«Человек из Подольска» — Karma police, arrest this man!
Евгений Авраменко рассказывает о режиссерском кинодебюте Семена Серзина, поставленном по хитовой пьесе Дмитрия Данилова «Человек из Подольска». Фильм пока можно посмотреть только в кинотеатрах.
У пьесы «Человек из Подольска» Дмитрия Данилова завидная судьба. За четыре года с момента написания — десятки постановок в российских и зарубежных театрах. Причем пьеса вызвала интерес у театров самых разных эстетических пристрастий: где «Театр.doc» с его нацеленностью на документальность (Михаил Угаров и Игорь Стам поставили «Человека из Подольска» первыми) и где, допустим, вильнюсский ОКТ (Театр Оскараса Коршуноваса, мэтра литовской режиссуры, фирменное свойство которого — стихийная театральность, мощное игровое начало)? В Петербурге пьесу можно увидеть и в «Приюте комедианта», и в «Театре на Литейном» (в режиссуре Михаила Бычкова и Андрея Сидельникова соответственно). Была она поставлена и на «родине русского театра» в Ярославле, в Театре драмы им. Ф. Г. Волкова. Режиссер этого спектакля Семен Серзин захотел также снять фильм «Человек из Подольска» (точнее, сделать это предложила продюсер Наталья Мокрицкая, увидевшая ту театральную постановку). Так драматургический дебют писателя Данилова стал основой дебюта Серзина в кинорежиссуре.
Фильм предполагает те же перевороты зрительского восприятия, что и пьеса. Николая Фролова, простого подольского парня 1985 года рождения, доставили в участок. За что задержали — не понятно, и ты априори на стороне невиновного парня, ожидаешь, что фильм покажет полицейский произвол и, вообще, «рашку-говняшку». Но полицейские ведут себя, мягко говоря, непривычно. Фролова не бьют, ему не подкладывают пакетик с белым порошком (хотя могли бы), его спрашивают про население родного Подольска. Сколько? Когда был основан? А когда ему был присвоен статус города? А что видит Коля, когда едет на нелюбимую работу? И оказывается, ничего Коля по-настоящему не видит. Не умеет ценить обыденное. Встречается с нелюбимой девушкой. Историк (по образованию) без интереса к истории, редактор без любви к редакторскому делу. Он, по библейскому выражению, не горяч, не холоден, но тепл. Полицейские кажутся уже посланцами высшей (выше некуда) инстанции, призванной «повернуть глаза зрачками в душу» и явившейся человеку в той форме, которую этот человек только может воспринять — в форме российской полиции. Прямо в духе Жана Кокто, когда в «Орфее» три господина судят Смерть — Марию Казарес, причем дано это «в одеждах» середины XX века.
Родина-Мать-Любовница, воплощенная забота и пригляд за всеми заблудшими.
Сценарий на основе пьесы написала Юлия Лукшина, вернее, адаптировала пьесу под кинематограф, и не сказать, что все привнесения в пьесу так уж необходимы (диалоги и репризы сохранились от драматурга). У Данилова действие разворачивается по старинным законам трех единств, а в фильме нет единства места. Начинается он на вокзале: Коля едет из столицы в Подольск, а кошелек пропал, и девушка подходит со словами: «Я остаюсь в Москве, нажилась я в Подольске». То есть нам предъявлена та реальная жизнь, о которой он будет рассказывать в полиции, понятно, что это не «человек ниоткуда»; здесь Коле встречается цыганка и что-то говорит ему (и это настраивает на мистический лад); но пролог по большому счету ничего не меняет. Хотя, безусловно, человек театра оживится, увидев камео колоритного Олега Лоевского, известного всей театральной России. Вообще, по составу исполнителей очевидно, что Серзин пришел именно из театра: у многих артистов сценический бэкграунд перевешивает киношный, взять хотя бы Владимира Майзингера (полицейский Михалыч), с недавнего времени актера московского Театра им. А. С. Пушкина, а до этого он ассоциировался с режиссером Евгением Марчелли периода его руководства Театром им. Ф. Г. Волкова. Кстати, Майзингер — единственный из актеров, кто перекочевал из ярославского спектакля Серзина в его фильм.
При этом на роль Коли выбран не актер, что принципиально, а музыкант, лидер группы OQJAV Вадик Королев. Тут важно и то, что сам главный герой увлекается музыкой, а у Данилова есть намек, что творческое призвание человека — залог его спасения, и то, что Королев не играет, а существует. Ему противопоставлены мастеровитые и технически оснащенные актеры. Майзингер создает «объемный» образ умудренного Михалыча, за внешней суровостью которого скрыто сочувствие к этому недотепу Коле. Молодой Михаил Касапов (сослуживец Михалыча Палыч) обаятельно примерил маску «плохого полицейского». Острохарактерный Илья Борисов (Сережа, человек из Мытищ, который вроде тоже задержан и давно держится в участке на перевоспитании, но при этом он явно играет на стороне полиции) — это как бы двойник Коли, проявляющий его страхи и скрытые желания, порой гипертрофированно. Красавица Виктория Исакова буквально купается в своей роли полицейской Марины, звезды этого отдела, перед которой трепещут все мужчины. Это такая Родина-Мать-Любовница, воплощенная забота и пригляд за всеми заблудшими. Все они «актеры играющие» (что эквивалентно азарту, активности, жизнелюбию), каждый со своей манерой, и им противопоставлен Вадик Королев, который существует в кадре заведомо одномерно — все на первичных реакциях, растерянность его как исполнителя переходит в растерянность персонажа, а по типу фигуры и лица он точно воплощает то, что называется «никакой человек». Не запоминающийся. Не обаятельный. Не вызывающий эмоций. И это как будто еще больше должно переманить зрителя на сторону полиции.
Посмотрев на среду, из которой вышел Коля, проникаешься уважением к нему, его небольшие достижения увеличиваются в масштабе.
Хотя в фильме есть один важный эпизод, сочиненный поверх пьесы: в личном деле Фролова лежит видеокассета, и стражи порядка включают ее Коле, а там — запись его дня рождения, когда он был маленьким. И это home-video напоминает пошлый фарс: бедная квартира из 1990-х, гротескные родители, в отношениях которых любовь и страсть, кажется, «не ночевали», пьяные пляски. Юлия Баборшина выразительна в образе туповатой мамы-клуши (с ней до сих пор живет Коля, и можно представить, во что она превратилась спустя четверть века после той съемки), а Ольга Лапшина прекрасно изобразила монструозную бабушку. Посмотрев на среду, из которой вышел Коля, проникаешься уважением к нему, его небольшие достижения увеличиваются в масштабе. Не спился, получил образование, работает.
С одной стороны, замкнутое пространство пьесы работает сильнее, с другой — понятно желание режиссера разнообразить и взбодрить действие. Колю то выволакивают в туалет, чтобы опровергнуть его слова об абсурдности происходящего: мол, ты хочешь жизнеподобия, так мы тебе покажем, как могли бы себя вести, будучи типичными ментами; то оправляют в лабораторию, где в образе доктора появляется еще один великолепный театральный актер (из додинского МДТ) Олег Рязанцев. Там Коля, не знающий, какого цвета стены у него в подъезде, отправляется именно в тот день, когда эти стены красят зеленой краской (это еще СССР). Но более содержательно выглядят все планы с задержанными дворниками азиатской в основном внешности, которых видит Коля. И видит он, что этих рабочих пытаются изменить культмассовыми мероприятиями: они то синхронно танцуют, то плавают в большом бассейне, и выглядит это как пародия на соцреалистическую живопись со спортивными сценами, характерными для тоталитарных государств.
Человек вправе быть «никаким», если он этого хочет.
Так режиссер укрупняет еще один поворот пьесы: когда мы уже почти полностью на стороне стражей порядка и ждем от Коли какого-то преображения, все-таки настигает осознание, что переделка «никакого» Коли в хорошего, ответственного за свою жизнь человека — предприятие насильственное. И неспроста вместо лирического взлета Коля, увидев себя со стороны — карикатурно вытанцовывающим вместе с уродскими ментами, — срывается и мочит своих воспитателей… правда, в своем воображении. А на деле он подписывает признание своей неправоты, его выпускают, правда, до поры до времени (прямо по ибсеновскому «Пер Гюнту»: «Еще впереди перекресток, дружок»).
Пожалуй, пьеса сделана тоньше в том плане, что она оставляет ощущение амбивалентности: ты зависаешь между признанием некой высшей правды, которую олицетворяют люди в форме, и осознанием того, что правда эта не может быть насильственной. Человек вправе быть «никаким», если он этого хочет. Серзин усилил смехотворность — и вместе с тем опасность — программного «улучшения» человека. Но в то же время не получается встать на сторону Коли (который не показан в «объеме» и развитии), какими-то эмоциональными щупальцами прилепиться к нему. Очевиднее всего желание режиссера прокричать о праве человека жить так, как он хочет. Пусть для кого-то такая жизнь и выглядит планктонной.
