это found. С точки зрения моего присутствия там. А с точки зрения самого материала — нет.
— А почему Юхананов не сорежиссер? Он руководил съемочным процессом, он частично снимал сам…
— Фильм — это история. И в данном случае история была полностью выстроена мной. Юхананов предоставил мне материал, свой архив. Поэтому он и указан как продюсер. Важно понимать, что продюсер сегодня — не только производственная работа. Продюсер — это человек, который инвестирует ресурс, в том числе творческий, это уже по определению соавтор. На уровне построения фильма как фильма он срежиссирован и даже, наверное, написан мной. Похожий механизм работает в таких техниках, как вербатим — ты записываешь чужую речь, компилируешь ее. Ты выстраиваешь материал так, как ты этого хочешь, и поэтому являешься автором сценария. Хотя это, по сути, совместная работа.
В попытках присвоения чужих комментариев, жанров, человек обнаруживает собственный.
— Видеоматериал «Жанра» был важной частью репетиционного процесса, или это что-то факультативное?
— Юхананов в тот момент очень сильно увлекался видео. У него есть огромная теоретическая разработка того, что такое видео и каким образом с ним надо работать. Для него работа с видео была важнейшей частью художественного проекта. Видео предлагает людям, которые его снимают, подключать свое креативное сознание, чтобы записать репетиционный процесс. Воспроизведение текста, управление другими людьми и одновременно с этим фиксация текста — части целого. Это спектакль, там были какие-то зрители, которые приходили и уходили, подвал был открыт.
— Тем не менее это репетиционный процесс, а не выступления с элементами импровизации?
— Да, потому что импровизация — это репрезентация. Ты репрезентируешь в конечном счёте определённого типа текст, со структурой, вкрученными болтами, которые помогают по нему двигаться. Это готовится заранее. В данном случае мы имеем дело с репетицией проекта. Это сложная система, проект, который возник внутри огромного проекта «Сад».
Я выхожу на улицу и думаю: что у меня происходит на экране, что тут — никакой разницы.
Юхананов его задумал и решил воплотить вместе со своими учениками, он передавал свои знания, с ними вместе учился новому типу искусства. Спектакулярность в этой истории присутствовала, но она не была доминирующей. Образовательный момент был, но и он не главное. Юхананов создавал художественный проект, у которого были различные стадии, в одной из них проект носил характер вот такого параимпровизационного движения, которое превращалось в спектакль, связанный с происходившим тогда на улице. То есть умение задавать контекст и подключать другие смысловые уровни к происходящему сразу выносят импровизацию на периферию происходящего. Это озвучено в фильме: «Мы видим людей, они что-то делают, но смысл находится не в кадре, а на периферии нашего процесса». Это ключевой момент. Периферия не является импровизационно созданной. Надо вернуться к тому, что они там делают. Почему проект называется «Жанр»?
— Потому что разыгрывались разные жанровые ситуации.
— Да, но почему это их увлекало?
— Потому что в процессе жанровые ситуации поддавались деконструкции, а деконструкция даёт свободу.
— Идея, которую преследовал Юхананов, такая: вся культура так или иначе форматизирована. В какой-то момент эти форматы различили как жанры. И жанры присутствуют везде во всём, что производит человек. Как уйти из подчинения форматам, как оказаться их создателем? Юхананов предположил, что внутри личности, внутри каждого человека содержится особенный уникальный жанр. Как этот жанр схватить? Схватить его можно с помощью речи. Он стал изучать этот феномен речи в жанровой структуре. В попытках присвоения чужих комментариев, жанров, человек обнаруживает собственный.
— Хоть это не мастерская и не лаборатория, но люди, которые вышли из «Жанра», действительно в жизни преуспели как «создатели форматов».
— Да, в какой-то степени это так, они, конечно, очень серьезно наловчились.
— Давай проясним: в кадре — очень юные люди, которые позднее определили целую эпоху в медиа. Я заметила Александра Дулерайна. Кто еще?
— Еще Митя Троицкий, который принес в российскую культуру такой проект как «Дом 2». В фильме как раз есть разговор Дулерайна и Троицкого, когда они обсуждают формат происходящего.
— Да, напоминает это рэп-баттл. Велик соблазн воспринимать фильм не только в контексте схваченного съемкой момента. Эти люди, тогда как будто бездействовавшие, на самом деле закладывали бомбу, которая рванет значительно позже…
— Соблазн велик, но я смотрю на фильм как на завершенную вещь. Поэтому там нет титров, поясняющих, кем эти люди стали. Мне было важно сконцентрироваться на идее выбора в тот момент. Я не знаю, кто прав: обозреватель на баррикаде или они. Время ничего не показывает. Все переживают ад государственных процессов, которые никто не контролирует. И это порождает галлюцинации во всех сферах. Вопрос в том, как с ними справляться.
Мое участие в историческом процессе состоит в том, что я его не прерываю.
— «Встретив чудовище, надо петь».
— Типа того. Но и не совсем так. Песня не панацея. Обычно выбор осуществляется в кем-то заранее обусловленном контексте. Но как совершать выбор «надконтекстуально». Как действительно совершать выбор… С моей точки зрения, это вообще политический жест.
— В смысле не только то, что сделали ребята в 1991-м, но и то, что ты сделал этот фильм?
— Конечно. И то, и то. Меня не было в 1991-м, но я монтировал этот фильм в подвале на Тверской, когда проходили два больших протестных митинга. Один из них — со школьниками. Я выхожу на улицу и думаю: что у меня происходит на экране, что тут — никакой разницы. Но даже не это важно. Важно то, каким забавным образом я оказался в 1991 году, в каких-то настроениях, связанных с реальностью. Я жил, как в бункере, спускался в этот бункер, чтобы делать фильм, и не выходил на площадь.
— То есть ты поучаствовал в историческом процессе тем, что сделал этот фильм?
— Мое участие в историческом процессе состоит в том, что я его не прерываю. Я внутри себя продолжаю отвечать на те же вопросы. Время изменилось, ситуация изменилась, все перепорошилось, но сама проблематика остается прежней. Время, которое разделяет меня и мой фильм, не так существенно, как то, что нас с ним объединяет.
— Что ты хочешь делать дальше?
— У меня сейчас очень много разных замыслов, и я не знаю, какой из них воплощать первым. Я занимаюсь театром, хочу записать рэп-альбом. В этом году я еще кино сделаю или сниму наконец… Не знаю еще. Дело же просто в нетерпеливости.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»