Вадим Костров: «Отделяя землю от государства»
На YouTube-канале иноагентского «Холода» можно посмотреть «Народную» Вадима Кострова — документальную ленту о творческом подполье Нижнего Тагила. Для готовящегося номера «Сеанса» Константин Шавловский записал интервью с режиссером. Данный разговор, конечно, скорее посвящен фильму «Лето», но мы с вами, дорогие читатели, давно живем в другом времени года.
В «Лете» вы снимаете свое нижнетагильское детство, но вам сейчас двадцать четыре года, и обычно ностальгия по детству начинается несколько позже…
Я захотел вернуться в свое детство, потому что окружающая реальность была слишком тревожной. Начался ковид, паника, я сидел в офисе, открыл гугл-карты и пришел по ним по памяти в Коллективный сад №5. Из Нижнего Тагила — на свою дачу, где провел детство. И в этот момент я успокоился. Произошло такое… киберузнавание: я увидел на экране, что эта земля моего детства существует, и этот сад не изменился с тех пор, как я там был в последний раз, и бабушка на самом деле почти не изменилась. И я подумал, что обязательно должен поехать и снять этот сад, прийти туда пешком по-настоящему. Начал думать, как это лучше сделать, искал оптику правильную, и меня прям откатило назад, вот в эти нулевые. Я нашел камеру 2003 года, которая снимает на mini-DV, очень долго с ней разбирался, тестировал, чтобы все ее фишки знать. Погружался в то время, смотрел какие-то старые телепрограммы нижнетагильские, «Утро с пестрым зонтиком», репортажи из нулевых, такой наив провинциального телевидения. Зумы в «Лете» — мои прикосновения к этому времени. Я очень тактильно в этом фильме смотрю на свое детство, на свой город, сад, на эту дымовуху, на каждую трубу, девятиэтажку, щебень на дороге. И я очень все это люблю.
Для вас это такой фильм-убежище?
Да, конечно. Это мое какое-то начало, сохраненное теперь и в фильме, и я могу в него приходить, когда захочу. Включаю этот фильм — и я там. Но «Лето» — это еще и первая часть моей тетралогии «Сезоны», потому что я потом снял еще два фильма, «Осень» и «Зима», и хотел снимать четвертый, «Весну», но не успел. Эти фильмы — мой взгляд на то, как меняется оптика взрослеющего ребенка вместе со временем. Если в «Лете» формат кадра 4:3, то «Осень» тоже снята на DV, но другой камерой, где уже широкий формат, — это не мир маленького ребенка, это ребенок в большом мире. И дальше «Зима», какое-то такое тотальное пространство цифрового одиночества, этих цифровых камер видеонаблюдения и холода, изоляции. И «Зима», мне кажется, больше всего соотносится с тем, как сейчас чувствуется Россия.
Это слепки реальности, и таких слепков у меня еще много
На кого, как вам кажется, похож зритель своих фильмов? Есть мнение, что это кино для кинокритиков и синефилов.
Я так не считаю. Когда я показал «Лето» моему деду, который работает на Уралвагонзаводе, он посмотрел его от начала и до конца и говорил мне потом какие-то очень теплые слова. И «Лето» все-таки очень простой фильм, по нему несложно плыть, если ты к нему подключился, а вот «Орфей» потяжелее, он более экспериментальный. И я помню, что я устраивал показы черновой версии «Орфея» у себя дома, в Нижнем Тагиле, и специально приглашал туда малознакомых людей. Я даже скачал Tinder и написал нескольким девушкам, позвал их на показ. В общем, это была такая фокус-группа, в основном молодежь, далекая от кино, — Тарантино они, наверное, знают, но уж точно не смотрели Бена Риверса. И все, все поняли фильм, некоторые даже плакали. Но, конечно, зрители разные. Когда я показывал первый раз «Лето» маме, она посмотрела и спросила: «А почему фильм идет час и сорок девять минут? Почему так долго?» Помню, меня этот вопрос очень задел.
Что вы ответили?
Сказал: для того чтобы пережить это время лета в сохраненном виде. Чтобы прожить именно время, а не показать просто какие-то картинки, всплывающие в памяти. Многие, кто смотрел фильм, говорили, что до последнего момента чувствуется, что «Лето» будет вечным, и тут оно заканчивается. И в этой длительности, и в то же время в этой конечности и есть вся суть. Ты смотришь, смотришь, как оно течет-течет-течет — и вдруг обрывается. Так же, как время детства, — времени практически там не чувствуется, но это очень короткий период жизни. Поэтому «Лето» не может идти меньше или больше.
Все ваши фильмы сняты фактически без бюджета. Если бы у «Лета» было финансирование, это был бы другой фильм?
Я бы точно так же взял камеру, штатив и зум-рекордер и поехал снимать. У меня же весь звук записан на площадке, только во время съемок, и практически все снято с одного дубля. И я считаю, что «Лето» можно было снять только так. Если бы был у меня бюджет, наверное, просто не было бы ситуаций, когда мы на последние деньги вызывали такси, чтобы уехать со съемок. Но я бы не стал снимать по-другому. Оставил бы деньги на следующие фильмы.
Я сделал один фильм, Женя Майзель статью про меня написал, и я подумал: ну, по ходу я режиссер, значит
В июле вы закончили новый документальный фильм «Я видел», смонтированный из материалов вашего личного видеоархива (насколько я знаю, этой осенью состоится его премьера). У вас вообще большой архив?
Да, у меня очень много материала. Сейчас я делаю большую видеоинсталляцию, такую VR-видеоигру, которая называется «Проект U». U — и как Ural, и как Universe, Вселенная. Хочу создать такую карту города, Нижнего Тагила, с фрагментами из всех моих видеодневников, фильмов. Это слепки реальности, и таких слепков у меня еще много. Я же, когда «Сезоны» снимал, уже знал, что мы рано или поздно оттуда уедем. Я как бы от этого стерегся, но при этом чувствовал, что настанет момент, когда надо будет уехать. И я поэтому занимался сохранением своей земли, своих людей, своего места. Отделяя свою землю от государства. Я думал: вот, это моя часть, и я ее, так сказать, с собой заберу. Я ее с собой и забрал. И «Я видел» — кусочек вот этого моего мира, который я увез с собой.
А что на самом деле вы видели? О чем вы свидетельствовали и свидетельствуете?
В Нижнем Тагиле мне посчастливилось увидеть открытие и закрытие гаражной галереи «Народная» и сделать о ней документальную трилогию. Я видел настоящую народную культуру, культуру нижнетагильского андеграунда, которую мало кто знает, для большинства она невидима. И вот есть люди, они собираются вместе, их сперва мало, потом больше, больше, и они громче, громче, громче — фильм «Народная» даже музыкально так и устроен, по нарастающей. И это точно не та официальная Россия, которая транслируется в СМИ по всему миру. Это Россия, которой как будто нет, но которая на самом деле есть, и она и есть настоящая. Она есть вопреки, нет никаких условий, ничего нет, а люди берут и делают культуру в гараже, арендуя его за две тысячи рублей.
Что я видел? Видел желание людей быть свободными, несмотря на то что творится вокруг, в конце 2010-х. Я видел и снял это желание коллективного высвобождения, этот невидимый крик, который копится у людей и потом проявляется. И когда моя бабушка посмотрела «Народную», она сказала: «Россия — прорвется». Мне кажется, что в «Народной» есть этот невидимый крик. Вот образ этого фильма — микрофон и крик. Он может быть тихим, едва слышным, когда нас мало, как в «Орфее». Если «Орфей» обозначить предметом, то это тоже будет микрофон. Но это более тонкая, личная, тихая и витальная история, такой тихий отчаянный крик. В «Лете» я еще раз прикоснулся к земле своего детства, чтобы отрефлексировать, зафиксировать и сохранить ее, сохранить и осмыслить ушедшее время, не столь далекое прошлое, которое теперь кажется недосягаемым. В конечном счете можно сказать, что я видел «Свет» — живой, настоящий, чистый, как еще одна песня из не вышедшего альбома «Ленивой кометы» «Свет» — эта песня должна была стоять в альбоме сразу после песни «Я видел». И «Свет» мы сочинили вместе летом 2020-го, во время съемок «Лета».
Раз есть эти люди, то, значит, ничего не закончится, просто сейчас они чуть глубже в этом подполье
Почему вы решили снимать «Народную»?
Все началось с того, что я скинул Ксюше Шакурниковой, художнице из группы ЖКП, свой «Чердак-Андеграунд», это док про московские сквоты, и она сказала: «Ну, с Москвой все понятно, а как насчет борьбы в провинции?» Катализатором стал именно этот вопрос. И потом я увидел, что они открывают «Народную», и понял, что мне надо это снимать. Но я не знал, как это будет. Для меня самого это было открытие — я сам впервые видел эту уральскую сцену, музыкантов, художников. Я вернулся вроде бы в свой город, но я его, оказывается, не видел и не знал, не видел этих ребят. Кстати, мне помогло, что я приехал из Москвы, где жил к тому моменту пять лет. У меня была дистанция и при этом было чувственное подключение, желание как-то все это проявить. Я же не просто на штатив камеру поставил: мне все это интересно, я там максимально присутствую, это такое иммерсивное кино. «Народная» зацикливается сама на себе — это такая колба, с этой энергией, с этими людьми, с их голосами, с их криками, шумом, с их чувствами. У меня было полное ощущение, что я вот сейчас врываюсь: быть или не быть. Потому что в моей судьбе тоже… Я сделал один фильм, Женя Майзель статью про меня написал, и я подумал: ну, по ходу я режиссер, значит. И Глеб Пирятинский дал мне камеру, штатив — и все, я поехал снимать. Понимая, что либо я сейчас сделаю и что-то будет, либо ничего не делаю, и на этом все закончится.
И я создаю эти фильмы, чтобы как-то эту жизнь понимать, как-то ее проявлять и вообще — не тупить, короче
Вы сразу знали, что то, что вы снимаете, — это кино?
Да, я приехал в Нижний Тагил в конце июля и до десятого сентября снял там четыре фильма — два полнометражных и два короткометражных. «Народную» я начал снимать, когда приехал в 2019-м снимать «Орфея». Я знал, что буду снимать «Народную», «Орфея», и у меня еще был план фильма про ЗАТО Свободный, который я тоже снял, и еще я снял коротенький фильм «Двор». И я сразу, конечно, знал, что делаю кино, а не просто снимаю какие-то там концертики.
Ощущаете ли вы, что время, которое вы запечатлели, сейчас закончилось?
Сейчас, когда я на это смотрю, кажется, что это уже, конечно, про другое, и есть ощущение, что то время кончилось. Но при этом есть и надежда — раз есть эти люди, то, значит, ничего не закончится, просто сейчас они чуть глубже в этом подполье.
Ну какой сейчас крик?
Чувствуете ли вы себя частью какого-то сообщества, кинематографического поколения?
У меня есть друг, режиссер Антон Лукин, у него пока есть только один фильм — «Артимизия». Есть еще друг — режиссер и продюсер Глеб Пирятинский. Они вместе с Антоном несколько лет назад создали mal de mer films, независимую студию на базе которой я и снял большую часть своего кино. С ними я чувствую общность, мы говорим на одном языке. В общем, «Я и друзья!» как поется в песне «Лайн ап» моих друзей, рок-группы «Ленивая комета». Так вот и держимся вместе, даже сейчас нашли способ увидеться в Нормандии, где я снимаю новый фильм. Общаемся еще, конечно, с Никитой Лаврецким (скоро увижу его новый фильм на большом экране) и Генрихом Игнатовым. Есть еще молодые авторы, с которыми я общаюсь и чье кино я знаю, например Настя Коркия, Руслан Федотов, Дарья Лихая. Из зарубежных могу назвать Рики Амбруза, с которым мы общаемся и обмениваемся ссылками на фильмы, но еще ни разу не виделись.
А выпускники кавказской мастерской Александра Сокурова — Кантемир Балагов, Кира Коваленко, Владимир Битоков? Все их фильмы тоже сняты в российской провинции, все дебютировали, как и вы, в конце 2010-х.
Какой-то общности с учениками Сокурова точно не чувствую — и немного разные поколения, и в корне разные и методы, и само кино. Но фильмы практически все их смотрел.
Дело же не в Урале. В нем тоже, конечно, но не только в нем
А сообщество вокруг «Электротеатра»?
Это не совсем моя компания, хотя моя первая официальная премьера состоялась именно в Электротеатре — это был «Чердак-Андеграунд», фильм о московских сквотах, где обитали представители параллельного кино. Можно сказать, «Электротеатр» — это обитель легализовавшегося андеграунда восьмидесятых — девяностых, поэтому этот показ был очень символичен и важен как для меня, так и для «Синефантома». Я знаю хорошо Глеба Алейникова. Мы общаемся с продюсером и режиссером Тихоном Пендюриным. Все DCP, что у меня есть, сделаны на «Космосфильме». Недавно Тихон показывал «Орфея» в Доме Радио в Петербурге и сказал, что я ближе всех к «параллельному кино», кто по-новому к этому подобрался. Но я не был частью этого никогда. Вообще больше общности у меня, наверное, с героями моих документальных фильмов, с уральскими ребятами. Я чувствую себя частью этой культуры.
То есть вы делаете «параллельное кино», но у вас своя, особая параллель?
Оно, конечно, параллельное по способу производства, потому что у меня нет никакой институциональной поддержки. И я создаю эти фильмы, чтобы как-то эту жизнь понимать, как-то ее проявлять и вообще — не тупить, короче.
Как бы есть, как будто их нет — «Лето» Вадима Кострова
Вы как режиссер снимали все свои фильмы в Нижнем Тагиле. Что будет с вашей вселенной без этого хронотопа?
У меня довольно много архивного материала, и мне пока есть что делать. Сейчас я в Нормандии, и я очень давно думал про то, чтобы снимать кино тут. Дело же не в Урале. В нем тоже, конечно, но не только в нем. Для меня Нижний Тагил — это моя территория, где я ориентируюсь, где вообще все — для меня, иди и снимай. А здесь я приехал — я вообще ничего не знаю и только через кино могу что-то увидеть новое, даже не в самой Нормандии, но через нее.
Если бы сейчас вы оказались с камерой в Нижнем Тагиле, что бы вы там снимали?
Мне бы тяжело было снимать там сейчас. Но я бы документировал время, снимал знаки времени, символы и так далее. Сделал бы такой слепок. И делал бы какое-то абсолютно молчаливое кино. Может быть, я даже сделаю такой фильм на камерах видеонаблюдения городских. Когда мы были в Стамбуле в мае, я сидел и снимал городские камеры захватом экрана.
Этот фильм будет уже без крика?
Ну какой сейчас крик? Это раньше надо было кричать.
Читайте также
-
Абсолютно живая картина — Наум Клейман о «Стачке»
-
Субъективный универсум — «Мистическiй Кино-Петербургъ» на «Ленфильме»
-
Алексей Родионов: «Надо работать с неявленным и невидимым»
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»