«Большая поэзия»: Мертвые рифмы
Режиссеры хотят поэзии. Ли Чхан Дон, Джим Джармуш, а теперь и Александр Лунгин с Сергеем Осипьяном. О фильме про поэтов в форме, который на «Кинотавре» получил два приза, рассказывает Василий Степанов.
В брутальном, но живописном областном городе Железнодорожный жили-были два товарища ветерана Луганска, молчаливо-возвышенный Виктор (Александр Кузнецов) и болтливо-гоповатый Леха (Алексей Филимонов). Работали инкассаторами в ЧОП «Кречет», где начальник — Евгений Сытый, а девиз — «Сами не воруем — и другим не дадим». Служили честно, а жили скучно — на одну зарплату. По будням таскали сумки с баблом от двери банка до двери броневика, на выходных транжирили время в кружке стихосложения при ближайшем ДК и среди любителей узбекских петушиных боев.
У выхода из банка, под дождем,
где ждут своих хозяев «бмв» и «мерседес»,
мы сумки тяжелые в машину несем,
в черной одежде в стиле «СС».
Так описывали эту суровую реальность железнодорожные лирики.
Не знаю, что сказали бы Ли Чхан Дон («Поэзия») или Джим Джармуш («Мертвец», «Патерсон»), увидев фильм «Большая поэзия», но что-то подсказывает, что уже само его название и главные герои — инкассаторы, прислуживающие одной рукой Аполлону, а другой — Меркурию с Марсом, пришлись бы им по вкусу. И даже поэтические преувеличения вроде «петуших боев» под Балашихой и газеты «Железнодорожник», которая отдает последнюю полосу стихам, не смутили.
Сильная борода
При всем этом «Большая поэзия» — кино не только культурное, требующее от зрителя какой-то сноровки, но и довольно внятное. Персонажи узнаваемы. Помните спич про официанток из «Бешеных псов»? Там любая женщина может надеть передник и выйти в зал. У нас, в России, любой мужчина, служивший в армии, может надеть черную форму и встать на вахту. «Большая поэзия» без надрыва говорит о посттравматическом расстройстве, в котором живет страна охранников. Умудряется найти слова, чтобы зафиксировать общую немоту и опустошенность. Ни ненависти, ни любви, ни похоти — одни петушиные бои на пустом месте. И осадочек от былых подвигов. Как жить, если впереди ничего уже нет? Как писать стихи, если нет языка? Что там советовал индеец Никто Уильяму Блейку? Пусть вместо нас говорят наши ружья.
По трейлеру и аннотации «Большая поэзия» казалась диковинкой и курьезом, а на деле же выстроена не просто остроумно, но и органично. Актеры на экране с азартом играют в рёнинов: особенно стоит отметить Федора Лаврова, в котором после «Братства» обнаружилась вдруг какая-то хищная хлопотливость самурая без хозяина. Диалоги на высоте. Оператор Всеволод Каптур достойно работает с фактурой — она словно из фильма, сделанного «молодыми рассерженными», которые так любили прогулочки влюбленных по дымным стройплощадкам (кадры, снятые на натуре, по-эстетски эффектны). Такой себе Антониони для ущербного севера. Да что там — даже погружение в провинциальные поэтические будни не вызывает нареканий. Кто не писал стихов? Кто не знает, что поэзия нынче мелковата даже для поэтов? Слов не хватает. Биток бы подложить. Сцена на поэтическом слэме с призовым фондом в три тысячи рублей смотрится так стыдно и так правдоподобно, что неизбежно вызывает в кинематографической памяти легендарные чтения из «Заставы Ильича». И на контрасте эпизод работает.
Про природу и людей
Рифмы важны. Форма рано или поздно наделяет содержанием того, кто ее носит. Фильм и об этом. Исторически обреченная — как стихи, напечатанные в газете — срифмованная с «панельками» Хаски мужественность пропитывает «Большую поэзию». Она могла бы стать вестерном или истерном, да, вот незадача, застряла в девяти часовых поясах от первого и до второго. И оказалась чем-то вроде «Однажды в Балашихе».
