Каждый молод, молод, молод
«Серп и молот» — кино молодое. «Наше новое кино». Помнится, в связи с «Ассой». автором сценария коте рой был Сергей Ливнев, впервые прозвучало так полюбившееся всему кинематографическому поколению словосочетание «папино кино». Пристрастие к этому определению по существу означало самохарактеристику поколения как инфантилов, папиных детей, способных утвердить себя только в противостоянии отцам. Причем под сомнение ставилась не только мифология «папиного кино», но и его профессиональная лексика. В тридцатые годы группа английских драматургов и режиссеров была названа поколением «молодых сердитых». Наших новых русских режиссеров можно назвать молодыми вялыми. Молодость перестала обозначать степень энергетического заряда, а превратилась в синоним инфантильности. Ливнев в «Серпе и молоте» пытается срастить «молодое вялое» и «папино кино». Расхожий цитатник отечественного постмодернизма (андрогины, трансвеститы, тоталитарные мифологемы в иронических кавычка и т.д.) соседствует с обрывками крепкого жанрового сюжета, фрагментами социального фона, отчетливо! характерностью эпизодических персонажей и темой сделки с совестью. Послевкусие от этого «коктейля Молотова», напоминающего одновременно вайдовского «Человека из мрамора» и нашу «Прорву», остается: весьма странное. Зритель так и не понимает, что за историю ему поведали. Первая треть картины пообещала рассказ об операции по перемене пола, сделанной в сталинских лагерях, и о мучительной половой идентификации героя. Вторая треть начала новую сказку о головокружительной социальной карьере Евдокима Кузнецова, позабывшего свое женское прошлое и превратившегося в «человека из бронзы», в знаменитого мухинского рабочего. А финальные сцены бунта и фарсового конца героя кажутся развязкой совсем другой, так и не рассказанной истории. три части разнятся и по ритму: первая — нетороплива и размеренна, вторая — стремительна, третья — прерывиста и невнятна. На мой взгляд, Ливневу наиболее удалась середина картины, не лишенная азартного юмора и точная актерски. Алексей Серебряков в роли Евдокима похож и на роомовского «строгого юношу», и на героев Сергея Столярова (ближе к финалу у него некстати прорвутся приблатненные интонации сержанта из «Афганского излома»). Алла Клюка в образе прелестной «колхозницы», соединяет тоталитарную скульптурность с нежной женственностью. Ее героиня странно контрастирует с первой женщиной Евдокима — мужеподобной мутанткой Верой (Евдокия Германова). То, что герой предпочитает органичной и пленительной Лизе маленькую Веру-андрогина, может свидетельствовать, вероятно, только о буйстве неподавленных женских гормонов. Или о парадоксах любви в тоталитарном государстве.
Попытка положить темы и образы «нового русского кино» на профессиональный фундамент «кино папиного» привела к появлению тяжеловесной конструкции, явно сделанной изнеженной рукой, не умеющей держать ни серп, ни молот Кроме всего прочего, сам сюжет требовал способностей к изящной и ироничной стилизации. Как показал опыт многих ливневских молодых коллег (Дмитрия Месхиева, Максима Пежемского, братьев Алейниковых, Алексея Балабанова и др.) именно проблема стиля оказывается неразрешимой. Быть может, потому, что стилизация не терпит профессионального инфантилизма.
Ливнев стилизует эпоху в духе «Прорвы», с той же интонацией гротескного праздника. Но его «Серп и молот» до барочной изысканности и размаха фильма Дыховичного не поднимается, довольствуясь плакатно-знаковыми деталями. В результате остается ощущение небрежности и вторичности. Обаяние кинематографических дебютов «новых русских», пленявших безыскусной дурашливой интонацией, сменилось профессиональной шаткостью их вторых и третьих фильмов с претензией на сложные сюжеты и стилистические эксперименты. В этом смысле «Серп и молот» — картина кризисная и переходная. В ней уже есть осознание невозможности существовать без арсенала «папиного кино». Но еще нет осознания границ собственных возможностей. Пока этого не произойдет, придется довольствоваться тем, что каждый из них все еще молод, молод, молод… «Будем лопать пустоту».
