Игорь Манцов
Игорь Манцов

Тихое разглядывание умирания


— Александр, повод для нашего разговора — премьера фильма «Огни притона», который вы, насколько я знаю, делали долго и мучительно.

— Делал я этот фильм не долго и не мучительно. Снял довольно быстро, за тридцать восемь летних дней 2007 года. Потом мы с Дашей Даниловой столь же прытко его смонтировали. Но кончились деньги, и фильм, как принято говорить на продюсерском языке, законсервировали. Продолжалось это до начала 2011 года, когда мы перезаписали звук и сделали цветокоррекцию.

— И получили приглашение в конкурс «Кинотавра».

— Меня это заботит мало, я не понимаю, что такое состязательность в кино. Решил поехать на фестиваль по двум причинам. Первая: помочь продюсерам с продажами, мы будем его там рекламировать. Вторая: я уже столько наговорил товарищам по цеху разных «приятных вещей», что даже не сам показ фильма, а пресс-конференция после него будет для меня «ложкой мёда на жiвiт».

— Да, это отдельный сильный сюжет. Твои недоброжелатели с надеждой ждут, что «Огни притона» окажутся совсем нехорошим фильмом и можно будет на нём, а особенно на самом Гордоне, оттоптаться.

— Они станут обсуждать фильм в терминах вроде «а ты кто такой?» Но я совершенно спокоен за своё кино: снято безукоризненно, сыграно замечательно, очень качественный звук. Там всё хорошо в технологическом смысле, и как зрителю мне это тоже очень нравится. Если угодно, это мой манифест: да, именно такое кино, ребята, я и люблю. Можно ли за это честное признание бить человека ногами? Можно, наверное. Любопытно будет посмотреть, как они на это решатся.

Александр Гордон и Гарри Гордон на съёмках фильма Огни притона (2011)

— Скажут, например, что твой фильм — архаичное рукоделие, не вписывается в современные тенденции.

— Думаю, это будет основной упрёк. Я не принадлежу ни к какой школе, ни к каким течениям. Был литературный текст, который мне дорог. Там звучали вопросы, которые и я себе задавал: о соотношении Судьбы и Свободы, например. Кроме того, меня тогда преследовала боязнь умирания, и нужно было это изжить, что и привело меня, кстати, к следующей картине. Начну снимать её, надеюсь, следующей осенью. Она будет об умирании, но не с ужасом, и не с мудростью, там интонация иная.

— Страх смерти изжит?

— Да! Ответил на вопросы. Фильм — это же способ ответа на вопросы к себе. По жанру «Огни притона» — трагедия, там герои встают на борьбу с роком, и меня эта история утешила настолько, что животный страх ушёл. Мало того, я даже перестал бояться смерти близких. Нервность, нервозность жизни я не упрятал куда-то, но именно изжил.

— А зачем он тебе вообще был нужен, этот фильм? Ты лучший у нас телеведущий…

— … я тоже так думаю.

— … и вместо того, чтобы расширять это профессиональное поле, надеваешь маску «художника», которая у нас, кажется, донельзя дискредитирована.

— Знаю, что хорош в телевизионной профессии, но она не даёт удовлетворения, не даёт удовольствия. На телевидении работаю только из-за денег. Кино — для другого, но кино не кормит. Я снял три фильма и потерял на этом около трёхсот тысяч долларов. Вынул их из своего кармана. А я живу в реальном мире, у меня потребности и обязательства, и я не могу оставить телевизор. Но меня, повторю, это занятие не радует. Должно же в жизни что-то радовать кроме вина и женщин, какие-то смыслы должен я для себя создавать? И я делаю это с помощью дорогого увлечения — кинематографа. Литература, музыка мне неподвластны. Театр — моя первая любовь — разжирел, располнел. Что остаётся? Кино.

Кадр из фильма Александра Гордона Огни притона (2011)

— Что ты думаешь об отечественном кино, которое с твоим активным участием дербанят на «Первом канале»?

— Когда исчезли школа и традиция, а трансляция ценностей и авторской позиции считается преступлением, когда эти смыслы отдаются на откуп даже не залу, а профессиональным критикам, дескать, ребята я тут понахерачил, а вы теперь придумайте разгадку, — тогда и получается это «наше кино».

— У него есть шанс найти точку сборки?

— Не-а. Никакого уже. Кинематографисты в возрасте помнят о точках сборки советских времён, стараются в этом смысле, но я знаю, что это всё обречено, мы все уже ни до чего не договоримся.

— Школа разрушена? Но слободской коллективизм остался.

— Никому до соседа нет дела: какое кто кино снял, по большому счёту кинематографистам неинтересно. Когда обсуждаешь кино, ищешь общие смыслы и ценности. И не находишь уже.

— Страна, выходит, развалилась?

— Страна давно развалилась, и я всё жду, когда этот развал оформится географически.

— Вот так, да?

— Так, да. Страны у нас для жизни нету, и никто не хочет сделать так, чтобы она была. Ни у кого, ни у групп людей, ни у индивидуальностей такой потребности больше нет. Одни живут ностальгией, другие будущим, которое никак не связано уже со страной, которую когда-то называли Россией. Одесса 1958 года в моём фильме — это не ностальгия, это реквием, там нет советских реалий. Там есть индивидуальная ответственность за другого, вот это важно, а не тупой советский коллективизм. Важно понимание того, что ты не первый живёшь на этой земле и живёшь на ней не один, сейчас это ощущение напрочь ушло. Наши девяностые — это были войны, конфликты, ожидание распада, а сейчас — тихое разглядывание умирания. У нас входит во вкус поколение людей, которые считают что они первые на этой земле и что они единственные на этой земле. А задача, повторюсь, противоположная: разглядеть того, кто живёт рядом с тобою. Важно взять ответственность не только за свою судьбу, но и за судьбу ближнего тоже. Хотя это чревато. Ты берёшь на себя эту ответственность, но силы-то у тебя человеческие.

Кадр из фильма Александра Гордона Огни притона (2011)

— Хотел бы ты сделать кино, где играл бы слегка от своего имени, ну, как, скажем, Вуди Аллен?

— Даже договорился когда-то с одним очень известным сценаристом о таком опусе. Но это была бы отчасти исповедь, а я не воспитан в традициях исповеди.

— Аллен не равен себе киношному.

— Согласен, но Аллен — еврей, выросший в либеральном Нью-Йорке сороковых-пятидесятых годов. А я-то вырос в Чертанове в семидесятые. У них там был индивидуализм как базовый способ существования, а я человек советский, коллективистский. В лоне церкви не находящийся: я ни разу в жизни не исповедовался у священника. Я не могу устроить публичную исповедь, мне всегда нужно прятаться за материалом. Героиня «Огней притона» сороколетняя женщина, бывшая проститутка, в какой мере это я? Да в любой мере, в какой захочешь, но и не я же совсем! Следующий сценарий Гарри Гордона — про семидесятилетнего художника. Это я? Конечно, но и не я. Есть гении самовыражения, всё достают из себя. Каждая деталь жизни запачкана, простирана и вывешена. А есть интерпретаторы.

— Объясни психологический механизм своего гусарства, вот когда ты говоришь, что «они будут топтать», и этим даже бравируешь. Я бы предпочёл спрятаться.

— Смотри, я не в сообществе, не в тусовке, никак не завишу от их мнения. Вообще никак.

— То есть спасает всё-таки телевидение?

— Конечно спасает, это же щит и меч! Да пусть повизжат, пусть, это же в радость только. Мало того, я договорился с Эрнстом, что фильм покажут в «Закрытом показе», и там это моё раздвоение станет явным: буду и ведущим, и автором третируемой картины. Я готов за это кино отвечать.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить